Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Комсомольцы единодушно заявили, что нет, они за постройки, которые жили бы долго.

— Но тогда как же быть?

Вася Журавлев, держа в руке опиленный, похожий на брус, красный камень, поднялся со стула.

— Вот, — проговорил он, подавая камень.

— Что это? — вертя в руках брус и рассматривая его, спросил секретарь обкома.

— Такого материала, — возбужденно, по-юношески раскрасневшись, продолжал Вася, — неподалеку от гидроузла, в Черемшан-горе, столько, что хватит на целый город. Камень пилится, как сахар. Верно, он пористый, и из него не следует строить трехэтажные, даже двухэтажные дома. А одноэтажные — можно, и обязательно. Подадим к Черемшан-горе электропилы, соответствующую технику, транспорт, и все взовьется.

— Взовьется-то взовьется, а где рабочие руки? — задал вопрос Аким Морев, намеренно чуточку осадив Васю, чтобы разговор принял спокойный и деловой характер.

Вася задумался и вдруг выпалил, и его шумно все поддержали:

— Нас, одних комсомольцев, больше десяти тысяч. Кликните, и мы в выходные будем строить, да и после смены час-два оторвем.

— Я вам верю! — чуть погодя, глядя на юных посетителей, проговорил секретарь обкома, сам взволнованный.

И сейчас, разбудив спящего в машине Ивана Петровича, Аким Морев сказал:

— Время еще раннее — шесть утра. Но все равно, прошу вас, поезжайте за Николаем Степановичем Кораблевым. Знаете, где живет? Извинитесь и попросите сюда.

Иван Петрович отправился за Николаем Кораблевым в городок автомобильного завода, а Аким Морев прошелся и остановился на возвышенности, почти рядом со створом плотины.

Волга, залитая яркими утренними лучами, казалась одетой в серебристую чешую, но рвалась так же, как и в предутреннюю рань, стремясь убежать на просторы.

Аким Морев смотрел на Волгу, на воздвигаемую плотину, на рабочих, идущих со смены и на смену, и напряженно думал, как же разрешить жилищный кризис?

Секретарь обкома рассчитывал, что его никто не заметит, но его узнали почти все, идущие с ночной смены, особенно комсомольцы и члены партии. Одни из них некоторое время смотрели на секретаря обкома, удивляясь, почему он тут и почему один. Другие мельком окидывали Акима Морева взглядом, не находя ничего удивительного в том, что он стоит здесь. А комсомольцы грудились и медленно приближались к секретарю обкома: группа молодежи, которая недавно встречалась с ним, уже всем рассказала о беседе с ним и о том, что «Аким Петрович дал принципиальное согласие строить дома из красного камня».

И вот они, эти комсомольцы, окружили его, лица у всех веселые, смеющиеся, как утреннее солнце: молодость! И тут же из группы молодежи выделился Вася Журавлев. Он подошел, поздоровался с Акимом Моревым за руку, как со старым знакомым, и, показывая на молодежь, сказал:

— Клич давайте, Аким Петрович!

Аким Морев полушутя ответил:

— Клич подать — дело легкое. Но если мы вас покличем на чепуху, вы же сами забросаете нас гнилыми огурцами и правильно поступите.

— Нет. Тут наверняка, — напористо возразил Вася.

— За этим я и приехал, чтобы узнать: «наверняка» или «чепуха». Прошу вас, Вася, останьтесь со мной. А вы, товарищи, идите, отдыхайте… Будьте уверены: обком вас не подведет.

Черемшан-гора находилась в степи, в шести километрах от строительства гидроузла. Она круглая, будто хлеб, выпеченный в высокой железной форме, с боков оголена и сверкает красным камнем, а верхушка заросла травами и мелким кустарником. Кое-где выдолблены ступени. Любители взбираются по ним на макушку горы.

— Вы, Николай Степанович, извините меня, что поднял вас в такую рань, — говорил Аким Морев, все время прикасаясь рукой к красным камням. — Извините… но дело требует.

— Который раз извиняетесь, Аким Петрович, — еще хриповатым со сна голосом упрекнул Николай Кораблев, шагая рядом, такой же высокий, крупный, с открытой седеющей головой. — Раз надо — значит надо.

— Очень надо! — Аким Морев остановился. — Комсомольцы уверяют, что из такого материала вполне можно строить одноэтажные здания… Жмут на нас.

— Молодежь? Она у нас напористая. Из этого, значит, камня? — Николай Кораблев подержал в руках кусок, сказал: — Хороший материал.

— Его можно пилить, как сахар, — вмешался Вася.

— Да не может быть! — делая вид, что он не знает этого, проговорил Николай Кораблев.

— Пойдемте, покажу, — сказал Вася и кинулся по тропе.

Вскоре он подвел Акима Морева и Николая Кораблева к небольшой пещере, и тут они увидели образцы распиленного красного камня в виде брусьев, ступенчатых фигур, кругляшей-столбов.

— Вот, — показывая размашисто, как на склад жемчуга, произнес Вася. — Мы пилили ручными пилами. А если бы электропилы!

Аким Морев повернулся к Николаю Кораблеву.

— Вы, Николай Степанович, как мне известно, построили не один завод и не один город?

— Было такое, — ответил тот, рассматривая образцы красного камня.

— Значит, можно строить из этого материала?

— Вполне… А если класть не на извести, а на цементе, тогда — на века, как требует наш Ларин, Николай Николаевич. Вон он, кстати, и прикатил.

Узнав, что Аким Морев на строительной площадке, о чем сообщил ему дежурный управления, Ларин немедленно приехал и вот уже шагает к Черемшан-горе.

— Гости. Ранние гости, приятно, — говорил он, подозрительно улыбаясь и пожимая всем руки. Васю он даже потрепал за вихры: — Герой! Обязательно Героя получит: лучший бригадир-экскаваторщик, — однако кинул на него косой взгляд, не понимая, почему и он тут.

Дипломатничая, зная, что Ларин сопротивляется всему, что кажется не «его выдумкой», подмигивая Николаю Кораблеву, чтобы тот помалкивал, Аким Морев заговорил:

— Мы, Николай Николаевич, узнали, что вы решили из красного камня строить одноэтажные здания.

Ларин действительно когда-то обратил внимание на Черемшан-гору и даже раз намекнул главному инженеру: «Из этого материала дома бы построить». Но, увлеченный сооружением плотины и планировкой города на левом берегу Волги, забыл об этом… И сейчас искренне произнес:

— Да. Одноэтажные дома будут — на века.

— Видите, Николай Степанович, выход найден. — И Аким Морев снова обратился к Ларину: — Средства у вас на такое, как вы говорили мне, есть?

— Средства и даже техника, Аким Петрович, найдутся, но нет рабочих рук.

Аким Морев, кивая на Васю Журавлева, уже весело посмотрел на Ларина.

— Вот они обещают, а их больше десяти тысяч человек… Десять — пятнадцать тысяч энтузиастов готовы работать по выходным и после смены часа по два. Разве это не армия?

Простившись с Лариным и Васей, Аким Морев в город направился в одной машине с Николаем Кораблевым.

— А вы, вижу я, Аким Петрович, педагог.

— То есть?

— Умеете подходить к людям: Ларина-то как обломали. Талантливый мужик, но порою строптив, даже свиреп.

От похвалы в душе у Акима Морева зашевелилось что-то сладенькое: липкая это штука — похвала, порою переходящая в лесть. Как ни сопротивлялся ей Аким Морев, а в душе все равно что-то сладенькое шевелилось. Верно, вначале он и сопротивлялся, пожалуй, так же, как сопротивляется гармонист: его просят сыграть, а он ломается, потому что знает — просителям нравится его игра. И с Акимом Моревым происходило нечто похожее, когда кто-либо из выступающих с похвалой упоминал его имя, ссылался на его высказывания. Это уже стало общераспространенным: упоминали его имя на общих партийных и беспартийных собраниях, на пленумах обкома и даже на бюро обкома.

«Значит, и уважают и любят, если то и дело в речах упоминается мое имя. Значит, я умнее других, если умею так суммировать. Значит…» — думал Аким, и эти «значит» стали размножаться, как размножаются вредные бактерии. И вскоре «размножение» перешло грань. Аким Морев начал пускать в ход противоядие даже против незначительной критики в адрес обкома. И однажды, слушая очередного, по его мнению, «критикана», он мысленно произнес: «Сопляк, а учит. Надо его осадить», — и тут же содрогнулся, потому что понял: если так стал реагировать на критику, то это его заведет далеко.

Придя к такому заключению, Аким Морев начал резко обрывать ораторов, восхвалявших его, но вскоре убедился, что те обижаются. И задумался: что же предпринять?

«Какая скверная хворь и как трудно от нее избавиться. А не избавишься — погибнешь», — решил он и обратился к членам бюро обкома:

— Товарищи! Многие в своих выступлениях ссылаются на мои высказывания… Я прошу прекратить сие.

Члены бюро как-то невнятно рассмеялись: до них еще не дошла значимость сказанного Акимом Моревым, что и подтвердил, как всегда резко и откровенно, Александр Пухов:

— А чего тут фордыбачиться? Искренне упоминают ваши высказывания, Аким Петрович, а вы чего-то… Будто девица на выданье.