Владимир Попов - Разорванный круг
Кристич посмотрел на Диму Ивановского, посмотрел требовательно: помоги, мол. Тот только бровью повел как-то неопределенно. Не хотелось ему выступать против Приданцева, боялся, что заподозрят в личной неприязни, в зависти, — по выполнению нормы Приданцев шел одним из первых и всегда опережал Ивановского.
Разрядить обстановку решил Калабин.
— Пусть остается. Он нашими делами не болел, нашей жизнью не жил — все больше козла забивал да на огороде копался. Так пусть хоть напоследок узнает, чем его товарищи дышат, какие дела вершат.
Приданцев почувствовал, что разговор идет на полном серьезе. Злость закипела в нем. Захотелось выругаться, да так, чтобы тошно всем стало. Но снова остановил себя: не хотел сжигать за собой мосты.
Кристичу вскоре стало ясно, что попал он не на совещание и не на занятие. Просто собрались исследователи, как собирались часто, потому что всех взволновала история с ашхабадскими шинами. А раз уж собрались, то и пошли разговоры о том, о сем — что кого интересовало.
Салахетдинов рассказал о том, что активисты первоуральского трубного завода решили организовать у себя общественный институт, но обком профсоюза их не поддержал. Надо вмешаться, послать письмо в обком. И Салахетдинов зачитал составленное им письмо. Оно было горячее, едкое, убедительное.
— «Нас крайне удивляет ваша позиция, — звенел его голос. — Профсоюзы призваны развивать общественные начала в деятельности наших организаций, обобщать и распространять положительный опыт. Новое властно вторгается в нашу жизнь, и надо открывать ему зеленую улицу».
— Не слишком ли громко сказано? — поморщился Кристич, не любивший трескучих фраз.
— Ничего, ничего, для глухих можно и погромче, чтобы услышали, — возразил Салахетдинов и зачитал конец письма: — «Высылаем вам подробные материалы о нашем институте и надеемся, что вы измените свою точку зрения».
Дима Ивановский растроганно посмотрел на Салахетдинова. Казалось бы, какое дело резинщику до металлургов? Металлурги все время в центре внимания, о шинниках надолго позабыли и только недавно заговорили в полный голос. Сам Салахетдинов сколько раз сердился, читая сообщения о металлургах. А наскочил на заметку в «Труде» — и задело его за живое, захотел и металлургам помочь, и новому начинанию. Какое письмо написал!
— Ну так что, подпишем письмо? — спросил Целин, почему-то скосив глаза на Приданцева.
— А удобно ли? — подбросил осторожнейший и тишайший Калабин. — Что же получается? Профсоюзы нас должны учить, а выходит, мы профсоюзы учим.
— Учит тот, кто больше понимает, — лихо ввернул Кристич. — В этом случае мы понимаем больше и вправе вправлять мозги.
— Не профсоюз учим, а руководителя профсоюза, — уточнил Дима Ивановский. — Что, разве не может сидеть чинуша на таком месте? Может.
Поспорили, прикинули и так и эдак и решили не только подписать письмо, но для большей действенности копию его отправить в ВЦСПС. Пусть там знают, какой деятель подвизается у них. И пусть этот деятель зашевелится от такой припарки с двух сторон.
Вмешательство в чужие дела заставило заговорить о своих. Берутся других учить, а у самих тоже не все благополучно. Многие инженеры бегают от института, как от огня. А начальник центральной заводской лаборатории до сих пор относится к институту с недоверием. Норовит то одно, то другое исследование провести силами своих сотрудников, хотя есть указание директора, прямое и категорическое: без рабочих-исследователей никаких работ не проводить. Причем интересно получилось: когда организовывали институт, были и противники и такие, кто относился к этой затее равнодушно. Но противники, вроде Гапочки, давно уже перешли в разряд друзей, а равнодушные так и остались равнодушными. Их-то и нужно раскачать.
Однажды Дима Ивановский бросил в их адрес: «Легче человека идущего заставить идти в другом направлении, чем поднять лежащего и заставить идти». Особенно беспокоят его равнодушные из молодых инженеров, и сейчас он сосредоточивает внимание на них. Крепкие, здоровые, сил хоть отбавляй, а отработают свое — и баста. Больше ничем не интересуются. Спят. Не разбудишь — через несколько лет из них мещане с дипломами получатся. Он предлагает собрать молодых специалистов и поговорить с ними начистоту.
Эти сборища в общественном институте всегда возникали из необходимости — и не только в случаях чрезвычайных происшествий. Предложил один человек или группа рабочих что-то новое, интересное — идут в заветную комнату уточнять, выяснять, спорить. Высказывания здесь не регламентируются ни повесткой дня, ни временем, ни формой изложения. Говорит кто хочет, как хочет, о чем хочет. Если кто и «загнет», не спешат осмеять, опрокинуть, приклеить ярлык. Ведь даже из неправильной мысли, из ошибочного суждения можно извлечь полезное.
Правом безнаказанно «загнуть» воспользовался и Гольдштейн.
— Я до сих пор не могу понять, почему плановики требуют с шинников такой же экономии в зарплате, как, допустим, на кирпичном заводе. У шинников доля зарплаты в общей стоимости продукции минимальная — всего четыре процента, а у кирпичников — тридцать. У нас баснословно дороги каучук, сажа, химикалии. И главный резерв снижения себестоимости — не зарплата, а сбереженное сырье.
— А нас с кирпичниками стригут под общую гребенку, — пробасил Каёла. — Парикмахеру-то легче корнать всех под нулевку, чем для каждого клиента машинку подбирать.
— Надо, не стесняясь, подсказать это планирующим органам, — продолжал Гольдштейн. — Многое сегодняшнее виднее снизу, точно так, как многое завтрашнее виднее сверху.
Гольдштейна поддержали и поручили ему написать проект докладной записки в Госплан федерации.
Снова вниманием собравшихся овладел Целин. Решил посоветоваться с активом о плане работы института на будущий год. Странно, казалось бы: общественный институт — и план. Какое тут может быть планирование? Кто определит, что и в каком объеме принесет каждый? Однако планировать нужно. План составляется и на тех, кто что-то принес, и на тех, кто ничего не принес. Не беда, что не принес. Поразмысли, подумай над чужим. Чужое в наших условиях — тоже свое, идет на общее благо. Потом, чего доброго, и у тебя появится потребность думать, искать, гляди — и свое что-нибудь предложишь. А предложишь раз — примут, подбодрят — и ты уже заболел неизлечимой болезнью новаторства, ищешь новое и не понимаешь, как мог жить раньше спокойной, уравновешенной жизнью.
Целин, не торопясь, зачитывает план, дает по каждому пункту пространные разъяснения, отвечает на вопросы.
О многих работах Кристич знает. Но появились и неизвестные ему. Например, исследование органического активатора вулканизации.
— Откуда он взялся? — спрашивает Кристич.
Целин рассказывает, что на съезде Химического общества имени Менделеева встретил одного профессора. Тот проявил большой интерес к их поискам и предложил свои услуги. Прислал в пробирке образец своего препарата, здесь его попробовали и ахнули. Мельчайшая доза не только ускоряет процесс вулканизации, но и действует как противоутомитель. Сейчас рабочие-исследователи ищут способ быстрейшего получения этого препарата в промышленных масштабах.
Слушая Целина, Кристич радовался. Он боялся, что исследования на участке резиносмешения затихнут. Нет, оказывается, работы непочатый край. В плане исследование ИРИСа-7, ИРИСа-8, и так, наверное, будет без конца, потому что нет пределов для лучшего.
В числе сотрудничающих с институтом рабочих-исследователей появились новые научные организации — автодорожный и проектно-технологический институты и Кольский филиал Академии наук. Исследователи живо откликнулись на их просьбу проверить и реализовать несколько смелых замыслов.
— Удивительное дело, — размышляет вслух Кристич. — Чужие к нам тянутся, а НИИРИК бежит без оглядки, да еще гадить старается.
Реакция на реплику была неожиданно бурной: людей разобрал смех. Все уже устали и были рады внезапной разрядке.
Масла в огонь подлил и Целин.
— А я, ребята, решил поступить по-собачьи: в ту подворотню, где бьют, не заглядываю. К Хлебникову больше ни ногой. Мое прибежище теперь — шинный институт.
Когда расходились, Целин подошел к Кристичу, дружески обнял его.
— Намаялся?
— Голоднул напоследок. Возвращаться пришлось неожиданно, за неделю до получки, а денег только на билет оставалось. Натощак ехал.
— Знаешь, о чем мы тут с Брянцевым договорились? Надо нам молодежь, которая поступает на завод, — а в основном идут из десятилетки, — знакомить с нашим институтом. Сейчас как прием проводится? Казенно. Поступит парень ну хотя бы на вальцовку — и такой однообразной покажется ему работа, что бежит он с завода без оглядки. А парня хорошо бы сразу зажечь, показать, что входит он в интереснейший мир. И если это сделать умело — он наш, шинник до конца жизни. А не загорится — грош ему цена. Вот чем мы и займемся. Надо экспонаты наши показать и непременно поведать о великом таинстве рождения резины. И не я буду это делать, а рабочие-исследователи. Ты, Ивановский, Калабин. Пусть ребята сразу проникаются уважением к рабочему человеку. А то ведь многие из них на рабочие профессии свысока смотрят…
