Иван Филоненко - Земные наши заботы
А может, потому и ни одного обстоятельного слова, что председатель колхоза заявил категорично: «Меня не надо торопить с жатвой. Меня чище начальства график полевых работ торопит». И уж конечно потому, что в колхозе этом не могли ни за пять дней вспахать и досрочно отсеяться, ни за десять дней с жатвой управиться. Не могли по одной–единственной причине: собирались вырастить не по пятнадцать–двадцать центнеров с гектара, а по тридцать пять. Как оказалось, чуточку «перестарались», по сорок центнеров вырастили.
Урожай обнаружил несостоятельность тех действий, за которые одних хвалили, поощряли, ставили в пример. Он же отмел укоры, упреки и случавшиеся выговоры другим. Все поставил на свое место.
Отложил я подшивку, пошел к председателю, чтобы спросить: вдруг газета исказила действительную расстановку сил в районе? Спрашиваю: мол, из года в год его хозяйство лучшее в районе, а вот первым оно бывало когда–нибудь, на пахоте, к примеру, «на севе или уборке?
Задумался председатель, припоминая, потом, сам поразившись этому, проговорил:
— Вот первыми–то, кажется, и не доводилось бывать… Нет, не доводилось. Да и как, сами подумайте, угнаться за теми, кого и половина нашего урожая очень даже устраивает…
Да, чтобы получить высокий урожай, нужно не просто вспахать и посеять, а вспахать и посеять качественно, удобрения внести загодя, выполнить много других агротехнических требований. Тут не ринешься сломя голову, лишь бы кого–то опередить, лишь бы первым прибежать. А в районе в это время каждый день сводка публикуется: кто впереди, кто отстает. Куда журналисту съездить посоветуют за «положительным» материалом? Да конечно же в хозяйство, которое идет впереди. Кого пожурят? Плетущихся в хвосте этой сводки.
Поспели хлеба, началась уборка. Тучные хлеба, каждый это знает, труднее убирать — не разгонишься, если потерять не хочешь. С плохими куда легче и быстрее. Но сводке пока что дела нет до урожайности, в ней на первом плане скошенные и обмолоченные гектары. И опять торопят тех, кто отстает, хвалят тех, кто в сводке первый.
Понимаю человека, прямо не связанного с полем: он поторапливает, чтобы завершилась работа быстрее, не всегда даже вникая в нее, а лишь плюсуя цифры на бумаге. И хочется ему скорее до ста досчитать.
Понимаю, потому что меня тоже одолевало когда–то это азартное желание, хоть и был я всего лишь руководителем среднего звена. Значит, напрямую был с делом связан. Однако отлучишься с весеннего поля в контору, сядешь за отчеты — тут–то и возникает оно, до того сильное и властное, что аж дух захватывает, так и подмывает окончательный итог в отчете поставить и сказать с облегчением и гордостью: «Все!» Именно в такие минуты, должно быть, рождаются очковтиратели с липовыми сводками в руках: выполнили и даже перевыполнили, и рекордный урожай обещаем!
Земледельцу тоже хочется выдохнуть это облегчающее слово: «Все!» Но перед ним не бумага, перед ним поле и конкретное дело, за которым последует другое дело, а то и множество дел. И выполнить их надо не как–нибудь не лишь бы быстрее, а чтобы в итоге быть пусть и не с рекордным, но с хорошим урожаем.
И вот в конце года, когда урожай в закрома свезли и взвесили, оказалось, что первые стали последними, а последних хвалить надо. И хвалят, но не очень громко, словно произошла случайность, перепутавшая все карты.
— Нет, никакой случайности тут не произошло, — откликнулся председатель. — Землю не обманешь, ей сколько отдашь, столько и получишь.
— Но, выходит, обмануть все же пытаются?
— То не землю, то нас, хлеборобов, хотят обдурить. Как говорится, «вдарить под бока» норовят, чтобы мы вскачь пустились, чтобы отчитаться быстрее. А для этого пример нужен. Тут–то как раз и выступают вперед те, кто примером себя выставить согласен, есть такие любители. Понятное дело, пример липовый. Однако он, как говорится, «в струю», он в отчеты и доклады вставляется: работаем, мол, нацеливаем на скорейшее завершение. Мне тоже хочется быстрее одолеть, да сдерживать себя приходится: не горячись, мол, не на беговую дорожку вышел, тут на скорости не обскачешь, тут как в том спортивном ориентировании на местности — и по сторонам надо глянуть, и на карту, и про компас не забывай, иначе в спешке можно мимо цели махнуть.
— Но ведь спешат, о качестве забывая.
— Поэтому и топчутся кто на пятнадцати, кто на двадцати центнерах…
Помолчал председатель, потом подытожил:
— Тут, конечно, и наш брат председатель виноват Одни и хотели бы самостоятельность свою отстоять, да не решаются, тем более при средненьких урожаях. А другим и вовсе она не нужна, проще «волевую» команду исполнить — и риска никакого, и ответственности меньше, и к тому же в любимчиках за послушание ходят. Так оно, пожалуй, до тех пор и будет, пока правильный критерий оценки не найдут, пока не скажут каждому хозяйству: твоя земля при нынешнем ее состоянии и существующей агротехнике способна родить столько–то центнеров зерна. Вот от нее, от этой цифры, как от нормы, и исходить потом: превысил ее–молодец, не дотянул до нормы — плохой ты хозяин, не только не улучшаешь землю свою но и ее возможности не используешь. Вот тут председатель и подумал бы: директив ему ждать из района или самому за дело браться?..
2. И МАЛЫМ ДЕТЯМ ЗАБОТА
Осень в тот год выдалась прямо гибельная. В средней полосе России пришла она после дождливого и холодного лета, задержавшего, созревание всех культур по меньшей мере на месяц. Никогда еще не приходилось видеть мне на сбросившей листья лещине недозревшие орехи: в начале октября они были еще молочными, какими обычно бывают в июле. Не видел еще, чтобы дикие растения, лучше своих окультуренных сородичей умеющие приноравливаться к погоде, так растерялись: то цвести взялись под осень, то от листвы избавиться не подготовились, так и замерзла зелень на ветках.
А уж с культурными растениями и вовсе беда. На месяц позже хлеб убирать пришлось. В середине сентября еще цвела картошка и только начала завязываться капуста. И на тебе: 29 сентября ударил десятиградусный мороз, сковавший почву до самых клубней, не успевших постареть, заложить глазки. Потом опять распогодилось. Да ненадолго — 10 октября снова заморозило и выпал снег. Выпал и лег. «На день, на два», — говорили старики, повидавшие на своем веку разные капризы погоды. Так и было всегда, первый снег не лежал долго.
Ждали: вот–вот отпустит, растает. Но проходили дни томительного ожидания, недели, кончился октябрь, ноябрь наступил — и ни одной оттепели. В середине октября на полях появились снежные переметы и сугробы, будто в разгар зимы. Снег на убранных полях и на неубранных. А убирать надо было, пусть не сгодится что–то в пищу, на корм скоту пойдет.
Я сказал, ждали, что вот–вот растает. Но ожидая, не сидели. С утра до вечера были в поле — добывали брюкву. Иного слова не подберешь, именно добывали, выколупывая ее из мерзлой земли. С утра до ночи мотался Васильев на газике — сам за шофера — по полям, по бригадам, где поговорит, а где и станет на рядок. Хорошая, крупная брюква уродилась, только корешком в земле, а сама вся сверху — будто шаров кто накатал целое поле. Быть бы до весны с сочными кормами, да погода не позволила.
Мотался председатель по бригадам, скликал людей на разговор, который длился не больше 10–15 минут. Рассказывал, сколько и чего осталось в поле, что это означает для хозяйства и государства, как это отзовется в будущем году при таком–то и таком–то исходе. Говорил не повышая голоса, не прибегая ни к обещаниям, ни к угрозам. Говорил хозяин, глава большой семьи, который за все в ответе. А так как семья еще не управилась с полевыми работами, то и говорил озабоченно: что и как лучше сделать, чтобы быстрее управиться, куда сложить, где забуртовать. В заключение лишь высказал надежду, что не найдется ни одного человека, который просидит, в поле не выйдет.
— От нашего с вами старания, — сказал он, — будет зависеть питание рабочих промышленности, жителей наших городов.
И люди не говорили речей с трибуны, не рассуждали, — некогда, — они в один голос сказали: будем стараться. И видно было по сосредоточенным лицам, что всю свою ответственность и без слов понимают, поэтому сделают все возможное, чтобы спасти урожай.
— Да вашим людям цены нет, — сказал я председателю под впечатлением увиденного.
— Бригадир вот только плох… Можно, конечно, снять его, да заменить некем…
Возвращались мы в темноте, машину подбрасывало на колдобинах, заносило в стороны. Федор Степанович вел газик и мучился: застарелый радикулит терзал поясницу, заставлял напрягаться всем туловищем, а чтобы кочки меньше отдавались в пояснице, выгибался в спине, будто какая–то невидимая сила, затаившаяся под черным полушубком, покалывала его острием ножа. Временами мне казалось: он беззвучно вскрикивает от боли. Отдохнуть бы ему, полечиться, да где там, все некогда не до болячек.
