Евгений Наумов - Черная радуга
Пройдя тем же беззаботным шагом мимо дощатой кабинки я увидел, что за ней никого нет, но изнутри слышались тихие голоса. Быстро метнувшись в сторону, я прижался к тонкой дощатой стенке. Слышимость стала отличной.
– …а чего с собой-то не взял? – спросил чей-то голос.
– Как передашь, кругом глаза. Кто знал, что подвернется такой момент…
– Ладно, в городе. Сколько?
– Как всегда, десять кусков. Дело-то – будет закрыто? Концы не высунутся?
– А кто ведет. Ты меня за дурака не держи.
– Но заявление Уалы…
– Кто ей поверит? Истеричка… Она…
Послышались чьи-то тяжелые шаги, фырканье. Голоса смолкли, а я как можно быстрее отбежал от дощатой будки, стал, покуривая, будто любовался северной ночью. «Вот тебе и Рацуков, вот тебе и железный ловец злодеев», – бухало в висках.
– Сейчас я вам покажу, – раздался сзади сиплый голос, и, обернувшись, я увидел подходившего Сыча, умудряющегося топать даже по мху. Сообщник? Следил за мной, а что видел? – Сейчас покажу.
И, неожиданно взяв меня под руку, он повлек куда-то в темноту. Пройдя несколько шагов, остановился. У ног что-то булькало, и я разглядел деревянный колодец, в котором бурлила и густо парила вода.
– Вот! Кладем десяток яиц в сетку и опускаем – через несколько минут готовы вкрутую.
– А для чего варить-то здесь? – тупо спросил я.
– Как для чего? – очки его восторженно блеснули. – А легенду вы слышали?
Я понял, что передо мной редкостный остолоп. Сразу отлегло от сердца – если кто и мог усыпить подозрения тех, кто засел в парилке, то только этот балбес. Я дружески взял его под руку, как он меня до этого.
– Ну-ка, ну-ка! Это интересно, – и повлек его к парилке, а потом вынудил остановиться рядом с ней. И добровольный экскурсовод, захлебываясь, поведал мне длинную историю о том, как раненый охотниками олень прибежал к источнику, лег в него и так исцелился. Окрестный народ был настолько поражен чудом, что тоже стал окунаться в озерко, – и что же? Параличные восставали, слепые прозревали…
Я терпеливо слушал эту белиберду, злорадно представляя, как обливаются потом в парилке злоумышленники – от страха, бессильной злобы и от душившего их пара, какими словосочетаниями обкладывают энтузиаста. Это была моя маленькая месть. Большая еще предстояла.
В домике распахнулась дверь, и донесся мужественный неповторимый голос любимого барда:
Мои друзья хоть не в болонии,зато не тащут из семьи…А гадость пьют – из экономии,хоть поутру – да на свои!
Мы сразу же пошли назад. В домике для гостей обстановка резко изменилась. Все рассыпались вдоль стен, а посреди тесного зальчика под визжащую магнитофонную музыку и хриплый рев плясала Уала. Закрыв глаза, устремив вверх лицо с блуждающей сомнамбулической улыбкой и сплетенные руки, она летала по кругу, смуглая, с рассыпавшимися воронова крыла волосами. Она то замирала на мгновение, то в бешеном порыве устремлялась куда-то, будто хотела взлететь, и с последними тактами бурного финала взлетела-таки на стол, прошлась по нему, а потом, остановившись на краю, вдруг рывком устремила в угол тонкую руку с напряженно вытянутыми пальцами:
– Убийцы! Убийцы! Убийцы!
А в углу как раз стоял Верховода со своей всегдашней кислой, но в то же время блаженной улыбкой, окруженный свитой. У него от неожиданности отвисла челюсть и сами собой свалились темные очки. Я увидел его закисшие глазки-щелочки и вдруг понял, кого он напоминает: капитан-директора плавзавода Винни-Пуха, синемордого, опухшего, с такими же глазками-щелочками, где ничего нельзя прочитать. Только тот никогда не носил черных очков, вот почему сходство не сразу бросалось в глаза.
– Убийцы! Убийцы! – продолжала кричать Уала, топая ногами. К ней сразу бросились Пилипок, культурный деятель и еще кто-то, схватили и, отбивающуюся, унесли.
Наступила неловкая тишина, как всегда после скандала. Кто-то подбирал с пола бутылки и разбросанную закуску, кто-то расставлял опрокинутые стулья.
– Не надо было давать ей пить, – благодушно вещал жирный голос. – Как хлебнет да пойдет танцевать, что-нибудь да учудит.
Верховода, нашарив очки на полу, тут же повернулся и ушел, за ним потянулись прихлебатели. Под шумок появился Рацуков – на него было жалко смотреть: мокрый, будто в одежде плюхнулся в озерко. Зыркнув глазами туда и сюда, тоже исчез. Остались немногие.
– Видал? – дохнул на меня сбоку Вадим. – Уалу в работе видал? Во-от… Она такая. Все ей нипочем.
– Куда ее поволокли?
– В палатку. Пьяная в дупель. Ничего, в палатке быстро проспится, там свежий воздух.
Странно, когда она успела нахлебаться? Ведь я видел: держала себя в узде. Значит, кто-то спровоцировал, пока я слушал дурную лекцию Сыча об умирающем олене…
Под бравурную музыку оставшиеся зашевелились, пересмеиваясь, снова рассаживались. Вадим поднял наши опрокинутые стулья, и опять напротив меня очутились блестящие очки Сыча. Повинуясь внезапному порыву, я спросил:
– А вы чем тут занимаетесь?
– Как чем? – он даже удивился. – Работаю директором этого комплекса. Приступил к обязанностям.
Я с чувством пожал через стол вялую ладонь директора комплекса:
– Рад был познакомиться. Вашу лекцию никогда не забуду. Ее нужно отпечатать в типографии самым крупным петитом.
– А вы знаете, – он сразу оживился, – мы и планируем…
– Итак, дорогие гости, приступим к своим обязанностям. Сейчас пьем только за дружбу! За дружбу! – раздался зычный голос Пилипка.
Я был озабочен только одним: где же найти Уалу. Если отключилась, то придется теперь ждать утра.
Ну что ж, нам не привыкать ждать.
Переночевали с Вадимом тоже в какой-то палатке, а утром, пронятые дрожью до костей – за ночь все тепло вытекло наружу, – вылезли.
– Скорее к озерку, – процокотал он. – Там согреемся.
На дне еще не потревоженного озерка виднелся каждый камешек, каждая прядь изумрудных водорослей. Вода густо парила. И опять это удивительное погружение в сон – плывешь невесомо и оглядываешь четко-нереальный мир таинственного дна.
Раздался сильный плеск, рядом прорезало воду чье-то стремительное тело. Меня обхватили за шею, чье-то лицо прижалось к моему. Совсем близко я увидел дикие раскосые глаза…
Мы вынырнули разом и услышали гогот Окрестилова:
– Уалочка-а! Не утопи моего друга. Он и так утонет, если ты захочешь…
Я сильно плеснул несколько раз, чтобы заглушить свой тихий вопрос:
– Что случилось?
– Сорвалась… Гады! – она быстро поплыла к берегу. Вадим уже вылез из воды и дрожал на утреннем холоде. На девственной прозрачной глади озера остались плавать окурок и размокшая пачка из-под «Беломора».
– Вадим, – я с омерзением выбросил все на берег. – Тьфу! Не буду больше купаться с тобой.
– Ну какая зануда! – вызверился он. – Нигде покурить нельзя. Сам ведь куришь?
– Но не сую окурки в душу… Кстати, брось сюда мою «Стюардессу».
Уала лежала рядом в том же ярко-синем купальнике, положив мокрую голову на берег и закрыв глаза.
– Дай, – не раскрывая глаз, сказала она.
Я вытер руку о береговой мох, прикурил сигарету и осторожно вложил в ее синеватые, красиво очерченные губы. Она затянулась так что сигарета застреляла. Вадим куда-то исчез, но тут же вернулся.
– Вы чего здесь купаетесь? – над нами стоял Сыч с полотенцем через плечо. – Идите вон в закрытый бассейн. Закрытый, – повторил со значением, ведь это слово означало для него неземные блага, которые обычным смертным недоступны.
Он указал на парилку. Уала стрельнула своим коротким взглядом:
– Иди, иди… Мы следом.
Сыч поплелся, оглядываясь через плечо. Никогда не видел, чтобы человек мог поворачивать голову на сто восемьдесят градусов, – это умеют только совы. Не зря он показался мне сычом…
Уала лениво поднялась, бросила окурок в воду (Вадим красноречиво зыркнул на меня, но я промолчал), и мы втроем отправились за Сычом.
В дощатом строении свет выбивался из-под воды в квадратном бассейне, и зеленоватые блики играли на мокрых потемневших стенах. Вадим прыгнул в бассейн, и тотчас его с ревом вынесло на узкий полок:
– Кипяток!!! Обварился…
Уала села и стала болтать в воде ногами. Я перегнулся через полок – не знаю, чего искал, но нашел совсем не то, на что надеялся. А может быть, и то. Вадим даже охнул, когда я выволок початую бутылку коньяку и хвост гольца.
– Кто-то жировал… Ну и нюх у тебя! А стакан там есть?
– И стакан оставлен заботливо, а может, спьяну.
Сыч вдруг подмигнул нам:
– Это городская одна тут была… с одним… тс-с!
Сыч стал бриться безопаской, глядясь в круглое карманное зеркальце.
– Устал вчера, ох устал! – жаловался он. – Понимаете, утром проснулся одетый на койке, хвать за галстук – а галстука нет.
– А вы что, всегда в галстуке спите?
Уала захохотала и упала в бассейн.
– Ох и водичка… – застонала она, сладостно раскинув руки.
– Это я еще послабже накануне воду сделал, подвел специально для гостей холодный ручей. А иначе только я могу высидеть – вода-то прямиком из колодца идет, где яйца варят.
