Леонид Треер - Из жизни Дмитрия Сулина
Едва Сулин появился на сцене, публика насторожилась, ожидая интересных событий. Слушали его внимательно, боясь прозевать момент, когда будет пущена «стрела». Как только Дмитрий, распалясь, воскликнул: «Молчи, пустая голова! Слыхал я истину, бывало: хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!», зал загудел. Умные сразу сообразили, о ком идет речь. Остальные догадались позже. Все начали переглядываться, перемигиваться. Намек был настолько смелый, что у некоторых по спине поползли мурашки. Аплодировали Сулину осторожно, стараясь не дразнить начальство.
После концерта мимо него прошел возбужденный Хорошилов из отдела качества. Не поворачивая голову и не глядя на Дмитрия, он процедил: «Сработано красиво! Поздравляю!» и растворился в толпе. Сулин понял, что снова вляпался, и пожалел, что не прикинулся больным.
Ночью ему снился тяжелый сон. Будто везут его в грузовике по какой-то степи, а вдали темнеет не то холм, не то огромная голова. Лица ее не видно, но что-то знакомое и пугающее угадывается в ее очертаниях. Он хочет выпрыгнуть из кузова и не может…
Проснулся Дмитрий в поту и до утра не сомкнул глаз. На работу он пришел разбитый, сел за стол, подпер кулаками голову, чтобы не удариться лицом об стекло, и дремал так два часа. Потом он отправился на техсовет, где бодрствовал за чьей-то спиной, пока хватило сил. Если бы он спал тихо, ничего страшного не случилось бы. Самое неприятное, что захрапел он на выступлении начальника управления. Когда звуки, издаваемые Сулиным, стали мешать докладчику, тот приказал разбудить спящего. Дмитрия растолкали, и он уставился бессмысленным взглядом на Свищева. Случись подобное с кем другим, коллеги посмеялись бы и только. Но сулинский сон, по общему мнению, был не случайностью, а выражением недовольства и протеста. Сам Дмитрий до того разволновался, что в тот же день решил извиниться перед Свищевым.
Часа полтора он болтался в приемной, ожидая своей очереди. Очутившись, наконец, в кабинете, он начисто забыл подготовленные фразы.
— Что у тебя? — нетерпеливо спросил Свищев.
— Вы, Борис Григорьевич, сегодня на техсовете выступали… — начал Сулин.
— Ну!
— А я, извиняюсь, уснул…
— Ну!
— Нехорошо получилось…
— Ты к делу ближе, к делу! — раздраженно потребовал Свищев.
Сулин начал торопливо оправдываться. Что он нормальный сотрудник, а не злобствующий критикан. Что он уважает руководство и не желает служить пищей для вздорных сплетен…
Свищев молча разглядывал подчиненного, поглаживая густые брови, похожие на усы.
— Ты не паникуй, — вдруг сказал он. — Здоровая критика нам нужна! Пусть у нас будет свой обличитель. Только без перехлестов!
Дмитрий покинул кабинет почти счастливым. Щелкая пальцами, он отбил чечетку в опустевшем коридоре. Заметив на полу таракана, хотел наступить на него, но в последний момент помиловал.
— Порядок! — прошептал он. Правда, беспокоила фраза насчет обличителя. Задание было сформулировано как-то туманно, и Сулин на всякий случай решил помалкивать, надеясь, что Свищев навсегда забыл про их разговор. Но тот, оказалось, помнил…
Накануне собрания, где должны были обсуждаться годовые итоги, Свищев вызвал Дмитрия и поставил задачу: выступить с критикой имеющихся недостатков.
— Подготовься получше! — строго произнес Борис Григорьевич. — Если надо, пройдись и по мне…
Сулин потерял покой. «Где та мера, та граница, — с тоской думал он, — за которой кончается здоровая критика и начинается нездоровая?»
В назначенный день и час началось собрание. Обсуждение шло гладко. Говорили, как водится, про достигнутые успехи. Когда все, кому положено было, выступили, встал Свищев и сказал укоризненно: «Можно подумать, товарищи, что у нас с вами нет упущений. Давайте же судить себя более принципиально!» Он выразительно взглянул на Сулина, который затаился в шестом ряду. Сидящий позади Дмитрия Хорошилов из отдела качества зашептал ему: «Иди и врежь! Молчать больше нельзя!» Сулин поднялся и пошел, наступая на чьи-то ноги.
Кое-как он взобрался на ораторское место и несколько секунд обреченно смотрел в зал, не видя лиц.
В руке он сжимал листки с текстом, который сочинял до глубокой ночи.
— К сожалению, товарищи, есть у нас и слабые места, — нерешительно прочитал Сулин первую фразу и глянул на Свищева. Тот чуть кивнул.
— Есть у нас и отдельные недостатки, — сообщил Дмитрий и вновь получил одобрение…
Его выступление продолжалось уже минут десять, но никаких конкретных фамилий он не называл, сыпал общими фразами, и присутствующие заскучали. Тут-то и просвистел главный снаряд.
— Каждому из нас есть над чем задуматься! — с чувством произнес Сулин. — В том числе и уважаемому Борису Григорьевичу Свищеву. Ибо рыба, как известно, портится с головы…
В зале воцарилась гробовая тишина. «Вот оно! — написано было на лицах. — Сейчас долбанет!». Свищев держался мужественно и смотрел на докладчика вполне благосклонно, мол, продолжай в том же духе.
Но с Дмитрием произошло нечто странное. Лицо его вдруг покрылось пятнами. Он то открывал, то закрывал рот, будто выброшенный на сушу карась, но никаких звуков издать не мог. Пауза становилась просто неприличной.
— Смелей, Дмитрий Павлович, смелей! — не выдержал Свищев, начиная нервничать. — Мы вас слушаем!
Но Сулин продолжал молча разевать рот, вперившись глазами в бумажки. На лбу его поблескивали мелкие капли. Зал следил за ним напряженно, ожидая развязки. Впрочем, самые догадливые уже оценили дерзкий трюк Сулина: своим затянувшимся молчанием он как бы подчеркивал значение последней фразы. Дескать, что говорить, когда и так все ясно…
Наконец онемевший Дмитрий, беспомощно взмахнув рукой, побрел на свое место. В последних рядах кто-то крикнул: «Правильно!» Зал загудел. Кое-где раздались аплодисменты. Багровый Свищев, стуча по графину, наводил порядок… Словом, публика еще долго не могла успокоиться, обсуждая выпад отчаянного Сулина.
Заговорил он лишь на третий день. Временную потерю голоса врачи объяснили защитной реакцией организма.
Сапоги
Было воскресенье в январе. Переполненный трамвай со звоном тащился сквозь зимнее утро. Невыспавшиеся горожане спешили на толчок. Сулин, прижатый к замерзшему окну, ехал продавать женские сапоги. Сапоги были привезены Алисе подругой, оказались ей малы, и Алиса, погоревав, командировала мужа на толчок. Сама она болела ангиной и поехать не смогла.
На душе у Сулина было скверно. Продавать что-либо на толчке, стоя в одном ряду с рвачами, казалось ему делом нечистоплотным. Но больше всего его тревожило вот что: сапоги, купленные за девяносто пять рублей, нужно было продать за сто пятьдесят пять и дешевле не уступать. Это жесткое условие, поставленное Алисой, превращало Сулина в спекулянта. Он пробовал спорить с женой, но она, как всегда, убедила его.
— Митя, — холодно сказала Алиса, — не носись со своей порядочностью. На толчке другие цены. Просить там за сапоги девяносто пять рублей — это подозрительно. Ты отпугнешь покупателей.
Стоя на задней площадке вагона, Сулин прижимал к животу портфель с финскими сапогами и перечитывал глупость, нацарапанную на окне. Трамвай пересек город и замер на конечной остановке. Пассажиры выгружались быстро, нервничая и волнуясь. Спрыгнув на снег, Дмитрий оглянулся.
Бледнело холодное небо. Вдали темнел низкий забор, за которым начиналось царство вещей. Вереницы людей тянулись по полю, вливаясь в узкие ворота. Подлетали такси, выплескивая новые порции горожан. Разворачивались автолавки, груженные тапочками и полотенцами. На крыше киоска «Спортлото» хрипел репродуктор: «Проигрываете вы — выигрывает спорт!» Посреди поля горели священные угли мангала, смуглый человек в белом халате размахивал фанеркой над кусочками мяса, и месяц косился на шашлыки, как голодный пес.
Сулин достиг ворот и, заплатив пошлину, очутился на толчке. Толпа всосала его, закружила и понесла, оглушив шумом и пестротой. Растерявшись, он забыл о своей миссии и теперь просачивался куда-то вглубь, глядя по сторонам.
Мелькали старухи с гроздьями мохеровых шапок, цыганки, достающие из бесконечных юбок жевательную резинку, краснолицые мужики, увешанные песцами. Большеротый человек прошел мимо Сулина, прошептав: «Имеется «Декамерон», исключительно сексуальный роман…» Что-то доказывали друг другу продавцы собак. Шубы, пахнущие нафталином, сервизы, расставленные на снегу, заплатанные джинсы, развязные глиняные кошки, подвенечные платья, фальшивые камни, позеленевшая рухлядь — у Сулина на миг закружилась голова, но, подталкиваемый со всех сторон, он не мог остановиться.
Наконец людские волны прибили его к месту, где кипела торговля обувью. Прислонившись к забору, Сулин извлек из портфеля сапоги и, стараясь не встречаться глазами с публикой, начал разглядывать свой товар, словно видел его в первый раз. В эту минуту он презирал себя.
