Лев Кассиль - Том 4. Ход белой королевы. Чаша гладиатора
В Подрезкове, излюбленном месте московских лыжников, дул ровный и душистый, натягивавший едва уловимый запах прогретой солнцем хвои морозный ветер. Он рождал струнный звон в проводах, звонко хлопал цветными стягами спортивных обществ, легонько жёг щеки. И все вокруг выглядело румяным, помолодевшим, полным игольчатого радужного блеска, который как бы роился в прозрачном воздухе над слепяще-белым снежным настом. Светло-голубым было небо над красноствольными соснами, густо-синими – тени на снегу, сочно-алыми – маленькие флажки, трепетавшие на верёвке; они, как на охотничьем окладе, охватывали всю строго размеченную трассу гонки. И мы были в центре этого морозного, солнечного, вольно дышащего мира.
Гонка уже началась, и последние номера ушли со старта, когда я выбрался на один из снежных холмов, расположенных неподалёку от финиша. И тут я увидел Чудинова. Он был в своей любимой швейцарской куртке, утратившей со временем тот заграничный шик, который когда-то в ней так нравился нам, повидавшей виды, ставшей обжитой, весьма домашней. Но именно по этой памятной куртке я и узнал его ещё издали, хотя, признаться, никак не ожидал видеть Чудинова тут после вчерашнего разговора. Он стоял на лыжах, слегка опираясь на палки, и с несколько скучающим видом поглядывал то на секундомер, лежавший у него на ладони, то в сторону проносившихся к финишу лыжников. Я подъехал к нему. Он, услышав, быстро обернулся, чуть-чуть виновато, как мне показалось, усмехаясь.
– Что? Удивляешься или торжествуешь? Не выдержал, мол, потянуло.
Я пожал плечами:
– Ну, если ты так читаешь чужие мысли, не стоит утруждать себя словами. Я могу и помолчать.
– Не злись, старик, – сказал Чудинов, – и, пожалуйста, без скоропалительных выводов. – Он упрямо мотнул подбородком и, коротко стукнув одной лыжей о другую, оббил снег. – Да, явился. Обещал Алисе. Не хотел, чтобы она имела оправдание – бросил, мол, в ответственную минуту. Мало того, скажу больше: я с ней вчера весь график дистанции ещё раз прошёл. Ну, и что? Это, ничего не меняет… Конечно, постарается выложить все. Но в том и беда, что ей больше нечего выкладывать.
На холм вскарабкался, отдуваясь и проваливаясь в глубоком снегу, не в меру расторопный мужчина, облачённый в роскошный лыжный костюм моднейшего покроя, со множеством карманов на самых неожиданных местах. Он так сверкал на солнце бесчисленными застёжками-«молниями», что ему мог позавидовать сам Перун. Под мышками у него было по лыже. Это был начальник материальной базы спортивного общества «Маяк» Тюлькин. Отпыхиваясь и проклиная всё на свете, поднялся он к нам и, упарившись, снял с головы шапку-финку с кожаным верхом и пуговичкой. Он был белобрыс, под волосами цвета пеньки кожа на висках розовела, как у дога.
– Здравствуй, товарищ Чудинов! Категорически приветствую!
– Здравствуй, Тюлькин, – не глядя, отвечал Чудинов.
– Труженику пера, нашему специальному корреспонденту, привет крупным шрифтом! – бросил в мою сторону Тюлькин. – Ну как, прошла наша?
– Проследовала, – сдержанно отозвался тренер.
– Времечко? – осведомился Тюлькин.
– Прошлогоднее. – И Чудинов отвернулся, махнув рукой.
– А с нас хватит, – обрадовался Тюлькин. – Лишь бы первое местечко, и мы дома. Что тебе ещё нужно?
Я приложил к глазам бинокль, наладил окуляры и взглянул в ту сторону, где в отдалении виднелись фанерные знаки финиша. Туда, к лёгкой арке, украшенной хвойными ветвями и флагами, уходила, всех обогнав, лыжница под номером «И» на белом квадрате, который чётко выделялся на алом чемпионском свитере. Алиса Бабурина опять побеждала.
– Что мне нужно, спрашиваешь? – говорил в это время Чудинов у меня за спиной Тюлькину. – Кубок нужно было нашему «Маяку» вернуть – раз, чтобы время Алиса улучшила – два, а с такими результатами, – он ткнул пальцем в стекло секундомера, поднося его к самому носу Тюлькина, – с такими результатами нам только срамиться на международной лыжне, а кубку опять зимовать у «Радуги».
– Ну что ты хочешь от Бабуриной, честное слово! – бормотал Тюлькин. – Всё равно же время по лыжам в таблице рекордов не пишется. Пришла первой, и будьте добры. Я подхожу чисто материально. Лично ей медалька обеспечена, а за ней и это, – он потёр пальцами, сложенными в щепоть, – и шайбочки посыплются.
Так Тюлькин называл деньги.
Чудинов только рукой махнул:
– Ну что с тобой толковать! Пусть приходит первая, для меня теперь это уже дело последнее. Три года одно и то же время на этой дистанции, и ни с места. Я, видно, уже не гожусь.
Тюлькин одним глазом заглянул в стекло секундомера, который продолжал держать перед ним Чудинов.
– Вполне свободно секундомер мог подвести, – начал он. – Ваше дело тренерское – деликатное, точная механика. Давай, товарищ Чудинов, я тебе подберу у себя на материальной базе новенький. Последняя модель, американская.
– А ну тебя к чёрту! Как-нибудь обойдусь без твоей материальной базы.
Тюлькин обиженно вздохнул и стал боком, то и дело проваливаясь выше колен своими шикарными бурками в снег, осторожно спускаться с холма. Лыжи с палками он по-прежнему держал под мышками.
– А ты что же, такой специалист по спорту, а сам на лыжи не станешь? – крикнул ему Чудинов.
– Эй, друг милый, – донеслось снизу, – мне время дорого. И казённый инвентарь надо беречь как-никак. Ну, был бы ещё парад какой, так я бы тоже – для учёта массовости. А так, вон с горки сойду, там уж по ровному и покачу.
Тем временем на снежной равнине, залитой зимним солнцем, показалась быстро движущаяся фигурка лыжницы. Через бинокль я разглядел, что она идёт под номером «15». Гонщица стремительно приближалась. Шаг у неё был размашистый, упругий. Чудинов, уже не глядя на лыжню, подпрыгнул, опираясь на палки, сделал полный разворот и уже приготовился съехать с холма.
– Все, – сказал он, – я своё выполнил. И знай, ты меня видел на лыжне последний раз.
– Делай как знаешь, только имей в виду – поступаешь глупо. Ты смотри, какая красота! Хоть в последний раз оглянись!
Чудинов нехотя поглядел в ту сторону, куда я ему показал. По лыжне ходко шла гонщица, которую я только что заметил перед тем. Она была видна сейчас сбоку, но, обходя петлю трассы, разворачивалась лицом к нам. На белом фоне снега чётко рисовалась в свободном и широком движении её порывисто нёсшаяся крепкая фигура. Большеглазая, с лицом упрямой девочки-переростка, с лучистой эмблемой «Маяка» на рукаве, с мягкой волнистой прядкой, выбившейся из-под вязаной шапочки и заиндевевшей от мороза, с нежно-матовым румянцем на круто выведенных щеках, она словно бы и не шла, а, скорее, летела по-над белым настом. Вот она, словно не зная устали и головокружения, легко с поворота взяла крутой подъём и, энергично отталкиваясь палками, помчалась по крутогору в жемчужном снежном вихре, ею же рождённом. Я следил за нею через сильный двенадцатикратный бинокль, и, честное слово, мне показалось, что там, вдали, возникло в эту минуту живое олицетворение розовощёкой, устойчивой русской зимы.
Я узнал лыжницу. Она мне запомнилась ещё по прошлогодним состязаниям на Урале, куда я ездил от газеты. Да, я узнал её, снискавшую кличку «Хозяйки снежной горы», о которой уже ходила слава по Зауралью. Вот, значит, она теперь приехала в Москву, чтобы впервые помериться силами с нашими лучшими гонщицами. На секунду у меня снова всплыла последняя и робкая надежда.
– Видал? – спросил я Чудинова, протягивая ему бинокль. – Не на одной твоей Алисе свет клином сошёлся. Ты только погляди, как идёт!
Чудинов отвёл рукой протянутый ему бинокль, но сам не сводил глаз с лыжни.
– Что же, хорошо идёт, ходко… Ух ты, смотри, какой подъем берет! На седьмой километр пошла, а свеженькая, словно сейчас со старта. А в общем, мне до этого уже дела нет, – внезапно остывая, отрезал он.
Резко оттолкнувшись палками, Чудинов покатил вниз с холма. Я последовал за ним. Мы подъехали к группе зрителей, стоящих возле трассы. Тут был контрольный судья с секундомером. Увидев Чудинова, он поспешил к нему:
– Видал? Вот силушка! Подъем-то, подъем-то как взяла!
Один из болельщиков почтительно вмешался:
– Мне кажется, что данные есть, но техники маловато. Много времени на прямой потеряла. Куда ей до нашей Бабуриной!
Лыжница между тем с непостижимой быстротой вымахивала на крутой подъём вдали.
Я снова не выдержал:
– Нет, ты гляди, Степан, гляди, как идёт! Будто на разминку вышла, а ведь это уже последняя треть дистанции. Эх, такой бы ещё технику с хорошим тренером отработать! Я, конечно, не уговариваю, но на твоём месте, если б во мне оставалась хотя бы капля…
– Грубая, брат, работа, – остановил меня Чудинов, – зря стараешься, старик. – Он осторожно скосил глаза в сторону лыжни. – Да, идёт, конечно, неплохо, – ворчливо согласился он, – то есть просто здорово идёт! Задатки дай бог, но техника… – Он зевнул с подчёркнутым равнодушием. – От кого она, кстати, идёт? – И он потянулся к моему биноклю.
