Николай Вагнер - Преодоление
Мелькнули последние дома нового поселка. Дорога шла под уклон, мимо низкорослых с искривленными стволами сосен, и после крутого поворота вырвалась на земляную плотину. Лена приподняла брезент и увидела самосвалы, скопившиеся у въездов на мостики блока. Экскаватор «Уралец» бездействовал. По всему было видно — укладку бетона не начинали.
Сделав несколько виражей по извилистой дороге, машина въехала в камеру шлюза и затормозила. Девчата повалились друг на друга и, ругая шофера, начали выпрыгивать в густую, перемешанную со снегом грязь.
Погода портилась. По небу поползли низкие тучи. Трехкилометровый коридор шлюза пронизывали шквалы промозглого ветра. Девчата ежились, поднимали воротники курток, потуже завязывали платки.
Пока Лена бегала наверх, к силовому щитку, и устанавливала очередность заезда машин, Катя пыталась растормошить приунывших подруг. Она извлекала из своей памяти никем не слышанные частушки, а может быть, придумывала их прямо на ходу.
Говорят, что я не девка,Буде врать-то, буде врать,Я с парнями не гуляла— Нече, нече баловать.
— Ии-и! — взвизгнула Катя и, разведя руки, зашлепала в резиновых сапожищах.
Девчата хохотали, прихлопывая в ладоши. Глядя на них, скалили зубы шоферы.
Но вот появилась Лена. Ее голос разом оборвал веселье.
— Кончай самодеятельность! За дело! Пошел! — крикнула она машинисту экскаватора и взялась за вибратор. Все прижались спинами к тесовой опалубке. И вот уже нависла над головами стрела крана с первой бадьей бетона.
— Принимай! — крикнула Лена, и ее помощница Катя Кудрявцева потянулась руками к бадье.
Застучали вибраторы. Началась привычная всем работа. Бадья за бадьей. Машина за машиной. Неумолкаемо гудели моторы. Уже никто не замечал холода и пронизывающего ветра. Он рвал полы расстегнутых брезентовых курток. Платки сбились. Бетонщицы одна за другой стягивали рукавицы, вытирая со лба пот.
Наверху, на металлических опорах, горели лампионы. Уже наступила ночь, и шатер неба, подпертый лучами прожекторов, казался высоко приподнятым над стенами шлюза. В глубине этого шатра не светилось ни одной звезды. Непогода разыгрывалась, ветер сбрасывал с высоты шлейфы снежной крупы, нес их с завыванием по гигантскому черному корыту.
После полуночи машины пошли реже. Бригада простаивала. Лена с беспокойством поглядывала на дорогу. Наконец, завидев фары самосвала, которые словно нащупывали путь в котлован, она побежала наверх. Леденящий ветер ударил в грудь, но Лена не застегнула телогрейку. Хотелось почувствовать себя бодрее, успокоиться и не поругаться с шофером. Машина доползла до мостков, развернулась и начала пятиться к дощатому въезду.
Лена не сдержалась:
— Ты что — ночевать ездил? Не понимаешь — морозится масса! Затвердеть может! Если брака не будет, то низкое качество — наверняка!
— Чего шумишь? — ответил шофер, высунув голову из кабины. — Мне тоже заработок нужен. Ты Тимкина спроси на бетонном. Он там командует.
— Заработок! Тимкин!.. Въезжай и разгружайся. Вместе поедем к твоему Тимкину!
Надсадно ревел мотор МАЗа. Все выше и выше выносил он на простор стройки Лену, которая стояла на подножке, держась рукой за дверь кабины. Вот уже засверкали цепи огней, перепоясавшие плотину, опустившиеся к водобойной плотине. Вровень с лицом Лены встали саженные квадраты лампионов, зримее прорывались через них вихри снежной крупы.
Ветер охладил Лену, смирил еще совсем недавно кипевшую злость. «Тимкин поймет! Не может не понять, что значит незаконченный блок или не переданный на ходу другой смене!»
Машина летела, разбрызгивала ошметки грязи, и теперь Лена почувствовала, что замерзла. «Скорее бы завод!» А вот — и твердая, сухая бетонка. «Еще один прямичок — и покажутся бастионы завода… Должна же, черт возьми, вращаться хоть одна бетономешалка!..»
Подъехать к самому заводу не удалось. Всю площадь заполнили самосвалы. Фары были притушены, моторы — замерли. Водители спали в кабинах, откинувшись на спинки сидений, или курили, собравшись небольшими группами.
К разгрузочным бункерам никто не подруливал. Из динамика, примостившегося на высоте, возле одинокого прожектора, доносился монотонный голос диспетчера. Он предупреждал, что бетон будет отгружаться только утренней смене.
«Где же этот Тимкин?» — подумала Лена, поднимаясь по железным ступенькам винтовой лестницы. Кругом — ни души. На переходных площадках тускло горели электрические лампочки.
Мерно гудя, вращались бетономешалки. Завод — полуавтомат, и поэтому не видно людей. Но он работает, значит, бетон есть. Почему же какой-то Тимкин распорядился столь несуразно, сорвал их работу?
— Вам кого? — услышала Лена глухой голос и вздрогнула от неожиданности. Она обернулась и увидела человека в синей телогрейке, с утомленным лицом.
— Мне бы кого-нибудь из начальства.
— Я — сменный мастер. В чем дело?
— Почему не даете бетон? — напустилась на него Лена. — У нас простой, а вам тут — хоть бы что!..
— Минуточку, — прервал мастер. — Что значит — хоть бы что? Мы бетон делаем, а не баклуши бьем.
— Почему не отпускаете?
— Это дело диспетчера. Поднимитесь на верхнюю площадку, спросите Тимкина.
Лена побежала наверх. Тяжело дыша, она добралась наконец до самой последней площадки, осмотрелась, увидела табличку с надписью «Диспетчер» и, не раздумывая, рванула дверь.
За столом, на котором поблескивал крохотный микрофон, сидел худощавый молодой человек. Он читал книгу и дымил папиросой. Лена вплотную подошла к столу, спросила:
— Вы — Тимкин?
Маленькие, наполовину прикрытые веками глаза оторвались от книги, уставились на Лену.
— Вы читали объявление на двери? Там написано: «Вход посторонним воспрещен!»
— Мне, между прочим, читать некогда.
— Ах, некогда! Потрудитесь закрыть дверь с той стороны.
Тимкин проговорил это запальчиво, срывающимся по-юношески голосом и воткнул папиросу в пепельницу.
— Слушайте, товарищ диспетчер, распорядитесь-ка лучше, чтобы отпускали бетон. Мы стоим уже больше часа. Блок не закончен. Вам это понятно?
— А я повторяю: закройте дверь с той стороны. Нам виднее, кому и когда отпускать бетон. И вообще, что это за мода являться сюда? Глядя на вас, все начнут на завод бегать. Потрудитесь вернуться на рабочее место. Все!
— Вернусь, когда получу бетон!
— Вы его не получите. Ясно! О тряпках небось думаете, как бы заработать побольше? Я же руководствуюсь общими интересами стройки. У меня график…
— У вас график, — еле сдерживая себя, сказала Лена, — а у меня незаконченный блок. И под срывом обязательство нашей комсомольской. Вам понятна эта ответственность? Вы и сам, верно, комсомолец.
— К вашему сведению — секретарь комсомольской организации, — с достоинством произнес Тимкин, — но сейчас я — дежурный диспетчер. — Он встал, засунув маленькие руки в карманы брюк. — Вы свободны!
— Знаете, мой дорогой, вы не секретарь и не диспетчер, а бюрократ! Правда, едва вылупившийся.
Не слушая, что кричал ей Тимкин, Лена схватила телефонную трубку, вызвала диспетчера стройки.
— Что это получается? — горячилась она. — Нас подняли в воскресный день, а теперь мы сидим сложа руки. Ах, не вы подняли? Но какая разница — вы или ваш сменщик? Откуда говорю? С бетонного. Передать Тимкину?.. Держите! — Лена сунула трубку Тимкину. Он начал было возмущаться, но смолк, а потом трижды повторил: «Понятно».
— Ну что? — с надеждой спросила Лена.
Тимкин помедлил минуту и только тогда подошел к письменному столу, включил микрофон, сухо и обрывисто проговорил:
— Десять машин под раструбы бункеров. Маршрут — шлюз. Блок — триста десять.
Лена повернулась к двери. Она не расслышала, как крикнул ей вдогонку Тимкин: «Мы еще с тобой поговорим!» Она мчалась вниз по железным ступенькам бесконечно длинной лестницы и на каждой переходной площадке, с которой открывался вид на залитую огнями стройку, слышала перекрывающий все остальные звуки голос репродуктора:
— Маршрут — шлюз. Блок — триста десять. Маршрут — шлюз…
Глава вторая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Весь понедельник Лена и Катя просидели дома. С утра они отсыпались, а когда встали, пришло время готовить обед. Катя принесла из буфета рыбные консервы, раздобыла у подруг несколько картофелин и луковицу.
— Сварим уху. Лучше, чем столовский суп хлебать. Один момент — и пожалте за стол.
Лена не отозвалась. Ей было совершенно безразлично, каким будет обед. Пусть бы даже его не было совсем. Есть не хотелось. Даже разговаривать, двигаться и то не хотелось, а чистить картошку было невмоготу: руки, все тело стали тяжелыми и плохо подчинялись ей, как будто бы и не проспала шесть часов подряд.
