Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
— Ну, как ваш пятилетний план? — спросил Кондратьев у Сергея после короткой беседы.
— Да вот мы и зашли по этому делу, — заговорил Федор Лукич, подсаживаясь к Кондратьеву. — План-то есть, но составлен он без всяких реальных возможностей. Рассуди, Николай Петрович.
— А с районным планом ты ознакомился? — спросил Кондратьев у Сергея.
— Ознакомился… — Сергей встал. — Но поймите, товарищ Кондратьев, по тому плану устьневинцам строить-то нечего.
— Как же нечего? — спросил Федор Лукич.
— На три колхоза одна конюшня и три кошары. — Сергей положил перед Кондратьевым папку. — А посмотрите этот план! Тут намечается строительство электрической станции. Да и не только станции. Вот весь список объектов строительства.
Кондратьев взял список и, склонившись над столом, стал его рассматривать. Савва сидел в конце стола, молчал, не сводя глаз с Кондратьева. Федор Лукич взял Сергея под руку и отвел в сторонку.
— На весь район нам занаряжено восемь вагонов лесу, — шепотом проговорил он, — вот тут и выкручивайся как знаешь. А ты на одну станицу требуешь шестнадцать! Сергей Тимофеевич, где же тут реальность? Лес-то на дороге не валяется, и достать его невозможно.
— Да ведь вы же еще не пробовали? — спросил Сергей.
— Опять упрек? Эх, Сергей Тимофеевич, говорил я, что шумит у тебя в голове война, и был прав. Ты как-то странно рассуждаешь. Ты думаешь так: захотел и достал. А наше государство плановое и этого как раз не любит. Если государство само найдет нужным — оно даст тебе и сто вагонов и скажет: стройте, а мало будет, еще дадим. А ежели найдет нужным не дать, и не даст, и тогда будь хоть золотой, а раз тебе не положено по наряду, все равно ты уже ничего не сделаешь. Удивляюсь, как ты этого не понимаешь?
— Я отлично все понимаю, — сказал Сергей, глядя в лицо Федору Лукичу. — А вот одного не пойму: где это вы взяли такую выгодную теорию — ни печалей, ни беспокойств. Да вас за это всякий бездельник расцелует! Чего еще желать лучшего? Жизнь спокойная. Живи себе и ни о чем не думай, а государство о тебе само побеспокоится и скажет, что тебе делать сегодня, а что завтра.
— Ты опять свое.
— А о чем вы там спорите? — спросил Кондратьев, вставая. — Федор Лукич, чего ж тут обсуждать? Надо рассмотреть на исполкоме. Мне такой план положительно нравится.
— И мне он тоже нравится, — недовольно проговорил Федор Лукич, подходя к Кондратьеву. — Если стоять в стороне и любоваться — очень хороший план. А мы должны его утвердить, взять на себя ответственность. Узнают в крае, газеты распишут, а выполнить мы все это так или иначе не сможем. Тогда что? Кому придется краснеть перед краем? Нам с тобой, Николай Петрович. Сергей Тимофеевич был да уехал, Савва тоже останется в стороне, а мы с тобой в бороне.
— Так вот вы чего боитесь! — сказал Сергей. — Тогда знайте: никуда я не уеду, пусть вас это не пугает.
— Тутаринов, не горячись, — строго сказал Кондратьев. — Давайте вместе подумаем, как и где достать лес. Именно об этом беспокоится Федор Лукич, и не без основания.
— В Чубуксунском ущелье есть лес.
— Знаю. Но им распоряжается край.
— Поеду в край.
— А если в крае откажут?
— Не может быть. — Сергей задумался. — Если откажут, поеду в Москву.
— Хорошо, Тутаринов, — сказал Кондратьев. — Мы командируем тебя в край и будем считать, что пятилетний план Усть-Невинской нами одобрен. Так, что ли, Федор Лукич?
Федор Лукич не ответил. Он сидел на диване и держался рукой за грудь.
— Возьми с собой план, — наказывал Кондратьев. — Я на этих днях буду в райкоме и тоже поговорю. А когда вернешься, тогда уже и примем решение о мерах по практической реализации плана. Я думаю, это и будет самое правильное.
Федор Лукич, держась рукой за грудь, и часто вытирая платком потное лицо, сидел молча. Когда Сергей и Савва, попрощавшись, вышли, Хохлаков встал и подошел к Кондратьеву.
— Николай Петрович, что поделаешь с этими горячими головами? Беды не оберемся.
— Федор Лукич, — сказал Кондратьев, — если тебе надо полечиться — возьми путевку и езжай. Мне было просто стыдно. Ведь как ты ни рассуждай, а Остроухов и Тутаринов правы, они-то, оказывается, дальше нас видят. И не удивительно, что наш районный план их не удовлетворяет. Вот что, иди и заготовь Тутаринову документы, чтобы он смог выехать в край завтра же.
Федор Лукич махнул рукой и молча вышел.
Сергей и Савва уселись в тачанку и выехали со двора. Навстречу им шел Рубцов-Емницкий, размахивая брезентовым портфелем, как всегда, веселый и улыбающийся.
— Друзья, ну, как ваши успехи, для ясности? — спросил он, поставив парусиновый сапожок на подножку тачанки. — Как вас принял Федор Лукич? Я уже спешил на выручку.
— Федор Лукич принял не очень любезно, — ответил Сергей, — а Кондратьев хорошо. Завтра еду в край, и там все будет решено.
— Милый человек! — сказал Рубцов-Емницкий, взобравшись на тачанку. — Зачем же ехать в край? Совсем не надо туда ехать, а завтра же поезжай в Пятигорск. Там обосновалась краевая контора по сбыту леса. Так что все равно тебе придется ехать в Пятигорск. А зачем же терять время? К тому же, как я тебе говорил, там живет мой друг Ираклий Самсонович. Я черкну записочку, и он все сделает. Пока ты попьешь нарзану и погуляешь по склону Машука, все твои дела будут сделаны. Заедем-ка на минутку ко мне.
В конторе райпотребсоюза еще все было испачкано глиной, известью. Пахло красками, сосновой стружкой, олифой.
— Навожу порядочек, — сказал Рубцов-Емницкий, провожая гостей в кабинет.
Пока Рубцов-Емницкий писал, усевшись за стол, Сергей смотрел в окно и размышлял: «Если это так и там находится краевая контора, то в самом деле нужно ехать в Пятигорск и все решить в какие-нибудь три — пять дней».
Рубцов-Емницкий вложил записку в конверт и, вручая его Сергею, сказал:
— Для ясности, никакого секрета. Можешь прочесть.
Читать Сергей не стал, а сунул конверт в боковой кармам гимнастерки, даже не посмотрев, кому он адресован.
— Эх, Савва, — сказал Сергей, когда тачанка, миновав мост, катилась по степной дороге. — Теперь бы нам утвердить в райисполкоме намеченные объекты и получить наряды на строительный материал. И это надо сделать побыстрее… Эй, Дорофей! — обратился он к кучеру. — Завтра мы с тобой едем в Пятигорск. Готовься в дорогу.
Дорофею не надо было говорить, что и как готовить в дорогу. Ему все это было давно знакомо. Он всю ночь не спал: то кормил лошадей, подсыпав им лишнюю порцию овса, то мазал колеса, то чинил сбрую, то укладывал овес для лошадей и харчи для себя и своего пассажира. Все было готово, и на заре тачанка со звоном выкатилась из Усть-Невинской и загремела по степи.
Ехали хорошей рысью и уже к полудню увидели на горизонте, точно в тумане, очертания Пятигорска… Горы синели и манили взгляд. И тут Сергей вспомнил о записке Рубцова-Емницкого, и ему захотелось узнать, что в ней написано. Конверт был не заклеен. «Ираклий Самсонович! Для ясности, буду краток, — гласила записка. — Податель сего — Герой Советского Союза, будущий мой заместитель, так что ты это понимаешь, и так далее, ясное море! Будь ласка, чернуша, устрой ему насчет лесу, как свой своему. Твой заказик будет реализован на пять! А то и больше! Привет от Иллариона — и что за каналья, обосновался в Москве, и теперь она есть высокая шишка, ты тоже — шишка, но я тебя не дразню, и так далее».
Дальше Сергей читать не мог. Он невольно улыбнулся и подумал: «На каком это языке написано? И я — будущий заместитель? Значит, он еще не выбросил из головы эту глупую затею?»
Сергей еще раз посмотрел на записку, потом разорвал ее на мелкие кусочки и бросил под колеса.
Глава XIII
К Пятигорску они подъезжали от хутора Виноградные Сады, и именно отсюда полнее и лучше, чем с какой-либо другой стороны, был виден весь очерк Пятигорья. Перед глазами открывалась Подкумская долина в пышных кущах садов. Левее стояли горы, заслонив собой горизонт, и рисунок их на голубом фоне неба выступал мягко и необыкновенно красиво. Бештау вышла вперед, издали вся она казалась темно-зеленой, без лесных зарослей, без скал и каменистых выступов, точно высечена из цельного гранита. У ее подножия струилось марево — мелкие волны-барашки катились и катились ей навстречу, и казалось, будто Бештау, чуть покачиваясь, низко-низко плыла над землей.
А вдали в знойную дымку, как в газовый шарф, кутался Машук, похожий на огромный шатер из зеленого бархата. И чем ближе подъезжал Сергей к этому шатру, у основания которого белой террасой лежал город, тем отчетливей были видны горы — они точно шли навстречу. Вот встала у дороги Шелудивая в своем диком наряде с совершенно голыми, в беспорядке торчащими камнями. И только успел Дорофей как следует рассмотреть эту странную взъерошенную гору и при этом не без резона заметить: «А ты погляди на нее, какая она есть паршивая горка, просто и не горка, а один срам», — как Бештау уже встала на пути и заслонила собой все небо. Теперь она повернулась лицом на юг, и отроги ее раскинулись вширь, как крылья взлетающей птицы, — так Сергей уже до самого Пятигорска ничего не видел, кроме нее. На Бештау расстилался лес малахитового оттенка, тянулись курчавые заросли, блестели на солнце травянистые поляны, темнели прорези ущелий или краснели скалы с орлиными гнездами. А рядом с шоссе блестели рельсы и бежали столбы, опутанные медной, горящей на солнце проволокой: с ветром и шумом пронеслись зеленые вагоны электропоезда, и Дорофей насторожился, покрепче подобрал вожжи, ибо лошади неожиданно шарахнулись в сторону. Совсем близко забелел изгиб Подкумка; поплыла перед глазами полосатая труба над просторным полем аэродрома; по обе стороны побежали сады, строения, заборчики из досок, выкрашенные известью…
