Алексей Котенев - Грозовой август
— А все-таки?
— Отстань, не моего ума дело. Я тебе только по-нашему, на-охотничьи, скажу. Да ты и сам должон знать. Где волка бить надобно? В степных балках его бьют да в лесных сограх. Охотник не будет дожидаться, пока зверь в овечью кошару заберется. Дороговато это нам обходится, сынок. Дороговато... Вот ты и смекай, коль енералом работаешь...
IV
«Пятьсот веселый» остановился на станции Байкал. Иволгин дернул вниз вагонное окно, удивленно заморгал глазами. Перед ним разливалась, поблескивая небесной лазурью, зеркальная водная гладь. Справа к озеру подступали, отражаясь в прозрачной воде, зеленые горы. Все здесь было таким чистым и ярким — дух захватывало.
— Вот это красотища! — разом выдохнул он.
— Чудо природы, — заметил генерал и хитровато улыбнулся. — Недаром на сию благодать японцы зарятся. Близок локоть, да не укусишь.
Маленькая станция была переполнена матросами, повсюду чернели бушлаты, полосатились тельняшки, вились на ветру ленточки бескозырок, будто в морском порту, куда только что пришвартовался корабль. В стороне стоял длинный эшелон. На одной из теплушек было написано, видно для маскировки: «Достроим город юности — Комсомольск!»
У эшелона заливалась охрипшая гармонь и слышался дробный перестук каблуков.
Иволгин нащупал в кармане помятый червонец, сбегал к торговому навесу и купил пару копченых, коричнево-золотистых омулей. Назад шел вдоль матросского эшелона, внимательно оглядывая попадавшихся на глаза моряков. Присматривался неспроста. Еще в начале войны в Брянских лесах судьба свела его с матросом Чайкой, которому он многим был обязан, и теперь, завидев парня в бескозырке, он невольно думал: «А вдруг Чайка?» Конечно, он понимал: искать на этой станции Чайку нелепо, но мало ли какой случай может выйти? Моряков, видно, перебрасывают с действующих флотов на Тихий океан. В самую пору Чайке быть здесь.
Едва Иволгин подошел к веселому матросскому кружку, как свистнул паровоз и матросы с криком «Полундра!» устремились к эшелону. Один плечистый матрос, пробегая мимо Иволгина, едва не сбил его с ног. Фигурой он был как будто похож на Чайку: такая же крутая шея, оттопыренные в стороны, будто вывернутые, локти.
— Чайка! — крикнул Иволгин, рванувшись за ним.
Матрос вскочил на ступеньку вагона, обернулся, показав в широкой незнакомой улыбке редкие зубы, сказал глуховатым голосом:
— Обозналась, пехота. Чайки над Байкалом — вон они!
Из теплушек полилась песня:
Наверх вы, товарищи, все по местам.Последний парад наступает.
С высокого берега, по которому был проложен железнодорожный путь, песня падала на зеркальную гладь озера и утихала, будто растворялась в воде:
Лишь волны морские прославят навекГеройскую гибель «Варяга»...
Иволгин вернулся в свой вагон невеселым, задумчивым. Похожий на Чайку матрос разбудил воспоминания о первом военном лете — горьком, дымном.
...Утренний лес окутан густым сизым туманом. Березы и осины словно замерли, чуть слышно шуршали сосны, разбросав в стороны свои разлапистые ветви.
Спавшего на пахучей сосновой хвое Сережку разбудил прибежавший откуда-то Игренька — батькин конь. Он тревожно храпел, греб копытами землю.
— Игренька, Игреня-а, — потянулся к нему спросонья Сережка.
Конь притронулся губами к знакомой руке и сразу успокоился. Полегчало на душе и у Сережки: все-таки не один в глухом лесу.
От земли тянуло сыростью, смолой и грибами. Слежавшаяся хвоя за ночь отсырела, покрылась росой. Сережка плотнее запахнул пиджачок, съежился — можно бы еще поспать, пока нагреется земля, но сон не шел к нему. Накануне погиб в ночном бою отец: горе комом подкатывалось к горлу. «Эх, Игренька, Игренька, остались мы теперь с тобой вдвоем на всем белом свете», — горько думал мальчишка, поглаживая склоненную голову коня.
Сережка ушел с отцом из Кленов перед самым приходом туда фашистов. На улицах рвались снаряды, ржали ошалевшие лошади, над Кленами в густом дыму метались перепуганные голуби. Трещали горящие крыши, и со звоном лопались стекла.
— Сережка! Седлай Игреньку! Живо! — торопил отец.
Матвей Иволгин снял со стены именную шашку, сел на Игреньку и повел односельчан в лес. Партизанить ему — однорукому было нелегко. Вывернутая правая рука совершенно бездействовала, плетью свисала от плеча. Но он управлялся и одной левой — владел и автоматом, и пистолетом, а если надо — и шашкой, как в молодости. Сережка был при нем адъютантом, иногда ездил в разведку. Но недолго пришлось ему воевать рядом с отцом. В воскресенье вечером в лагерь партизан пришел разведчик и доложил командиру, что гитлеровцы готовятся уничтожить выходивший из окружения отряд красноармейцев.
— Красную Армию надо спасать, — сказал отец. — Без нас Советская держава проживет как-нибудь, а без армии — каюк всему...
Партизаны свалились на фашистов внезапно и выручили прижатый к болоту красноармейский отряд. Но немногие вернулись в лагерь. Погиб и командир отряда Матвей Иволгин. Сережка видел, как вздыбился Игренька, подброшенный взрывом, как упал на землю и не поднялся отец. Потом все смешалось. Рядом раздался еще один взрыв. Кони шарахнулись в сторону. Партизаны подхватили убитого командира и отступили в глубь леса. А Сережка в суматохе упал с коня, тут же вскочил с земли и бросился через елань в березняк ловить Игреньку. Но коня не догнал, а от партизан отстал. Всю ночь бродил по лесу — искал Игреньку, плакал, надеялся встретить кого-либо из своих, а под утро свалился от усталости у старой сосны и мертвецки заснул.
«Куда же мне теперь податься?» — подумал Сережка, соображая, в какой стороне находится партизанский лагерь. Ему не верилось, что отца нет в живых, но и тешить себя ложной надеждой не хотел: сам слышал голос одного из бойцов отряда: «Конец, не дышит...»
Все, что осталось у него от отца, — это шашка, которую нашел на лесной вырубке. Сережка погладил шашку, хотел повернуться на другой бок, но услышал еле уловимый хруст и насторожился. Из кустов донесся чей-то негромкий голос:
— Эй, малец, ты что тут делаешь?
Сережка мигом вскочил, выхватил саблю. Сквозь редкие ветви на него смотрел, улыбаясь, белозубый парень в черном бушлате и тельняшке.
— Тсс... Не балуй! Я — свой, — прошептал моряк, прижав указательным пальцем кончик своего широкого носа.
Это и был Чайка — боец выходившего из окружения отряда, который выручили партизаны. Узнав о Сережкином горе, Чайка позвал парнишку к себе в отряд.
— Бери и этого рыжего блондина, — пошутил матрос, шагнув к прижавшему уши Игреньке.
— Не трожь коня — зашибет, — предупредил Сережка. — Он сам пойдет за мной.
Они спустились в темную лощину, потом вышли на лесную вырубку. Игренька шел за ними. За молодым осинником открылась полянка, густо поросшая кипреем с пурпуровыми цветами. Увидев под кустом давленые ягоды малины, Сережка вздрогнул — подумал сперва, что это человечья кровь. За полянкой начинался густой ельник, из него одноглазо выглядывало жерло танковой пушки. У танка лежал, запрокинув голову, смуглый, чернобровый капитан.
— Птенца подобрал, товарищ капитан. Из гнезда выпал, — сказал Чайка и кивнул на Сережку. — Между прочим, пытался оказать вооруженное сопротивление холодным оружием.
Капитан глянул на волочившуюся по траве Сережкину шашку, на буденовский шлем, из-под которого торчали нестриженые волосы, приподнялся на локте, вполне серьезно сказал:
— Да какой же это птенец, Чайка? Это настоящий орленок!
Чайка принес котелок гречневой каши с салом, кусок хлеба и сказал, что Сережка может считать себя бойцом конно-механизированной группы. В этой группе были представлены чуть не все рода войск — танкисты и пехотинцы, кавалеристы и артиллеристы с двумя пушками и даже два матроса, прибившиеся к отряду совершенно случайно: ехали с Балтики в отпуск домой и попали под бомбежку в первый же день войны.
Капитан глухими лесами выводил к линии фронта остатки танкового полка полковника Хлобыстова. Гитлеровцы опасались соваться в леса, но препятствий для отряда и без них хватало — топи, болота, непролазные трясины и чащи. В отряде было четыре танка — все, что осталось от полка, — и выбираться с ними из окружения было трудно. Чайка предлагал захоронить танки в лесу до подхода своих, но капитан и слышать об этом не хотел. В командирской машине хранилось в чехле Знамя полка. Танкист считал, что в лесах Брянщины затаилось немало броневых машин — они непременно должны прорваться через линию фронта и вновь вступить в боевой строй. Нет, не погибнет полк, если сберегут они свое Знамя!
Сережка состоял при командире адъютантом для особых поручений. То его посылали узнать, не занята ли немцами дорога, то ему поручали разведать, где ближайший колодец или озерцо. Как-то, возвращаясь из разведки, он нашел брошенную оркестровую трубу, и Чайка стал называть Сережку трубачом конно-механизированной группы.
