Людмила Уварова - Лики времени
Когда-то, тому уже лет семь или немного больше, Всеволожский купил дачу у вдовы одного драматурга. Дача была просторная, с различными террасами, балкончиками, с колоннами впереди и большим запущенным садом. Всеволожский редко приезжал сюда, признаваясь:
— Я человек не дачный…
Тишина, красота подмосковной природы, как ни странно, утомляли его, не принося желанного покоя душе, и спустя день, самое большее два после приезда на дачу, он начинал тосковать, рваться обратно в город, к шуму машин, к нескончаемому потоку прохожих на улицах.
Однажды Всеволожский почти неожиданно для себя предложил Регине Робертовне:
— Хотите, я подарю вам дачу?
— Дачу? — удивилась она. — Зачем мне дача?
— Мне она тоже ни к чему, я человек не дачный.
— Пожалуй, я тоже не очень дачное существо, — сказала она.
Впрочем, на следующий день, поговорив с мужем, она переменила свое решение. Муж сказал: «Что за вопрос! Это царский подарок, и пренебрегать им никак невозможно!»
Все вместе, втроем, они обсудили все это дело за ужином в «Арагви» мирно, по-дружески, муж Регины Робертовны сказал:
— Мы принимаем ваш дар, только хотелось бы кое-что там отремонтировать…
— Это можно, — барственно согласился Всеволожский, но собеседник перебил его:
— Простите, дорогой друг, ремонт будет за наш счет, вы и так сделали слишком много, а у меня как раз появились деньги, моему фильму дали первую категорию…
Всеволожскому не оставалось ничего другого, как согласиться со своим другом. На даче был произведен основательный ремонт, но по-прежнему она продолжала пустовать, иногда, нечасто, то Всеволожский с Региной Робертовной, то ее муж с друзьями на несколько часов приезжали туда и вновь отбывали в московскую суету.
Теперь Ольга решила поставить все точки над «и».
— Помнится, ты говорил мне, что у тебя есть дача?
— Была, — ответил Всеволожский.
— Что значит — была? Ты продал ее?
Всеволожский беззаботно махнул рукой.
— Продал, не продал, не все ли равно?
— Нет, не все равно, — отрезала Ольга. — Далеко не все равно.
Тогда он рассказал ей. Все как есть. Ольга возмутилась:
— Нет, это ты серьезно?
— Вполне серьезно, а что?
Несколько мгновений она не спускала с него глаз, потом произнесла укоризненно:
— А ведь ты дитя, большое, неразумное, несмышленое дитя.
Брови Всеволожского сошлись вместе.
— Чем же я неразумное и несмышленое дитя? Поясни, пожалуйста!
Она поняла, чуть-чуть не перегнула палку, надо бы поосторожнее, поаккуратнее.
— Дитя, — повторила, уже улыбаясь. — Бесхитростное, любимое мною больше всего на свете, талантливое, почти гениальное и беззащитное…
Обеими руками взяла его голову, прижала к себе.
— Но я буду защищать свое дитя. Поверь, не дам тебя в обиду!
Ольга знала, он должен днями уехать в командировку. Дождавшись его отъезда, она позвонила Регине Робертовне:
— Это говорит жена Вадима Витальевича.
— Слушаю вас, — сказала Регина Робертовна.
— Попрошу освободить дачу, — продолжала Ольга. — Даю неделю срока.
— Как освободить? — переспросила Регина Робертовна.
— А вот так, очень просто, как освобождают, вывозят вещи, убирают за собой и все такое прочее.
Регина Робертовна хотела сказать, что дача, по существу, ее, Вадим Витальевич подарил ей эту дачу, муж на свои деньги произвел там основательный ремонт, таким образом, дача принадлежит ей и мужу, но Ольга опередила, в один миг сообразив, о чем Регина Робертовна намерена говорить.
— Вы считаете, он подарил вам дачу? А это все оформлено официально, соответствующими документами или подарок произведен на словах?
— Мы — порядочные люди, — начала Регина Робертовна. — Знаем друг друга многие годы, какие между нами могут быть формальности? Разве мы с Вадимом Витальевичем не доверяем друг другу?
Ольга невольно засмеялась. Смех ее звучал вовсе не зло, скорее даже добродушно. И она произнесла те же самые слова, что давеча Всеволожскому:
— Да вы дитя, сущее дитя, и только!
— Кто? Я? — Регина Робертовна не верила своим ушам.
Короткие, насмешливые гудки в трубке телефона были ей ответом.
Вскоре адвокат, нанятый Ольгой, уведомил Регину Робертовну и ее мужа, маститого кинорежиссера, что им надлежит либо выплатить известную сумму за дачу, если они намерены приобрести эту дачу, либо немедленно освободить помещение, ибо хозяева желают ее продать.
Адвокат действовал согласно букве закона, все права были на его стороне.
И хотя муж Регины Робертовны призвал многих свидетелей, удостоверивших, что они своими глазами видели, сколько труда, физических и душевных сил, наконец денег потратил кинорежиссер на ремонт дачи, адвокат оставался непреклонным:
— Дача принадлежит не вам, хозяин ее Всеволожский. Что касается ремонта, то это была ваша добрая воля — ремонтировать дачу…
Таким образом, дача, хорошо отремонтированная, была начисто освобождена от посторонних и готова к продаже, что Ольга и постаралась совершить следующей весной.
Все это, как выражалась Ольга, предисловие с послесловием продолжалось в отсутствие Всеволожского.
В ту пору он был в командировке, в Южной Америке, в городе Мехико. Приехал оттуда загорелый, изрядно усталый, полный впечатлений.
Спустя несколько дней после приезда Всеволожского его поймала по телефону Регина Робертовна.
— У меня настоятельная просьба, надо встретиться и поговорить с вами.
В тот вечер, вернувшись домой, Всеволожский был задумчив, даже печален. То и дело потирал рукой лоб, поглядывал на Ольгу, как бы собираясь заговорить о чем-то или задать какой-то вопрос, но так и не заговорил, не спросил ни о чем. А она была необычайно ласковой, предупредительной и нежной, когда кто-то позвонил, пригласил их обоих пойти в ВТО поужинать, она сказала:
— Не хочу никуда идти. Что может быть лучше побыть дома вдвоем с тобой? Я так соскучилась по тебе…
И уже ночью, привычно засыпая на его плече, она услышала его тихие слова:
— Ах, Олик, зачем ты это сделала?
— Что я сделала? — сонным голосом спросила она.
— Ладно, спи, девочка, — теплая рука его погладила ее по голове. — Спи, детка моя…
И она уснула разом, словно провалилась куда-то, а он больше не спросил ее ни о чем.
* * *Он так и не поинтересовался ни разу, пишет ли она. Должно, забыл, но она не забыла, ей и в самом деле хотелось сочинять и потом видеть свое имя напечатанным в книге.
Только о чем писать? Что является в настоящее время наиболее интересным, актуальным, злободневным?
Как-то она спросила его, он ответил, не задумываясь:
— Для меня лично нет выбора, самое интересное и злободневное — это книги писателей восемнадцатого века, как это ни звучит парадоксально!
— Но меня интересует только наш, двадцатый, век, — резонно возразила она.
И тут он вспомнил:
— Постой, ты мне как-то сказала, что пишешь, описываешь извечные чувства — любовь или ненависть или еще что-то в этом роде?
Она сделала вид, что обиделась. Правда, была от природы не из обидчивых, хотя и не забывала даже малейшей обиды.
— Не надо, Олик, дуться, — сказал он, — я меньше всего стремлюсь уколоть тебя. Давай договоримся, покажи мне то, что ты пишешь.
В тот же день она решила написать о своем детстве. Конечно, лучше всего накатать бы повесть, чтобы все читали и восхищались. Но как подступиться к большой вещи? Она же никогда ничего не писала, кроме сочинений в школе на свободную тему.
Оставалось одно: сочинить небольшой рассказ. О детстве. На большее покамест не хватит. Но что, в сущности, такого особенного было в ее детстве? Родилась в маленьком городке, в средней полосе России, отец рано умер, мать, учительница, воспитывала ее одна. Потом мать вызвал к себе ее единственный брат, недавно овдовевший. Мать поехала к нему, в Москву, во время летних каникул, взяла с собой Ольгу. Ольге сразу же понравилась Москва. Вот это город, вот где настоящая, бурная жизнь! Вот где можно найти свое счастье, не то что в той тьмутаракани, в которой ей приходится прозябать!
В конце концов все устроилось именно так, как Ольга желала. Дядя ее, долгие годы болевший астмой, сумел прописать сестру с племянницей к себе, и осенью Ольга и ее мать уже переехали к нему в маленькую, с подслеповатым окном комнату на Якиманке.
Впрочем, жили они все трое дружно, решительно не стесняли друг друга. Ольга поступила в школу, в восьмой класс, мать устроилась преподавателем математики в ту же школу. А вскоре они с матерью остались единственными владельцами московской обители: дядя умер от очередного приступа сердечной астмы.
«Что было наиболее примечательным, самым ярким в моей жизни? — подумала Ольга, — О чем следовало бы написать?»
