Станислав Панкратов - Чувство правого колеса
— Почему ж собственной не...
— А потому, что мопед вам купил папа, на папины деньги, вот почему, — отрезал Мокеев, уже начиная сердиться на этого пацана, привыкшего задираться и стоять на своем. Он и дома, наверное, настоял на своем, и любящий папа выдал ему мопед за двести рублей — то ли на радость, то ль на погибель...
— Вот что, Санин Евгений, поскольку я вам говорю одно, а вы там про себя мните нечто совершенно другое, приходите-ка за мопедом с папой...
— В командировке он.
— Тогда с матерью.
— Она с ним уехала.
— Так. Вместе, значит, уехали.
— Вместе.
— У вас что, большая семья? Кто из детей, кроме вас, Женя?
— Сестра еще, в первом классе.
— Так. Ну что ж, мне торопиться некуда — мопед арестован, вы можете быть свободны. Приедет отец — милости прошу за мопедом и на душеспасительную беседу. Желательно в мое дежурство, после праздников, ясно?
— Да.
— Иди, Женя, корми сестренку.
Санин Женя потоптался и ушел. «До свиданья» не сказал — не до того Жене Санину.
— Расстроил человека, — сказал Мокееву Олег.
— Кто его знает! У меня впечатление, что я сам больше расстроился, — сказал Мокеев. — Веришь, я как вижу — пацан на улице падает или просто спотыкается, у меня в паху холодит, будто сам валюсь... Раньше не было, а как сына вырастил — холодит. Своему я мопеда не куплю, это уж будьте покойны...
— Что так?
— А так, баловство... Денег не жалко, но ведь дорого, по нашим-то прибылям. Но не только в том, а как бы сказать... вот, видишь, этот Женька крутит, чтоб дело без отца обошлось... а понятия у него нет — что мопед денег стоит. Он сам копейки не заработал. Он об этом просто не мыслит. Это ж видно, чистенький паренек, как носовой платочек... Я, понимаешь, боюсь своего парня испортить. Вольной валюты ему не даю. Валя в школе тоже не ах какие тыщи зашибает, очень не разойдешься... А сам я в четырнадцать лет шестьсот рублей домой приносил, копейка в копейку. Семь классов кончил — и работать. В совхозе мать счетоводом, она рублей семьсот приносила — деньги еще старые были, да я шестьсот. А работы были — воду возил от речки, бочка круглая, лошадь старая, подъем крутой. В речку загонишь телегу задним ходом, да черпаком, черпаком, а черпак ведерный — наломаешься, пока бочку нацедишь... А в гору заскрипит телега да вода из горловины побежит — веришь, так бы ладонями и собрал обратно, да. А ты говоришь — мопед... Самое выгодное дело было, но это через год меня допустили — камень ломать. Бригада была, мы этот камень там же, у речки, ломали — на берегу, из обрыва. Потом известь из него производили... Он такими плитами ломался, так мы, пацаны, эти плиты на телегу по двое, по трое кидали, враскачку. Поворочал я всласть. И про мопеды — знаешь, Олег, — не было про мопеды разговору...
Мокеев поводил пальцем по стеклу на столе. Под стеклом лежала телеграмма отца.
— Теперь время другое, — сказал Ростислав Яковлевич. — Благо, понимаешь, состояние растет...
— Другое, — согласился Мокеев, — кто спорит! Но я так понимаю, Яклич, что для всякого состояния у нас должен быть один закон: удовольствие пусть вперед работы не забегает. Иначе мы себя испортим.
— Это так, — сказал Яклич.
Вошел Суржин, или, как в ГАИ все его звали, лейтенант Володя! Было три Володи, все Андреевичи. Этот был лейтенант Володя, в отличие от двух капитанов.
Лейтенант Володя был старым приятелем Мокеева, занимался он дорогами, строителями, неурядицами и непрерывным улучшением организации движения. Улучшение это всегда во что-нибудь упиралось, часто в непредвиденное. Лейтенант Володя каждый раз, встречая административное препятствие, удивлялся, искренне, по-детски горячо доказывал «смысловую сторону вопроса», смешно разводил руками, когда его не понимали или делали вид, что не понимают. Потом, немного остыв, лейтенант Володя приступал к длительной осаде, готовил убедительные письма в инстанции — о «смысловой стороне проблемы», подшивал ответы, составлял графики, вычерчивал схемы, словом, как он выражался, «развивал и двигал». Наверняка и теперь лейтенант Володя развивает и двигает какое-нибудь очередное и очевидное дело и сейчас просто зашел поплакаться старому приятелю в жилетку.
— Привет, — сказал лейтенант Володя, — привет дежурной службе. Как несете?
— Хорошо несем, — ответил Олег.
— Пока тихо, — сказал Мокеев. — Привет, смысловая сторона....
Этого оказалось достаточно, чтоб лейтенант Володя завелся.
— Да какая смысловая!.. — Он отмахнулся. — На стыке проспекта Свободы и Калинина эти кусты идиотские никак не вырублю... и не могу сообразить, где смысл... тьфу!
— Во-первых, не кусты, а яблони, — поправил Мокеев.
— Кусты! — с нажимом сказал лейтенант Володя. — Кусты! Потому что яблони обязаны давать яблоки. А на этих кустах никто отродясь яблок не видал...
— Зато как по весне цветут! — возразил Мокеев, слегка подражая зампреду горисполкома — его манере говорить, повышая голос к концу фразы. — Как цветут! Какая россыпь белизны! Сколько радости доставляют задерганным горожанам — в вегетативный период...
— Тебе смешно... вот именно, вегетативный... На этом стыке все время что-то зреет... четвертое происшествие за полтора месяца...
— Пустяки не аргументы, — продолжал Мокеев поддразнивать приятеля. — Там даже не столкновения, а так — касания. Ни одного покойника, даже выбитого стекла еще не было...
— Стекла-то были. А покойника мы дождемся. Как аргумента... Слушай, Николай, а ведь кроме шуток, а? Непонятно и стыдно, если из-за двух паршивых кустов появится в сводке лишний покойник!
— Не кустов, а яблонь. И спроси что-нибудь полегче.
— Вот и он говорит — яблонь. Вегетативный период... россыпь белизны... ты что, за дверью подслушивал?
— Зачем за дверью? Про эти яблони мы лет десять долбим, еще до твоего появления на гаишном горизонте начали. Все аргументы наизусть. И на этом стыке не только касания случались — и сотрясение мозга было, и переломы, и материальный убыток свыше ста рублей... только покойника не было.
— Тогда я тем более не могу понять, где ж смысловая сторона... почему зампред так уперся в эти кусты!
— А ты со старыми кадрами посоветовался? Ты, прежде чем зампреда атаковать, пришел к старикам с поклоном?
— Вот видишь, пришел же...
— Не финти, лейтенант Володя, ты просто так пришел, попутно. А прямого вопроса ты не ставил...
— Ладно, Мокеев, ставлю прямой вопрос: почему?
Мокеев повернулся к старшине Ростиславу Яковлевичу — тот восемнадцать лет крутил милицейскую баранку и все здесь в городе знает.
— Яклич, ну-ка просвети молодого, необученного, в чем россыпь проблемы?
Яклич снял фуражку, покрутил в руках — тоже старая привычка, будто на митинге слово держит. Если, конечно, не с нарушителем толкует.
— Да как сказать, Николай Савельевич, дело известное...
— Яклич, не финти, не рви ты душу лейтенанту Володе — парень извелся весь...
— Одно скажу: Иван тут Трофимыч замешан.
— Какой Иван Трофимыч? — спросил лейтенант Володя недоуменно.
Ростислав Яковлевич не ответил, только посмотрел на Мокеева. Мокеев насмешливо сказал:
— Ну, лейтенант Володя, если ты не помнишь Ивана Трофимовича, то я уж не знаю, где твоя смысловая сторона... Напрягитесь, лейтенант, ну-ка... соберитесь с памятью... Иван Трофимович!
— Ну да! Неужели... сам?
— Видишь, пошарил в памяти и нашел. Да, сам.
— А при чем тут он? — снова спросил лейтенант Володя — он ужасно бывал недогадлив, когда застанут его врасплох или огорошат вот так, как сейчас.
— Твое счастье, Володя, что ты в ГАИ попал. В угрозыске ты бы неделю не продержался. Лет двадцать тому случился в городе воскресник, и на том воскреснике Иван Трофимыч посадил яблоню, первую в городе. Теперь их, как говорится, несколько штук, и все на месте — кроме этой, первой. Она в цвету перекрывает видимость на перекрестке, и кто-то когда-то поплатится за эту россыпь белизны.
— Здоровьем или жизнью.
— Может случиться...
Возникла пауза. Мокеев с интересом рассматривал расстроенное лицо лейтенанта Володи, старшина Ростислав Яковлевич крутил в руках форменную фуражку, смущенный своим знанием городских тонкостей, а Олег, усмехаясь, читал Тургенева — Олег учился на заочном отделении, свободную минуту на дежурстве он отдавал знакомству с классикой.
Подал голос городской телефон.
— Дежурный ГАИ старший лейтенант Мокеев слушает.
Некоторое время Мокеев держал трубку, одна бровь его поднялась, подергалась, выражение иронии скользнуло по лицу и пропало. Отвечал он вполне серьезно:
— Нет, этого мы не можем сделать. Если считаете нужным — сообщайте нам, мы разберемся, а таких сведений не даем. Нет, дорогой товарищ, давайте без самодеятельности.
— Вот, — повернулся он к остальным, — кому принадлежит машина номер такая-то, она меня на улице обрызгала? Так что же, товарищ лейтенант, будем делать с плодовыми деревьями, с украшением города?..