Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов
Перелетев через борт и с головой ухнув в обжигающую холодом воду, инстинктивно рванулся к поверхности, жадно хватанул воздух, но что-то тянуло его под воду, мешало плыть. Целая вечность прошла — по крайней мере так показалось, — прежде чем понял, что не выпустил все же спиннинг, намертво зажатый в оцепеневшей руке. Слабо дернул, ощутил, как забилась на дальнем конце намотанная до чертиков рыба, и попытался разжать сведенные пальцы. Надеясь выручить хотя бы снасть, лихорадочно нащупывал невесть куда запропастившийся нож и невольно следовал за уходящей в глубину жилкой.
Андрей Петрович был заядлым моржом и не упускал случая поплавать в проруби, когда устанавливалась относительно умеренная погода. Только это и спасало его теперь от верного шока. Выпуская понемногу отработанный воздух, он сделал неловкую попытку перекусить леску, но только хлебнул воды и пробкой вылетел на поверхность. Обреченная рыба и снасть, которую он бессознательно выпустил, влекомый инстинктом самосохранения, остались в реке.
Выплюнув воду, он ошалело огляделся и изо всех сил поплыл к лодке, которая, на счастье, врезалась в берег. Мотор заглох и течение неторопливо тащило ее вдоль галечной кромки к перекату. До берега было близко, но и мокро блестящие камни — отсюда они выглядели настоящими скалами — приближались с пугающей быстротой. Мечов сразу понял, что его сносит к водовороту, отяжелевшая одежда и резиновые сапоги едва ли позволят вырваться из воронки. В лучшем случае его швырнет на камни, откуда без чужой помощи не выберешься. А на помощь надеяться нечего. Прежде чем кто-нибудь случайно заглянет в эти забытые богом места, ледяная вода сделает свое дело. Это ясно на все сто процентов. Никуда тут не денешься. Он сознавал, что владевшее им несколько замедленное спокойствие очень непрочно. Под ним, как под тонкой кожицей пульсировал сгусток, в котором невнятно смешались сожаления, тошнотная тоска и отчаянная надежда.
Резко оттолкнувшись ногами, упорно тянувшими вниз, Мечов лег щекой на воду, вдавился по самые ноздри, как в лед. Загребал широко, жадно, стремясь во что бы то ни стало выброситься на маячившую перед глазами окатанную гальку. Но они все не приближались, а лишь проносились мимо, эти светлые ядра, тальники за ними, высокий берег и лес.
Опять с обостренной, почти неестественной четкостью, различал в пене мельчайшие подробности: выбеленный плавник, пляшущие в пене гладкие кусочки дерева, голые прутики ив с меховыми редкими шариками и острой, как морда лосося, чуть загнутой почкой. Он видел отдельные, почему-то укрупненные фрагменты, словно со стороны, и едва ли мог разобраться в своих ощущениях. Не хватало, ни сил, ни мгновений вглядываться. Как это случается в критической ситуации с умными, привыкшими аналитически мыслить людьми, инстинкт и разум дополняли друг друга. Когда моторка, очередной раз носом уткнувшись в камни, развернулась кормой и, словно притягиваемая магнитом, стала медленно отдаляться от берега, Мечов сразу понял, что ему дается дополнительный шанс. Чисто геометрически задача решалась просто. Необходимо было догнать лодку прежде, чем это само собой произойдет у переката, где пересекутся их трассы.
Он не думал о том, как заберется на борт в чугунных веригах, которыми сразу же обернутся все надетые на него вещи, как сумеет запустить мотор или бросит в уключины почти бесполезные легкие весла, если, конечно, останется у него хотя бы секунда на то, чтобы просто оглядеться, понять что к чему. Он знал одно: плыть, и как можно быстрее.
«Казанку» удалось догнать сравнительно скоро. Схватившись обеими руками за маленький кнехт, он какое-то мгновение висел, безуспешно пытаясь содрать скользкие голенища, облепившие щиколотки. Ничего из этого, конечно, не вышло, но, как бы прокручивая отснятую кинопленку, он вспомнил вдруг водяной веер и взлетевшую в воздух прекрасную рыбу.
Непроизвольный толчок воображения словно подстегнул Мечова. Напружившись, он подтянулся, выжал на руках невероятную тяжесть тела и перевалился через борт, изливая потоки воды.
Ни на что другое сил уже недостало. Распростершись на деревянном настиле, он почти безразлично ожидал столкновения. Но оно все не наступало. Хотя лодку покачивало и, очевидно, куда-то влекло.
Удар оказался, против ожидания, совсем несильным. Он пришелся на корму, точнее на руль мотора, затем последовало легкое сотрясение и отвратительный скрежет. Поднявшись с усилием на колени, Андрей Петрович обнаружил, что застрял на мысу, в каменных россыпях и выброшенных рекой корневищах. Очевидно, импульс, полученный лодкой, и добавочный вес тела так повлияли на ее путь, что она смогла зацепиться за этот спасительный мыс. Последним усилием Мечов швырнул на берег кошку, закрепил трос и привалился к борту. Безумно хотелось спать. Саднило разбитые в кровь костяшки пальцев.
Только теперь Андрей Петрович почувствовал, что его сотрясает дрожь. Одежда, согревавшая даже в воде, удерживая облегающий теплый слой, обратилась на воздухе в замораживающий компресс. Нужно было поскорее все с себя сбросить и развести костер. Благо река, снабжавшая деревом голую тундру, не пожалела плавника и для этого трижды благословенного уголка.
Мечов разделся, докрасна растерся какими-то тряпками и облачился в телогрейку. Сидя на корточках, выпил кружку кофе из термоса. Теперь можно было заняться огнем. Найдя подходящую пихточку, углом подтянул кривой ствол полярной ивы. Плеснул для быстроты бензинчиком и запалил сразу во всю длину, по-таежному. Коптящее пламя с гулом рванулось к небу, обдавая знобким неустойчивым жаром. Андрей Петрович сразу почувствовал себя уютнее. Развесил сушиться белье, на тросе, ближе к огню распял на вывороченном корне шерстяной свитер, поодаль — штормовку и скользкие от заскорузлой рыбьей слизи эластичные брюки. Вытряхнув последние капли воды из сапог, протер их изнутри теми же тряпками, одинаково годными как для лодочного мотора, так и для многообразных рыбацких надобностей.
Бензин мгновенно выгорел, но древесина уже занялась, обдавая слабым дыханием не вымытых до конца таежных смол. Мечов подбросил сушнячка под комли, надел сапоги на босу ногу и, как был, в одной телогрейке, полез в гору надрать перезимовавшего жесткого моха — на стельки, пока подсохнут портянки. И под сумку, на которой сидел, тоже простелить чего-нибудь следовало. Могильным, пронизывающим до костей хладом тянуло от гальки, сросшейся с мерзлотой.
Он нашел закуток, немного защищенный от речного ветра, и устлал его мохом. Повесив чайник над пылающим комлем, вывалил на сковородку банку тушенки. Как бы далее ни сложилось,
