Геннадий Семенихин - Летчики
— А завтра?
— Посмотрим, Кузьма Петрович, — сказал подполковник теплее. — В народе считается утро вечера мудренее. А пока идите принимать эскадрилью…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мочалов очнулся в потемках. Ныла спина тупой, непрекращающейся болью. Он удивился, что, открыв глаза, не видит тех знакомых предметов, какие всегда представлялись во время минутного пробуждения среди ночи. Ни платяного, шкафа с поцарапанным боком, ни маленького столика с книгами, ни высокого прямоугольника двери с поблескивающей даже в потемках никелированной ручкой. Вместо всего этого майор увидел мерцающий циферблат самолетных часов, показывающих начало десятого, и понял, что находится в кабине.
Мочалов стал припоминать прошедший день. Взлет утром с аэродрома, дерзкая «бочка» Спицына, приказ Земцова идти в квадрат пятнадцать-десять, бой с иностранным самолетом и, наконец, вынужденная посадка в горах. Спицын садился первым, и Мочалов, планируя, видел, как его машина все теряла и теряла высоту и, подняв облака пыли, протащилась несколько метров по каменистой площадке. Потом садился он сам. Подбалтываемая ветром «единица» снижалась, как показалось тогда Сергею Степановичу, со слишком большой скоростью. Он видел слева впереди от себя неподвижно прильнувший к земле самолет Спицына и еще подумал: «Почему лейтенант не открывает фонарь?» Серая каменистая земля, свободная от снежного покрова, стремительно надвинулась на него. «Только бы ослабить удар!» — пронеслось в голове Мочалова. Потом его резко подбросило, в ушах зашумело. Больше он ничего не помнит. Сейчас он в кабине, значит там, где совершена вынужденная посадка. А как машины, как Спицын?
Мочалов потянулся и, преодолев боль в спине, открыл фонарь кабины. Темное небо с тонким изгибом месяца висело над ним. Ветер кружил над самолетом, и было слышно, как поднятая им мелкая каменистая пыль, звеня, билась о фюзеляж. Глаза не сразу привыкли к темноте. Вглядевшись, Мочалов различил силуэт нависшей над его самолетом огромной скалы, а несколько левее очертания второго истребителя.
— Спицын! — с усилием позвал он.
Ветер подхватил его хриплый, слабый голос и размножил в ущельях. Мочалов вслушался в темень. Никакого ответа. «Ранен, наверное, а может, разбился», — пронеслась мысль. Майор набрал полную грудь воздуха и крикнул что было сил:
— Спи-цын!
— …цын! — отдалось в горах и смолкло.
Настороженный слух не улавливал ничего, кроме шума ветра. Сергей снова сложил ладони рупором и поднес к губам. Крикнуть он не успел. Новый порыв ветра донес до него скрип открываемого фонаря кабины. Сергей устало смежил глаза и так сидел несколько мгновений. А когда открыл — лейтенант уже стоял на крыле его истребителя, придерживаясь руками за борт кабины.
— Давно зовете меня, товарищ командир?
— Только два раза крикнул, — улыбнулся Мочалов, обрадованный уже одним тем, что Спицын жив.
— А я задремал, — словно извиняясь, продолжал лейтенант. — Как вы себя чувствуете?
— Цел. Голова и спина побаливают. — Сергей Степанович потрогал голову, она была в бинтах. — Это вы надо мной врачевали? Спасибо.
— Да что вы, товарищ майор, — смутился летчик. — Не так уж ловко я перевязал — как сумел. Мы в школе во время войны первую медицинскую помощь оказывать учились.
— А откуда взяли бинты?
— Подшлемник свой изорвал…
— Ну, вот еще… — грубовато прервал Сергей Степанович, растроганный заботливостью юноши.
— Вы головой о прицел при посадке ударились, — сказал Спицын. — Несколько часов без сознания пробыли…
— А как самолеты?
— Повреждения маленькие. Одно плохо: на вашем радиостанция вышла из строя.
— А на вашем? — тревожно спросил Сергей.
Спицын низко опустил голову, тяжело вздохнул.
— На моем тоже… Мне ее пулеметной очередью разворотило. Откуда же я знал, что он огонь откроет… Я бы сманеврировал.
— Не надо об этом, — остановил его Мочалов. — Теперь дела не поправишь. Значит, остались без связи… Без связи на высоте более четырех тысяч метров…
— Она у меня еще работала, — отрывисто продолжал Спицын, — а когда стали на вынужденную заходить, отказала. Сначала я вас слышал, товарищ майор, а вы меня, очевидно, нет, а потом и я вас перестал слышать. — Спицыну хотелось говорить, и он продолжал, не глядя на майора: — Я уже местность пытался изучать. Площадка крохотная. И как только вы ее сумели разглядеть? Тут геологи летом были. На одном камне отметка есть. Хотел дорогу вниз поискать, но не успел и ста метров пройти, провалился в снег по самое горло, едва выкарабкался!
— Вот это зря! — строго прервал Мочалов. — За такие эксперименты не похвалю. Этак и угробиться можно.
— Больше не буду, товарищ майор, — подавленно произнес Спицын. — Дал три залпа из ракетницы, хоть бы кто на мой салют откликнулся, — прибавил он грустно. — Ну и занесло же нас. Как-то выберемся!
— Отыщут!
Наступило молчание. Каждый из летчиков подумал об одном и том же: как трудно будет их разыскать без радиосвязи и сколько препятствий возникнет на пути у тех, кто попытается прийти на помощь. Мочалову вспомнились рассказы Ефимкова о том, что даже в летнее время, когда пропасти не бывают сплошь запорошены снегом, опытные альпинисты достигают этой вершины не менее чем за трое суток. Летом здесь побывали геологи, значит где-то рядом есть дорога. Но разве найдешь ее под обманчивым покровом снега, без риска провалиться в стремнину! Сейчас путь к этой площадке, продуваемой со всех сторон ветрами, лежит через покрытые ледяной коркой скалы, через ущелья: он вдвое длинней и опасней. Нет, не сразу придет к ним помощь. Не желая отдаваться во власть тревожных дум, Мочалов сказал:
— Досталось нам крепко, Спицын. Тяжеловато пришлось. Но все-таки долг свой мы выполнили. И никто не упрекнет, что плохо.
— Верно, товарищ командир, — подхватил лейтенант, и будь посветлее, майор увидел бы, как загорелись его карие глаза. Казалось, Спицын снова переживает минуты атаки. — У меня этот бомбардировщик сейчас перед глазами стоит, тяжелый, неповоротливый. Вы здорово по нему полоснули из пушек!
— Положим, вы тоже не промахнулись, — усмехнулся майор.
— Правильно! — горячо воскликнул лейтенант. — Я сначала думал, заблудился. Когда же он дал первые очереди, сомнений не оставалось: не в гости к нам пожаловал, бандит в полной форме.
Мочалов пристально разглядывал лейтенанта. Изо рта Спицына вместе с торопливой речью вырывался парок, крепкие зубы сверкали в потемках. Он еще до сих пор был наполнен той отчаянной оживленностью, которая приходит почти к каждому человеку после первого боя, когда хочется говорить, говорить и говорить, не смущаясь тем, что речь получается несвязной, что одни и те же слова повторяются чуть ли не через каждые две фразы. Мочалов улыбнулся и неожиданно подумал, что и сам он после первого боевого вылета был таким же неудержимым в разговоре.
— Ладно, лейтенант, — остановил он Спицына, — в полете действовали хорошо, а вот за самовольную «бочку» трое суток на губе отсидите, когда вернемся.
— Я и на пять согласен, товарищ командир, — озорно сказал лейтенант.
— Ну, ну, — оборвал его Сергей Степанович. — Вы мне этот ребяческий энтузиазм оставьте. Наверное, замерзли на плоскости?
— Ноги прохватывает, — признался Спицын.
— Забирайтесь к себе в кабину и постарайтесь подремать еще. Что-нибудь придумаем утром.
— Хорошо, товарищ майор. — Спицын сделал движение, но, о чем-то вспомнив, задержался. — Если вам пить или еще что понадобится, окликните.
Мочалов кивнул головой. Для него, уже много пережившего в свои двадцать семь с небольшим лет, каждый человек быстро раскрывался в делах и поступках. «Хороший паренек», — подумал он про лейтенанта.
Сергей силился заснуть. Он поднял воротник комбинезона и лицом уткнулся в мягкий мех, но сон не приходил. Одно за другим возникали в памяти несвязные воспоминания. Сергей подумал о Нине. «Сидит, наверное, в аудитории на консультации: у них занятия бывают и поздно… А может, дома?» И Мочалову представилась маленькая уютная комната на Маросейке. Вечер. В углу поет медный самовар, его очень любила Ольга Софроновна. Старушка, если она работала в утреннюю смену, наверное, сидит сейчас в кресле и читает книгу. Кот Васька, по определению Нины «наполовину сибирский, наполовину обыкновенный», с густой шерстью и длинным пушистым хвостом, дремлет у нее на коленях. А Нина склонилась над чертежной доской и проводит одну за другой тонкие линии. Может, она оторвалась от ватмана, посмотрела на портрет Сергея, вспомнила о нем…
Ветер свистит за колпаком кабины однообразно, убаюкивающе. И Мочалов не замечает, как подкрадывается к нему сон, цепко охватывает усталое тело. Его пробуждает громовой удар. Быстро протерев ладонью глаза, майор возвращается к действительности. На часах ровно семь. Вероятно, он проспал очень долго, и скоро будет светать. Самолет почему-то покачивается, как при выруливании перед взлетом. Порывы ветра стали гораздо сильнее. Как волны на море во время шторма, налетают они на истребитель. Жалобно звенит проволока антенны. Сергей Степанович слышит, как с гулом срываются вниз каменные глыбы и, дробясь, несутся в ущелье. «Буря!» — подумалось сразу. Сергей Степанович не однажды слышал, что такое ураган в горах. Могучий ветер способен сокрушать скалы.
