Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй
Покидая дворец, мы наталкиваемся на любопытную деталь — сарай для слонов. Входим. Только два слона стоят перед нами. Но что это? Почему большой слон закован в цепи и крепко привязан к столбу? Оказывается, это бунтарь, вышедший из подчинения человеку. Так случается иногда. И наиболее своенравных заковывают в цепи на длительный период, порой на целый год. И вот он перед нами — повстанец, не выдержавший жестокого наказания. Стоит понуро, не шелохнется. Воля к сопротивлению сломлена. Из цепей могучее животное выйдет покорным и безвольным. Мы смотрим с глубоким сочувствием на несчастного, закованного в кандалы узника. Вспоминаю из Маяковского: «И какая-то общая звериная тоска, вдруг плеща, вылилась из меня и разлилась в шелесте...»
— Не желает ли сахиб посидеть на слоне верхом? — осведомляется конюшенный. Он уже приволок большое четырехугольное седло и прилаживает его ко второму слону, который много меньше ростом, чем слон-бунтарь. Мы дружно, один за другим, взбираемся по лестнице на спину слона. Вот теперь-то мы почувствуем, что были в Индии!
Обидно только, что и за это короткое удовольствие надо расплачиваться так же, как за вход во дворец. Каждый по рупии. Ну, ничего игра стоила свеч.
— Девятнадцать слонов у магараджи, — сердито ворчит наш Варма, — а земли у него сколько, да притом самая плодородная. А лес... Есть где поохотиться. Да еще, представьте себе, имеет земельный участок и в городе. Собирается на нем гостиницу строить. А сам все плачется и плачется. Денег у него, видите ли, нет, не хватает на представительство...
Очень раздражен бедняга инспектор против паразитического существования богатея, огражденного древними традициями.
* * *В эту ночь я долго не могу заснуть. В моем сознании проходит вереница униженных и оскорбленных, встреченных . здесь. Паломники с берегов Ганга. Маленькие нищие, протягивающие ладошку, сложенную лодочкой. Стонущая голодная старуха в живописных лохмотьях. Преданный слуга магараджи, старик, получающий четыре рубля в месяц. И, наконец, — рикши, рикши... При виде их меня охватывает жгучее чувство стыда за весь род людской.
Мне казалось до сих пор, что главные законы человеческой психологии, в основном, применимы ко всем людям, что одни и те же явления объективного мира вызывают примерно одинаковую реакцию в каждом человеческом существе. И сейчас меня безмерно удивляют те спокойно-равнодушные взгляды, которыми здесь смотрят на бесчисленных рикш. Вот мы, возвращаясь из дворца магараджи, подъезжаем к большому мосту. Мост выгнул свою могучую спину, и подъем в середине довольно крут. Несчастный рикша вынужден слезать с велосипеда и толкать повозку сзади. Почему же сотни, тысячи людей идут мимо, не замечая, что рикша, истощенный, жилистый, сожженный солнцем, — вот-вот упадет замертво? Почему никто с гневным криком не стащит с повозки этих двух холеных толстяков, что спокойно сидят, продолжая свою мирную беседу? Ведь у себя на родине я всегда наблюдал, как на крутом подъеме люди спрыгивают с подводы, чтобы облегчить труд животного. А тут человек...
Неужели все дело в привычке? Неужели при ежедневном повторении жестокости в человеческих сердцах может выработаться иммунитет против естественных чувств сострадания, нетерпимости к злу?
Не хочу. Пускай это больно, когда с сердца словно кожу сдирают, но это все же лучше, чем обрасти шкурой равнодушия, безразличной к жаре и холоду, шкурой, годной на верблюжьи подошвы.
* * *Мы в Обществе индийско-советской дружбы. Нас гостеприимно встречают люди различных возрастов. Среди них немало женщин. Мы знакомимся с популярными деятелями коммунистической партии страны, с секретарем городского комитета партии. Слушаем выступление жены одного из коммунистов, которая посетила недавно Советский Союз. Это всегда волнует, когда о твоей Родине говорят люди, увидевшие ее впервые, когда свежие глаза во всей яркости фиксируют то, что мы сами вроде уже и не замечаем. Речь этой женщины была полна такого восхищения, такой увлеченности, что аудитория зажглась ответным чувством. Оратора прерывали аплодисментами.
Завязалась непосредственная, живая беседа, в которой, может быть, не все было последовательно, зато все от души. Точно после длительной разлуки встретились давние друзья, у которых накопилось многое, чем надо поделиться. Посыпались вопросы.
— А как у вас с женским равноправием среди народов советского Востока? До конца ли разрешен этот вопрос? — спрашивает какая-то девушка.
— О, настолько решен, что теперь уже довольно остро стоит вопрос о равноправии для мужчин, — отшучиваюсь я.
Каждая шутка охотно подхватывается. Чувство юмора очень свойственно нашим индийским друзьям. В частности, сегодня — первое апреля, и острот — хоть отбавляй...
От нашего имени должен выступить Исаак Голубев. Вся соль этого выступления в том, что оно — на языке хинди. Взаимный восторг оратора и слушателей! Слушателям приятно и лестно, что чужестранец так свободно владеет их языком, В этом — самое убедительное свидетельство дружбы. А самому Исааку бесконечно дорого, что наконец-то он нашел сферу практического приложения своих теоретических знаний. Кто в Москве мог оценить его знание хинди и урду? А здесь на него так и сыплются похвалы по поводу чистоты произношения и богатства лексики. И наш Исаак старается. Интересно наблюдать за тем, как он отводит душу собственной речью, ее понятностью для индийских друзей, их откликами на его шутки.
* * *Остроумие наших здешних друзей мы могли полностью оценить, став гостями первоапрельского праздника, что зовется здесь днем простаков.
Рыбацкий баркас покрыт сверху досками, получилась своеобразная палуба. Внизу можно стоять не боясь стукнуться головой. Там места гребцов, там же и трюм, и каюта, или, если угодно, даже кают-компания. На такую-то оригинальную «яхту» мы и отправились, как только стемнело, чтобы принять участие в дне простаков.
Стоим на баркасе и с некоторой опаской смотрим на все прибывающих гостей. Опять обычное индийское многолюдье. Как будто уже и некуда больше, а гости все идут и идут. Мы ожидали увидеть на таком празднике преобладание молодежи. Но оказалось, что пришли люди средних лет и даже пожилые. Все они, по-видимому, знакомы между собой, связаны работой, как у нас говорят, «на культурном фронте». Не стесняясь все возрастающей тесноты на баркасе, они непрерывно шутят, острят, добродушно подтрунивают друг над другом.
Наконец два баркаса, полные людей, скреплены между собой и отведены метров на сто от берега. Праздник начинается со вступительной речи, вероятно, очень остроумной, так как она все время прерывается общим хохотом. Я собрался было описать выразительную наружность оратора, но остановился, подумав, что эти описания становятся однообразными. Я все повторяю одни и те же признаки: смуглость кожи, черный цвет волос, стройность, худоба. Между тем, теперь уже ясно, что это наиболее распространенные типовые черты. Ни разу не встретил я здесь ни блондина, ни шатена, ни рыжего. Чтобы индивидуализировать описания, надо научиться различать оттенки «смуглости», а их здесь много: коричневатый, красноватый, сероватый, впадающий в полную черноту...
Нет ничего обиднее, как не понимать причин общего смеха. Мы требуем от Исаака Голубева перевода шуток, но, увы! Выяснилось, что язык хинди имеет много диалектов, и, когда оратор перешел на бенаресский диалект; эрудиция нашего Исаака дала осечку. Теперь мы стали жертвами двойного перевода — Исааку переводили с диалекта на литературный хинди, а он нам — на русский. На этом долгом пути соль острот, естественно, выветривалась.
К счастью, устроители вечера скоро перешли от «разговорного жанра» к фокусам, понятным и без перевода. Ведущий стал разбивать кувшины и вынимать из них венки, похожие на те, которые по индийскому обычаю надевают на шею почетных гостей. Только на этот раз венки были не из цветов, а из тех предметов, которые намекали на профессиональные пристрастия или на маленькие личные слабости кого-нибудь из собравшихся на шутливый первоапрельский вечер.
В связи с этим снова состоялся бенефис нашего Исаака, редактора журнала «Совьет нари» («Советская женщина») на языке хинди. Наши хозяева уже и раньше, оказывается, подшучивали насчет того, что редактор женского журнала — мужчина. А теперь, на первоапрельском празднике, ведущий эффектно разбил перед Исааком очередной кувшин, и оттуда явилась миру запеленатая, как младенец, кукла и венок из... детских резиновых сосок. Одновременно из толпы раздался писк, имитирующий плач ребенка. Его подхватили с разных сторон и «плакали» до тех пор, пока Исаак, подчинившись правилам игры, не повесил венок из сосок на шею и не стал убаюкивать куклу, качая ее на руках.
Было что-то подкупающе чистосердечное, ребячливое в шутках наших индийских друзей. Хоть смысл острот и далеко не всегда доходил до нас, искаженный и ослабленный двойным переводом, но был очевиден добродушный характер шуток, отсутствие ехидства, желания всерьез обидеть. И так человечно, так заразительно хохотали эти люди, что поневоле включились в веселье и мы.
