Николай Вагнер - Преодоление
— Не знаю, — только и ответила она, не поднимая глаз.
— Ну и хорошо, — уже безразличным тоном проговорила доктор и вручила Лене больничную карту. — Это отдайте своему участковому врачу. А с физической работой вам придется повременить. Болезнь позади, но поберечься надо.
— Как повременить? — не поняла Лена. — Чем же я буду заниматься? Что делать?
— Повременить, повременить, — настойчиво повторила доктор, похлопывая Лену по плечу. — У нас безработных нет, стало быть, и вам подыщут что-нибудь подходящее. Вы ведь не безграмотная, не какая-нибудь темная. Хотите, поговорю с Ильей Петровичем Груздевым? Он к нам частенько заходит. Может быть, устроит вас в управлении…
На улицу Лена вышла радостная и удивленная, как будто бы и не болела. Она шла твердым шагом. Ноги были сильными, как прежде, как там, на тренировках в спортивном зале. Казалось, стоит пробежать чуть-чуть, оттолкнуться — и она пойдет колесом вдоль бортика газона, уже высушенного солнцем, мимо набравших зелень тополей.
Всем своим существом Лена чувствовала, что силы возвращались не только к ней, но и ко всему живому: апрельское солнце освобождало землю от наледи, хотя она и цеплялась серыми зализанными глыбами за кюветы и обочины. Вдоль всего проспекта рассыпались люди, они взмахивали ломами и лопатами, разбивали талый снег, раскидывали его в стороны. Из-под грязных ледышек текли ручьи, перекрещивали вдоль и поперек бетонные плиты дороги. «Как это повременить? — вновь подумала Лена. — Значит, остаться где-то на краю жизни?»
И вдруг — или это только показалось Лене — промелькнуло знакомое лицо. Это была Катя, ее раскосые плутоватые глаза, ее голос и смех. Она ловко вонзала в лед острие сверкающего на солнце лома. Осколки летели во все стороны, и один из них угодил в щеку долговязому сутуловатому парню. Он провел рукой по лицу, размазал грязь. Катя заметила свою оплошность, улыбнулась и запела, играя озорными зелеными глазами:
— Милый друг, прости, прости все мои пригрешности, и буду я тебя любить до самой бесконечности! Прости, Боренька! Все поцелуи за мной, а сейчас некогда. — Она бросила лом, который с веселым звоном покатился на середину дороги, и побежала к Лене.
— Ты? Ах ты, мой тубик! — чмокая Лену в щеки и губы, вскрикивала Катя. — Смотришься на все сто! К черту работу, идем — провожу.
Они медленно пошли по тротуару, щурясь от солнца, бившего в глаза.
— А я-то думала, тебя к вечеру выпишут, зайти хотела, — заговорила Катя. — Ну ничего, с тобой все в порядке. А у меня ни вот столечко порядка нет. Пока ты в больнице лежала, я тут столько начудила!.. Как теперь и расхлебывать, не знаю. Помнишь Гришку-механика? В оркестре на барабане играл? Смуглый такой, здоровенный. Шея — во! Волосы до плеч. Да знаешь ты его, знаешь! Все его Тарзаном зовут. Так вот, повадился этот Тарзан к нам в общежитие. Я еще с работы не успею прийти, а он сидит на лавочке. Увидит меня. «Здрасте, — говорит, — наше вам» и — за мной по лестнице. Я ему: «До свиданьица», а он, черт гривастый, прет прямо в комнату. «Кому, — говорит, — нельзя, — а нам можно». Садится на стул и ухмыляется бесстыже. Ты слушаешь? Все бы это — ерунда. Можно было бы с ним посидеть, но, ты понимаешь, надо же в это время новому баянисту приехать. Демобилизовался он, теперь на «воздушке» работает. И у нас в клубе. Играет — заслушаешься. Тихий… Да ты видела его, только что в лицо я ему невзначай залепила. Борисом зовут… До чего внимательный, обходительный. И голос ему мой нравится, и мелодию схватываю быстро. Говорит, будто я настоящий самородок… Ты думаешь, я к чему? Да к тому, что это — готовый муж. Подластись, и — твой. Чего молчишь? — Катя выжидающе посмотрела на Лену. — Посоветуй! Я же из всех девчат одну тебя слушаю.
— А как же Тарзан?
— Эх, Ленка! — сокрушенно протянула Катя. — Зеленый горошек ты еще. Ничего в наших бабских делах не понимаешь. Что я — к этому Тарзану цепями прикована? Или соглашение с ним долговременное подписала?
— По-моему, ты неразборчива. О новом баянисте тебе известно столько же, сколько о Тарзане. А Тарзан… ничего-то ты о нем не знаешь. Впрочем, не будем портить настроение в такой хороший день. Одно ясно, муж ведь — это не просто. Я понимаю так, что на всю жизнь.
— Завела скукотищу. Еще скажешь: хороша жена мужем. Не то время. Все теперь наоборот. Был бы муж, а уж мы сделаем из него человека. Какого нам надобно. А, ну их всех! — неожиданно закончила Катя. — Только Бореньку моего не трожь. — Она оглянулась в ту сторону, где работали люди, забеспокоилась: — Потеряли меня, наверное. Когда в бригаду придешь?
— Через неделю. Только вот… не в бригаду.
— Это как же?! На тебя не похоже!
— Врачи не разрешают.
— А куда же тогда?
— Бумажки перебирать. Эх, Катюха!
— Ничего, ничего, Ленка, — неуверенно успокаивала Катя. — Не век же. Окрепнуть надо. Сама знаешь, с нашей работенкой не всякий мужик справится. Побегу я, а ты иди, отдыхай. Хватит твоей койке пустовать.
Она оглянулась несколько раз, помахала рукой.
Эта встреча оставила в душе Лены смешанное чувство радости и огорчения. Она радовалась своему выздоровлению, теплому весеннему дню, но ее тревожила неизвестность будущей, совсем иной жизни. Справится ли она с работой в управлении, куда теперь направят ее, сможет ли обойтись без привычного дела, в котором до этого времени видела смысл своей жизни.
Глава третья
СНОВА В РЕЧНОМ
За иллюминатором самолета медленно развертывались виды большой стройки. Бурая река, петляя, уходила на юг. Ближе к плотине, по обоим берегам, теснились белые коробки зданий. Зеленые стрелки улиц поднимались на взгорье, к неоглядной тайге.
Каких-нибудь пять лет назад говорили о том, что здесь будет настоящий город, но тогда верилось в это с трудом. На глазах Василия выдвинулся в реку квадрат перемычки. В те времена тоже говорили о плотине, которая когда-то перегородит реку. А сейчас — вот она, перекинулась от берега к берегу серым бруском. Ползут по ней жучки-машины, гусеницы-поезда.
Пять лет назад он, учитель средней школы, привез сюда, в будущий город Речной, ребят на экскурсию. Они бродили по днищу шлюза, запрокидывали головы, глазели на работу снующих вверх и вниз молотов, которые, глухо охая, загоняли стальные шпунтины в грунт.
Ученики забирались на плиту водобоя, цепляясь за железные прутья арматуры, и дивились, как откуда-то с неба бесшумно падала бадья-шаланда, нависала над переплетениями металлических стержней, накренивалась и обрушивала в блок вязкий бетон. И тогда на него с ожесточением набрасывались люди в брезентовых куртках и резиновых сапогах, вонзали стрекочущие вибраторы. Это был упорный бой, жаркий, но короткий. Автоматы трещали без умолку, пробивая и уплотняя каждую пядь вязкой, упругой массы. И вновь, заслышав сирену портального крана, люди отступали к границам блока. Вновь нависала над ними бадья-шаланда.
— Майна! — кричала девушка в красном платке. — Давай! — Она махала квадратной рукавицей.
Железная челюсть бадьи откидывалась, бетон тяжело плюхался на решетку арматуры и сползал с нее, заполняя блок до самых краев опалубки. И опять люди устремились вперед, держа наперевес отливающие белесым сплавом вибраторы, волоча за собой черные, в пятнах цемента, змеи шлангов. Дробные очереди сливались в одно дружное стрекотание. Пики вибраторов погружались в бетон, выныривали из него, и, блеснув на секунду, снова нацеливались, и снова прошивали тугую массу. Руки бетонщиков дрожали вместе с механизмами, и, казалось, сам воздух вокруг тоже дрожал.
Потом все стихло, и школьники увидели на усталых лицах людей радость: блок закончен, забетонирован.
— Ну что, следопыты, интересно? — спросила девушка, сдернув с головы красный платок. Ее короткие густые волосы трепал ветер.
Ребята кивали: «Здорово!»
— И нам интересно! И мы мечтали вот так. А что? Растите быстрее — сами станете бетонщиками. Или арматурщиками. Можно и монтажниками. У нас тут профессий — не сосчитать. И каждая нужна!
Голос девушки был мягким и чем-то напоминал Василию голос его матери. На него словно пахнуло теплым ветерком детства: и голос этот он слышал, и серые с голубизной глаза видел когда-то. А ребята тормошили: не терпелось идти дальше. В их блокнотах появилось новое имя — Лена Крисанова, бригадир бетонщиков. Василию запомнилось это имя, запомнился пристальный взгляд широко расставленных глаз. Совсем еще юная девушка, по-видимому, была влюблена в свою нелегкую работу. Да и самого Василия захватил стремительный мир стройки. Все вокруг двигалось, рокотало. Каждый звук, каждое движение были как будто бы согласованы заранее и взаимосвязаны. На дне котлована, словно по огромной арене, кружили самосвалы. По откосам земляной кручи ползали, зарываясь стальными ножами в грунт, бульдозеры. Ближе к плотине, очертания которой приподняли горизонт, вспыхивали и гасли молнии электросварки.
