Сергей Воронин - На своей земле

У школы толпились колхозники. Слышались шутки, смех. Никандр ревниво прислушивался к разговорам: он всегда немного волновался, вывешивая газету. Особенное оживление вызвала карикатура на Павла Клинова. Здоровенный мужик с громадными кулаками стоял посреди огорода и хитро улыбался. А внизу была подпись: «Хорошо быть больному, когда не болеешь».

— Смех смехом, бабыньки, — сказал Алексей Егоров, — а огород он все же разделал. Вот те и лентяй. Знать, ленив, да не ко всему.

— И что это наши мужики смотрят на него? — в сердцах сказала Пелагея Семеновна. — Давно бы пора гнать из колхоза. Валандаются, валандаются…

— Нет, дорогие мои, — вмешалась в разговор Лапушкина, — это вам всем легко говорить, потому что у вас семьи в целости. А каково ее разбить-то? Что ж, Павла выгонишь, а Костя за что пострадает? Деток, ох как, надо оберегать! — Она замолчала, увидя подходивших Клиновых.

Впереди шла Марфа. Она была принаряжена, чисто вымыта. Павел что-то говорил ей, но она нетерпеливо вздергивала головой, отрывисто отвечая ему. Ей было досадно: вымпел опять достался Лапушкиной. «И чего это они все веселятся?» — неприязненно подумала Марфа. Успех Лапушкиной она принимала, как личную обиду.

Павел Клинов, напустив на себя серьезность, коротко поклонился всем и пошел к стенгазете.

Как-то в одном из номеров был нарисован Иван Сидоров в пьяном виде, и Павел долго смеялся, потешаясь над рисунком. Может, что и теперь есть смешного?

Он не любил читать длинные статьи, поэтому сразу начал с правого края. «Ага, рисуночек», — улыбнулся он и тут же нахмурился. За спиной у него раздался смех. Павел побагровел. Что-что, но шуток он над собой не допустит.

Он повернулся и увидел сына. Костя стоял бледный и пристально, исподлобья смотрел на отца.

— Ха! — вздернул плечом Клинов. — Завидки берут на мой огород. — И быстро отошел к крыльцу.

— Чего там? — спросила Марфа.

— Глупости всякие. Пошли на собранье…

Марфа встревоженно посмотрела на сына. Костя отвернулся и быстро отошел в сторону.

— За такие шутки, ежели председатель узнает, — сказал Павел Клинов, — не похвалит того, который рисовал…

— А тебе, Марфа, не след разглядывать, — торопливо добавил он.

Не слушая его, Марфа подошла к стене.

Солнце село, но было еще светло, как бывает только на Карельском перешейке в июне, в полосу белых ночей. Ветер шевелил край газеты. Нарисованный мужик, хитро улыбаясь, словно ожил. Господи, сколько насмешек пришлось ей перенести за свою жизнь! Что же это, до каких это пор будут смеяться над ними люди? Разве не видят, как работает Костя, как старается она? У нее закипело в сердце. Но чтобы никто не видел, как ей нехорошо, она продолжала смотреть на газету, перебегая глазами с заметки на заметку.

«…За последний месяц, — читала она, — в числе лучших членов нашей артели…» — Сколько же еще придется терпеть, пока перестанут насмехаться над ними? Или уж так и повелось, как дадут прозвище, так и умрешь с ним? — «…появились новые люди. И прежде всего хочется назвать…» — Нетрудно высмеять-то! Ишь, веселятся…

У нее навернулись на глаза слезы. Понемногу шум и смех за спиной затихли. Люди уходили в школу. А Марфа все стояла, будучи не в силах отойти от газеты.

— Ну, чего уставилась? Стоит и стоит, ровно невидаль какую увидала, — глухо проговорил Павел, подходя к ней.

— Уйди, — тихо сказала Марфа.

— Эка дура… ну, и пускай смеются…

Марфа обернулась.

— Пускай? Нет, не пускай! — И, оттолкнув Павла, вдруг выкрикнула: — Других хвалят, другим почет, а мы, как были, так и есть, самые последние… Ох, глаза бы мои не видели тебя! Уйди! Уйди, за ради бога…

Павел не стал перечить, аккуратно оправил рубаху и нравоучительно заметил:

— А на собранье не след опаздывать.

— …Тут надо понять — говорил Кузьма, окидывая взглядом людей, — что Щекотов не просто уехал, повздорив со мной. Тут другое. Если вспомнить, как он выступал на собрании зимой против того, чтобы дать плуги в колхоз Помозовой, вспомнить, как он был против встречного обязательства, то станет ясно, чем дышит Щекотов…

Кузьма говорил горячо, глубоко убежденный в правоте своих слов. И даже то, что рядом сидел Емельянов, не беспокоило, не сбивало с мысли. Он сделал все, чтобы Щекотов остался, и не его вина, если тот все же уехал.

Собрание шло уже больше часа. Председательствовал Иван Сидоров. Он сидел по левую руку от Емельянова и то и дело поправлял галстук, строго поглядывая на людей. Заметив о чем-то шептавшихся Василису Петровну и свою жену, он постучал по столу увесистым ключом от электростанции.

— Гражданки Сидорова и Субботкина, уважайте докладчика! — и самодовольно улыбнулся, заметив, как они послушно уставились на него. Потом поискал взглядом, кого бы еще привлечь к порядку, но больше никого не нашел.

— …Для честного колхозника, — говорил Кузьма, — прежде всего важен колхоз, а уж потом свои личные интересы. Не могут нас сделать богатыми полгектара земли, если на колхозных полях не будет богатого урожая!

— Это правильно! — веско заявил Иван Сидоров. — Об этом не раз у нас был разговор…

— А ты не встревай! — зашикали на него из рядов.

— Тише! — стукнул ключом кузнец и поправил галстук. — Запиши мою реплику в протокол, — сказал он, наклоняясь к Насте.

— Зачем это? — скосив на него глаз, не переставая записывать, спросила она.

— Твое дело записывать, не спрашивать! Кто председатель?

— …Необходимо помнить основное — надо сделать колхоз богатым. По пятилетнему плану развития нашего хозяйства мы должны создать овцеферму на сто голов, свинарник, птицеферму. Должны развести сад в десять гектаров. Пасеку. Я уж не говорю о таких крупных делах, как скотный двор, который увеличим до пятидесяти голов рогатого скота, конюшню на двадцать лошадей. Откуда мы эти деньги возьмем, как не с колхозных полей? Если бы это беспокоило Щекотова, он бы не покинул колхоз. Отсюда ясно — он думал только о самом себе. Вот вся его и цена…

Он всмотрелся в задние ряды. Заметив, как, соглашаясь с ним, кивает головой Дуняша, как внимательно слушает Алексей Егоров, чуть повернув к нему ухо, как, светло улыбаясь, смотрит мать, и, чувствуя, что люди еще не утомились, продолжал дальше:

— В этом году мы должны создать здесь из разрозненных, вразброд поставленных домов свою социалистическую деревню. Перевезем дома, поставим их по обе стороны дороги. Против каждого дома разобьем цветник, посадим березы…

— Как в Ярославской, — донеслось из зала. Судя по голосу, это сказала Пелагея Семеновна.

Иван Сидоров нахмурился.

— Кто там нарушает?

— Да что это, прости господи, и слова нельзя сказать, — возмутилась Василиса Петровна и сложила на груди руки. — Вот уж выбрали на свою голову председателя…

Раздался смех. Иван Сидоров поднял ключ.

— Правильно, товарищи. Надо сделать такой же свою деревню, как и на родине, даже лучше, — сказал Емельянов.

— Внеси реплику, — наклонился Сидоров к Насте.

— …Посередине деревни будет изба-читальня. Во всех домах загорится электрический свет, — говорил Кузьма. — В этом году еще будем освещаться нашим движком, а потом получим ток от электростанции. К ее закладке уже приступили. Хотя электростанция предназначена для снабжения районного центра, но, я думаю, и нам уделит немного своей силы? — Он посмотрел на секретаря райкома.

— Не только вам, но и окрестным двенадцати колхозам, — сказал Емельянов.

Полинка радостно захлопала в ладоши.

Кузьма закончил, прошел к столу.

Иван Сидоров пожевал губами и строгим голосом сказал:

— Открываю пренья.

— Дозволь мне! — кладя на лавку фуражку, крикнул Поликарп Евстигнеевич и, сбиваясь с ноги, задевая в спешке за плечи сидящих в проходе, подошел к столу. — Ведь, дорогие товарищи, — взмахнув рукой, воскликнул Хромов, — ведь я такое обстоятельство предугадывал, но все ждал, чем оно может окончиться. Вот, значит, и дождался. Уехал Щекотов. А почему, а потому, что Степан Парамонович попервоначалу сам метил, не хуже Павла Клинова, в председатели колхоза. Нечего память ворошить, но однако и комсомольцы были за него. Вот какое дело. — Он перевел дух, отпил глоток воды. — Далее… Приехал Кузьма Иваныч и нарушил его планы. Так. Значит, Щекотов начинает морщиться. То ему не так, это не подходяще. Отсюда прения между ними. Значит, выходит, разные люди…

— Не поэтому разные, Поликарп Евстигнеевич, — перебил его Кузьма, начиная досадовать, что Хромов сводит политически важный вопрос на личные отношения.

— Не трогай, Кузьма Иваныч. Дозволь кончить… Значит, выходит, разные люди. Так и запомним. Это первая причина. Отсюда идет вторая. Ежели, скажем, Степану Парамонычу было бы дорого наше дело, то он начхал бы на то, что его не выбрали в председатели. Ан нет. Он повел свою кривую линию. И вот результат! — Поликарп Евстигнеевич развел руками и еще глотнул воды. — Тут Кузьма Иваныч все остатнее обстоятельно обсказал, и мне нет надобности время зря портить. Но я хотел первооснову найти. Значит, выходит, кому — колхоз дорог, кому — своя рубашка. Но опять же, рубашки разные бывают. Дале… Тут Кузьма Иваныч сказал, что вот, дескать, мы вышли в передовые, а если посмотреть, то все ли люди в нашем колхозе с передовым взглядом? Мысль важная! Это не только слово, это сама жизнь. Вот как я понимаю это дело. Отсюда к чему я веду речь?