Сергей Воронин - На своей земле
Кузьма торопливо сошел с горы на мост. Полая вода спала. Река стала прозрачной. Было видно, как на желтом песчаном дне мелькали темные тени маленьких рыбок. За рекой, скрытые кустами, протяжно мычали коровы. Хорошо было стоять у деревянных перил и, как в детстве, ни о чем не думая, долго смотреть в воду. Хорошо смотреть на медленное движение воды. По ней плывут облака. Прохладный ветер приятно освежает голову, раскрытую грудь. А спину печет солнце. Давно уже так не стоял Кузьма в спокойном раздумье…
На мост, громыхая, въехала подвода. Свесив крёпкие загорелые ноги, на телеге сидела Дуняша. Лицо у нее было круглое, коричневое от загара, с белой полоской на лбу у волос, с белыми выгоревшими бровями.
— Что, Кузьма Иваныч, смотритесь, купаться захотели? — останавливая лошадь, спросила, сияя глазами, Дуняша.
Вот уж кого сейчас не хотел бы видеть Кузьма, так это ее, с ласкающим взглядом.
Он промолчал.
— Всё делами заняты, — притихнув, промолвила она, — никогда и не повеселитесь. Раньше к нам на посиделки ходили, а теперь и не зайдете…
Да, все делами занят, невесело ответил Кузьма и, помолчав, спросил: — На четвертое поле едете?
— На четвертое… — подбирая вожжи, улыбнулась Дуняша. — Подкормку кончаем.
— Поедемте вместе.
Телега, тарахтя, начала подскакивать по камням. Река стала опускаться. Выехали на бугор. Пахнуло горячим воздухом. На яровом низинном поле, выстроившись в линейку, колхозники копали водоотводную канаву. Дуняша поправила платок, облизнула пересохшие, обветренные губы. Ей тягостно было молчание. Она старалась придумать, что бы сказать.
— Почему это так получилось, Кузьма Иваныч, — волнуясь, проговорила, наконец, Дуняша, — что вот уехали Щекотовы? Что уехали — не жалко, пускай себе, от них только шум был, но как же так — бросили все — и работу и дом…
— Почему это так? — словно отвлекаясь от своих мыслей, переспросил Кузьма. — Да, видно, потому, что не все еще люди знают, где их счастье лежит. Ищут его на своем огородном клочке, а оно давно уже на колхозных полях.
— Это верно, — кивнула головой Дуняша, — для одних работа в колхозе, как самое большое в жизни, а для других — как будто они в гостях или на время зашли…
Кузьма взглянул на Дуняшу. Она сидела, низко склонив голову, разметавшиеся волосы закрывали, словно сеткой, висок и глаз. Но вот она чуть шевельнулась, и он увидал пристальный взгляд и вспомнил письмо. Он был уверен — его написала Дуняша; и чувство, похожее на жалость, овладело им, когда он представил, как, должно быть, тяжело этой простой, доброй девушке не встречать привета на свою любовь. Она, наверное, до сих пор все думает: «Догадался или не догадался Кузьма, от кого письмо?» И каждый раз при встрече, наверное, ждет ответа. Ждет, наверное, и сейчас… А письмо чистое… «Люблю вас, как в книгах про любовь пишут…» Только такую любовь, видно, она и знает… Да, в книгах все проще, а вот в жизни…
Кузьма спрыгнул с телеги. Дуняша проводила его грустным взглядом. «Нет, видно, ни к чему коса распустилась, не сбудется», — подумала она и неожиданно позвала:
— Кузьма Иваныч…
Она и сама не знала, зачем надумала его позвать, по чувствовала сердцем, что в эту минуту решается ее счастье. Видно, она его позвала очень тихо, — так тихо, что он не услышал, не обернулся.
Легко перепрыгнув канаву, он быстро пошел в сторону.
5Только появляясь на полях, Кузьма забывал всё, что его тревожило и мучило. Здесь он себя чувствовал хорошо, здесь все было на виду — просто и ясно.
Измеряя двухметровкой сделанную работу, Кузьма остановился возле Лапушкиной.
Она работала зло, чуть присогнув правую ногу, и так часто взмахивала лопатой, что казалось, будто она выплескивает воду, а не копает землю. Между кофтой и юбкой проглядывало растянутым полумесяцем сухое загорелое тело. Завидя Кузьму, Лапушкина стала еще старательнее копать. Чем больше проходило времени, чем лучше она работала, тем стыднее ей становилось за свой поступок, тем совестнее было перед председателем.
Вот уже пять раз занимала она на прополке и рыхлении первое место, унося домой с поля красный флажок. Но вчера Марфа Клинова чуть не опередила ее. Добро бы кто из сестер Хромовых, пусть даже Дуняшка Сидорова, но чтобы Марфа… Этого никто не ожидал. Обойди весь колхоз, каждому расскажи, не поверит: «Ну да, какая Марфа работница!» А вот на тебе! Ровно кто подменил бабу. Работает так, что отдай, да и мало! Всего на полметра отстала на рыхленье. Вчера еще было хорошо. Мария назначила каждой по пять борозд. Сразу видно, кто кого обгоняет. А вот сейчас на рытье канавы попробуй узнай! Все в одну линейку выстроились, у каждой по пятьдесят метров. Только к концу дня и выяснится, кто впереди идет. А тогда уж поздно будет, тогда уж не нажмешь, не наверстаешь.
— Сколько Марфа сделала? — спросила Лапушкина.
— Перегоняет тебя, — ответил Кузьма.
— Да что она, сорвалась, что ли? Вот уж, прости меня господи, непонятная-то баба. И откуда у ней только ярость такая?.. — И Лапушкина, переложив лопату в левую руку, принялась еще быстрее выкидывать землю. Ей не хотелось уступать первенства Марфе.
Кузьма улыбнулся и, легко шагая, прошел на соседний участок к Марфе. По всему было видно, что не хотелось отставать в первенстве и Марфе Клиновой. Вначале она смотрела на соревнование, как на веселую игру. «Ровно ребятишки, на перегонки», — улыбалась она. Но вскоре у нее появилось другое: азарт. Уж коли работать, так работать. А вчерашний день даже расстроил ее. Всего-то на полметра отстала. Ну, уж теперь этого не будет. И, не оглядываясь, не думая, кто как работает, она безостановочно вонзала лопату в землю. Со стороны можно было подумать, что земля сама вылетает вверх, а Марфа только делает вид, что работает.
— На много ль Лапушкина ушла вперед? — спросила Марфа.
— Ты на полметра обогнала ее.
— Ладно! — И она еще яростнее стала выкидывать землю. Кузьма в душе порадовался, как споро идет у нее работа.
Дул легкий ветер. Он освежал разгоряченное лицо. День выдался на редкость ясный. На конце поля, на тонком шесте алел вымпел. Он развевался, словно радуясь, что вот из-за него идет такая дружная, горячая работа.
Кузьма был доволен, что соревнование прочно вошло в жизнь людей колхоза. В каждой работе светился этот замечательный огонек. Он вносил ту живость в работу, когда человек полностью раскрывает свои возможности. Тут все включено в борьбу; и самолюбие, и изобретательность, и честность, и дружба, и желание быть всегда впереди.
Всех больше волновалась Полинка. Даже Никандр так не волновался, как она. Еще бы, сколько можно терпеть, чтобы вымпел ночевал не у комсомольцев? Как день кончается, смотришь, то Лапушкина несет его домой, то Дуняша, а вчера чуть было Марфа Клинова не забрала. Вечером в избе Никандра было столько шума, что стекла дребезжали. Все злились, только один Костя радовался.
Когда Полинка узнала, что она позади всех, она даже лопату бросила от досады.
— Марфа потому обгоняет, что всю зиму на печи валялась, — крикнула она.
— Да, плохо твое дело, — сочувственно сказал Кузьма, — прямо сказать, плохо. Никак не ожидал.
— Ничего не плохо. Еще до вечера далеко…
— Да нет уж, если вначале упустила, так в конце трудно наверстывать, — подзадорил Кузьма и направился к Никандру.
— А вот и нет! — донеслось до него.
Кузьма еле сдержал смех. Уж больно занятно Полинка горячилась.
Никандр был в одних трусах, от солнца спина у него стала красной, как кирпич, правая нога была обута в стоптанный ботинок.
— Не видать нам вымпела, Кузьма Иваныч, — грустно сказал он. — Задание очень уж большое.
Кузьма улыбнулся.
— Ничего, Никандр, мне мало радости будет, если вымпел возьмешь ты или Николай. Вот если Марфа возьмет, тогда другое дело.
— Да ведь, Кузьма Иваныч, сколько дней у нас уж вымпела нет. Мне, как секретарю комсомольской организации, стыдно.
— Это другой разговор. Но почему должен ты или Николай забирать вымпел? Пусть Полинка возьмет. У нее задание такое же, как у Марфы и Лапушкиной.
Солнце хоть и стояло высоко, но чувствовалось, что полдень уже остался позади, что еще немного — и оно покатится, словно с горы, к далекому лесу. Освеженная дождем, весело зеленела принявшаяся рассада на капустном участке. Легкий ветер овевал ее, она сверкала листьями. Ближе к дороге работала Мария. В другое время Кузьма подошел бы к ней, поговорил, любуясь всходами, но теперь он только издали посмотрел на нее и, коротко вздохнув, направился к Пелагее Семеновне. Он решил отпустить ее в Ярославскую.
6У школы толпились колхозники. Слышались шутки, смех. Никандр ревниво прислушивался к разговорам: он всегда немного волновался, вывешивая газету. Особенное оживление вызвала карикатура на Павла Клинова. Здоровенный мужик с громадными кулаками стоял посреди огорода и хитро улыбался. А внизу была подпись: «Хорошо быть больному, когда не болеешь».
