Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
В котельной снова загудело, как в улье. Многие рабочие недоверчиво качали головами, смеялись, громко высказывали свои сомнения.
— До ледохода? Дуракам пусть рассказывает! Шутка ли — построить мост! Мостки разве какие-нибудь получатся!
— Не мостки, а самый настоящий мост, — громко, на всю котельную, крикнул Мауринь. — Я попрошу, товарищи, немного обождать, не шуметь, самого главного я еще не сказал. — Когда говор затих, он продолжал спокойнее: — Таково решение правительства и партии — мост должен быть построен до ледохода, а к лету — и понтонный мост. Понтоны уже начали доставать из подо льда. Работают над этим водолазы, помогают и войска, а также моряки. В постройке моста нам будет помогать Красная Армия, а вам известно, как идет дело, когда за него берется наша армия. Поспрашивайте Гитлера, чтобы поделился своим личным опытом. Только боюсь, он обидится на такой вопрос. Так вот, товарищи… нашему заводу выпала великая честь участвовать в этой стройке. Пиломатериалы для постройки будем давать мы — каждый день определенное количество. С завтрашнего дня завод переходит на двухсменную работу. Я думаю, придется прихватить и воскресенья, — конечно, если мы захотим, чтобы мост был готов до ледохода. Как, товарищи? Если у кого есть что на душе — выкладывайте.
— Что там много разговаривать, — громким внушительным басом сказал кочегар Вилцинь, высокий старик с пышными седыми усами. — Не срамиться же нам перед другими. Не хватало, чтобы потом рижане говорили: «Этот мост построили бы к сроку, да вот Мауринь со своим коллективом сорвали все дело — вовремя не подавали материалы». От стыда некуда будет глаза девать. А если узнает товарищ Сталин, что мы ему ответим? «Товарищи деревообделочники, — скажет он, — что же это вы? Всегда были в первых рядах революционных борцов, а теперь не хотите помочь своей родной советской власти». Вели кончать, Мауринь, пора браться за работу. До ледохода не так много осталось.
— Правильно, товарищ Вилцинь! — раздалось в толпе рабочих. — Нечего тут долго рассуждать! Сказано — не подведем! Пусть только строители пошевеливаются — мы их завалим лесом.
Кочегар рванул рычаг, и заводской гудок объявил о начале работы. Рабочие спешили к своим цехам. Вскоре зашипели и заскрежетали циркулярки, и белая древесная пыль стала оседать на лицах и спецовках. Старый Мауринь, став в дверях котельной, с радостным волнением наблюдал эту бодрую суету, которая поднялась во всех уголках завода.
— Могучий у тебя коллектив, Мауринь, — раздался за его спиной чей-то голос. — Он свое слово сдержит.
— Петер! — Мауринь быстро обернулся и стал обнимать гостя, грубовато-ласково похлопывая его по спине. — Слыхал? Не хотят лицом в грязь ударить.
— Не ударят. Но многое будет зависеть от тебя самого. Задание не из легких. Чтобы выполнить его к сроку, нигде не должно быть заминки. Заводу придется все время работать на полную мощность. Чтобы не было нехватки в бревнах, укладчики и возчики все время должны находиться на линии огня. Транспорт, бензин, масло, ток — обо всем самому надо думать. Вовремя думать. Главное — нельзя выбиваться из графика, иначе такая лихорадка начнется, такие неполадки…
— Вот ты и поучи меня, Петер, как лучше организовать… Пойдем лучше в контору, поработаем с карандашом в руках. Нам здесь все равно что военный план требуется.
Они обошли всю территорию завода; и, как раньше Мауринь, так сейчас Петер всюду проникал хозяйским взглядом. Пропустив его вперед, Мауринь шагал за ним с бьющимся сердцем: «Ну, как заметит что-нибудь такое и ткнет тебя носом…» Хотя сейчас он был хозяином на заводе, а Петер Спаре только гостем, Мауринь чувствовал себя рядом с этим военным, как школьник перед строгим учителем, который вправе требовать, чтобы здесь во всем был порядок. А если нет порядка, скажет: «Где же ты был, Мауринь, как ты проглядел? Вот как ты меня замещаешь?» Он, может быть, и не скажет ни слова, но сердце все равно почувствует упрек…
Все кончилось в общем благополучно. Только позже, в конторе, когда они с час поработали с карандашом в руке и «военный план» был детализирован, Петер заговорил об усилении противопожарных средств.
— Вспомни, Мауринь, как было дело осенью сорокового года, когда хотели спалить завод. Не исключено, что и сегодня среди мастеров и рабочих затесался враг. Кого-нибудь из своих гитлеровцы уж постарались оставить. И если на заводе покажется красный петух, что станет тогда с мостом?
— Надо, надо глядеть в оба, — сказал Мауринь. — Придется поставить побольше бочек с водой и ведер. Сегодня же проверю, в порядке ли пожарные рукава, и учения надо провести. Не все ведь старые рабочие, а про новых я ничего сказать не могу. Главный инженер — советский человек, за него я ручаюсь, но двое мастеров — по-моему, чужие люди. Может, я напрасно не доверяю, а может, и не напрасно.
— Хозяйничаешь ты правильно, Мауринь. Но гляди в оба. Доверяй и проверяй, — как учит нас партия.
— А когда мы дождемся тебя? Не думай, что я очень долго продержусь. Кости на покой просятся. Не та уже сноровка и распорядительность. Только и есть что прежний опыт.
— Ничего, продержишься до конца войны… а может быть, и дольше. Вопрос еще, вернут ли меня после демобилизации на старую работу. Да я и сам не вижу в этом большой надобности, раз на заводе есть хороший руководитель.
— Ты погоди, погоди, Петер, — разволновался Мауринь. — Ну, сам рассуди: какой я руководитель для такого большого предприятия?
— Я, брат, говорю совершенно серьезно. Сейчас каждый человек должен делать больше того, что ему кажется по силам. Мы не в игрушки играем, мы строим Советскую Латвию.
Мауринь дошел с Петером до ворот, проводил его взглядом, пока тот не скрылся за углом, и вернулся в контору.
«Беда мне с ними… старого человека — и на такую должность… — озабоченно думал он. — Словно нет людей помоложе».
Рижская командировка Петера Спаре была вызвана необходимостью получить в Наркомате лесной промышленности различные материалы; заодно надо было взять из ремонтной мастерской штабную машину. На боевом участке корпуса в это время наступило относительное затишье, и полк, в котором Петер командовал ротой, находился во втором эшелоне.
Кроме служебных заданий, Петеру нужно было выполнить и поручение Аустры: она просила зайти в один дом на улице Кришьяна Барона и осмотреть небольшую квартиру на четвертом этаже, которую с месяц тому назад выхлопотала Айя и записала на имя Петера. Квартира была довольно уютная и в хорошем состоянии, только пустая.
«Первое время придется жить по-фронтовому».
Странным, почти непостижимым казалось это: они будут всегда вместе. «Аустра и я… новая жизнь, лучше и правильнее той, прежней… общие мысли и общие мечты… Еще идет война, еще мы оба носим военную форму, но уже разгорается заря завтрашнего дня, и жизнь шумит, как полноводный поток. Во всем понимать друг друга, помогать и поддерживать в тяжелые минуты, делить пополам и горе и радость. Как хорошо будет работаться нам обоим — и Аустре и мне…»
Да, у них теперь было все хорошо. Об этом знали все друзья их, все боевые товарищи. И во всем полку не было такого человека, который не радовался бы их счастью. Даже подполковник Аугуст Закис, который таил в душе незаживающую рану, и тот любил иногда пошутить с Аустрой:
— Выходит, сестричка, что ты пошла на войну, чтобы заполучить мужа. А что, если я расскажу об этом отцу с матерью? Отец рассердится: ты же рассоришь его с Лиепинем — они и без того еле ладили.
— Может быть, нам с Петером надо попросить разрешения у Лиепиней? — отшучивалась Аустра. — Так и так, хотим обвенчаться и просим вашего благословения… Интересно, что они ответят?
— Уверен, что Лиепиниене сейчас же побежит за советом к пастору. Уговорит, чтобы он вас не венчал.
Но эту шутку Аустра приняла всерьез и вспылила:
— Аугуст, как тебе не стыдно! Неужели ты думаешь, что мы будем венчаться у пастора? За кого ты нас принимаешь?
— Влюбленные не могут похвалиться строгой последовательностью в своих действиях: чувства у них господствуют над разумом.
— Посмотрим, как ты сам…
— Я? — Аугуст Закис перестал улыбаться. Снова легла на его лоб суровая морщина. Шутливый разговор оборвался, как непрочная нить, которой коснулось отточенное лезвие.
5В конце января с очередного московского поезда сошел на Рижском вокзале рослый полувоенного вида пассажир в белых фетровых валенках с отогнутыми голенищами, в синих бриджах, в отличном черном полушубке, отороченном серым каракулем, и в серой каракулевой же ушанке. Он окликнул двух носильщиков и каждому вручил по два больших чемодана. Пятый, самый маленький и легкий, взял сам и солидной походкой последовал за носильщиками к выходу. Несколько оплывшее и красноватое лицо его выражало любознательность. Он с большим интересом разглядывал толпу встречающих, надеясь, видимо, увидеть кого-нибудь из знакомых.
