Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
Уже по одному тому, как стояла Асия у дверей, как садилась, как дышала, профессор понял, чем и в какой степени больна девушка. Но, как всегда, он не спешил с выводами. У каждой болезни свои разновидности, каждый организм болеет по-своему. Индивидуальный характер болезни можно установить лишь по рассказам самого больного и по наблюдениям. Некоторые врачи полагают, что в наше время главное — анализы. Но профессор Тагиров считал, что какой бы умной ни была диагностическая машина, она никогда не заменит мышление врача, его опыт.
Профессор задавал девушке самые разнообразные и неожиданные по своей простоте вопросы. И девушка давала столь же простые и прямые ответы.
— Вы играли в детстве с мальчишками, Асия?
— Конечно, играла.
— Они дразнились, эти мальчишки?
— Ну, мальчишки, да что б не дразниться!
— Все же, как они прозвали вас?
— Ну… Цыпленком звали.
— Вы любите мороженое? — Профессор улыбнулся.
— Да. Кто ж его не любит.
— А горло?.. Горло не болит после мороженого?
— Если заболит, мама дает мне горячее молоко,
— Значит, ангиной болеете частенько… А в театр ходите, Асия?
— Если уже и в театр не ходить… Конечно, когда здорова, — поправилась она.
— Разумеется, в капроновых чулочках?.. И зимой тоже?
— Не могу же я пойти в театр в домашних шерстяных чулках.
— Ноги ломит после этого?
— Ну, это можно стерпеть.
Профессор осмотрел у нее суставы рук и ног.
— Часто температурите?
— Мама причитает, что я все врёмя в огне горю.
— Все это можно поправить, — мягко успокаивал профессор. — Но вы должны запомнить: выздоравливает лишь тот, что хочет выздороветь. Еще в старину один восточный врач сказал больному: «Нас трое — ты, я и болезнь. Если мы с тобой будем заодно, нас уже двое, вдвоем мы как-нибудь одолеем одну болезнь». Поняли? — улыбнулся профессор.
Отвечая на дальнейшие его расспросы, девушка призналась:
— Да, я люблю музыку и песни, сама играю на гармонике. Мечтала поступить в консерваторию, да уж где…
— А после игры суставы пальцев не болят?
— Иногда болят.
— Вы раньше танцевали?
— И сейчас танцую, если болезнь отпускает.
— Я, Асия, люблю смотреть на танцы. Что это за девушка, если не умеет танцевать! Правильно, Вера Павловна?.. А не бывает, Асия, так, что во время танца вдруг кольнет сердце?
Оказывается, нередко случалось, когда девушка, с трудом окончив танец, уходила в другую комнату и сидела там, согнувшись от боли. Но рассказывать об этом ей не хотелось.
— Проходите вот сюда. — Профессор показал за ширму.
Вера Павловна отвела Асию за ширму и велела раздеться. В такие минуты Асия каждый раз готова была провалиться сквозь землю от стыда. Вот и сейчас, едва профессор приблизился к ширме, Асия схватила только что снятую кофточку, съежилась, глаза у нее расширились.
— Послушайте, — спокойно убеждал профессор, — вы пришли в больницу, на прием к врачу. Здесь нет ни мужчин, ни женщин, только доктора и больные.
Закончив осмотр, Абузар Гиреевич вымыл руки, сел за стол, положив на стекло сплетенные пальцы.
Асия, не в силах поднять глаз, вышла из-за ширмы. Профессор показал ей на стул возле стола, он наблюдал за каждым ее движением. Наконец, прямо глядя ей в глаза, твердо сказал:
— Асия, надо лечь в больницу… на исследование.
Она, не удержавшись, крикнула:
— Сколько уж исследовали меня — душу только не вынимали! — В ее голосе прозвенела боль, отчаяние.
— Надо еще полежать, Асия, — вздохнул профессор. И повернулся к Магире-ханум: — В вашем отделении есть койка?
— Только что освободилась.
— Тогда прошу положить Асию.
Асия непроизвольно оглянулась на дверь.
— Вас там ждут? — спросил профессор, перехватив взгляд девушки.
— Мама, — тихо ответила Асия, опустив голову.
— С вашей мамой я сам поговорю.
Явилась вызванная звонком Диляфруз, увела Асию. Тагиров, заложив руки за спину, ходил по кабинету.
— Многие полагают, что ревматизм калечит только руки и ноги. А на самом деле он прежде всего бьет по сердцу и другим внутренним органам, бьет по нервной системе. Тысячу раз был прав один французский врач, который сказал, что ревматизм только лижет шершавым языком суставы, но кусает сердце. Кусает! — повторил профессор, сделав рукой хватательное движение.
— Вы считаете, что порок у этой девушки — следствие ревматизма? — спросила Магира-ханум. — Но ведь от ревматизма ее нигде не лечили.
— Вся беда в этом, — вздохнул профессор. — Очень часто наши коллеги берутся лечить не саму болезнь, а ее последствия, что не приносит пользы больному. И к вам, Магира-ханум, и к вам, Вера Павловна, у меня одна просьба: будьте чутки к этой девушке. Как говорили древние римляне, она больше всего нуждается, чтобы ей «ободрили словами душу». Ее душа полна волнениями и страхами, надо успокоить эту истерзанную душу, освободить от депрессии. Вы обратили внимание на ее слова: «Душу только не вынимали»? Эта девушка очень настрадалась, и вера в медицину у нее шаткая… У вас и без того много работы, — добавил профессор, подумав. — Можете привлечь в помощь Гульшагиду. Вот ей и практика, и материал для доклада. К какому сроку она должна приготовить доклад, Вера Павловна?.. Вот-вот, времени у нее еще хватит. Прошу позвать ко мне мать Асии…
Приняв ванну, переодевшись в вылинявший от многочисленных стирок халат, обувшись в тапочки разного цвета — одна зеленая, другая красная, — Асия вслед за Диляфруз вошла в палату. На нее со всех сторон устремились любопытные взгляды. Девушка, не глядя ни на кого, прошла к свободной койке у окна и легла, уставив глаза в потолок. Никому ни слова, ни капли внимания, будто глухонемая. Только на Диляфруз она покосилась краешком глаза.
Асия не лишена была характерных черт, свойственных большинству женщин. Она — не признавала красоты других, выискивала у них какие-либо изъяны и, обнаружив эти изъяны, немного успокаивалась. У Диляфруз, по мнению Асии, брови были слишком уж густые, а глаза чуть косили! Но губы… губы вызвали у Асии зависть: так изящно, так тонко очерчены, что диву даешься. У Асии губы тоже без малейшего изъяна, но они какие-то невыразительные, не придают живости ее лицу.
Диляфруз положила на тумбочку порошок.
— Это вам, апа. Выпейте сейчас же!
Асия промолчала. «Пусть попробует привязаться ко мне!» — зло подумала она. Ей вдруг захотелось сделать что-нибудь неприятное этой девушке с красивыми губами. Почему она здорова, а Асия больна? Почему эта девушка счастлива с самого рождения, а Асия должна лучшие годы своей молодости валяться на жестких больничных койках? Разве это справедливо?..
Диляфруз достала из кармана халата сложенную бумажку, передала девушке.
— Вот вам оставили записочку.
И Диляфруз приветливо улыбнулась красивыми губами. На щеках у нее образовались ямочки, какие бывают у детей. Словно желая сказать: «Вот я какая!», она взметнула ресницы. Черные лучистые глаза ее засветились, как две живые звездочки. Асии стало неприятно. Она зажмурилась и не открыла глаз до тех пор, пока Диляфруз не вышла. Едва сестра скрылась за дверью, Асия моментально схватила записку, быстро прочитала и опять сердито уставилась в потолок:
«Зачем он утешает меня?.. Зачем пишет: «Не обижаюсь на тебя»? Разве я по своей воле заболела, чтобы обидеть его?..»
5
Вокруг больницы зимой и летом, осенью и весной веет специфическим, не очень-то приятным запахом. Его не сравнивают с другими запахами, — должно быть, это невозможно, — просто говорят: «больничный». Кто только не слышал слов: «Терпеть не могу этого больничного запаха».
Однако сегодня в палатах удивительно свежо пахло яблоками, словно в каждой свалили по возу аниса или антоновки. Больные, как бы умиротворенные этим ароматом, лежат тихо, без стонов. Они уже достаточно натерпелись и физической боли, и душевных мук, у некоторых и надежд на выздоровление мало, но в эту минуту они не думают ни о чем грустном, только бы не закрывали окон в яблоневый сад! Правда, в палатах заметно сквозит, но этот запах яблок так сладок, навевает так много воспоминаний, что не чувствуется излишняя прохлада.
Полы тщательно вымыты, палаты чисто убраны, пастели, салфетки — все белоснежное. После санитарок палатные сестры, а потом сама старшая сестра еще и еще раз заходили в палаты проверять порядок. Вскоре прекратилась эта беготня. Всюду установилась почтительная, торжественная, тишина, какая бывает только перед профессорским обходом.
Асия, натянув одеяло до подбородка, лежала, не отрывая возбужденного взгляда от двери. Когда в соседней палате послышался голос профессора, ее охватило еще большее волнение. Она пришла к профессору с надеждой, а после разговора с ним едва тлеющая надежда стала превращаться в уверенность. Проснется Асия ночью и сразу вспомнит прием у профессора, снова слышит каждое его слово, представляет каждый его жест, выражение лица… Нет, кажется, профессор не обманывает ее, она и вправду поправится. Асии очень, очень хочется выздороветь. Но почему она не рассказала профессору или Магире-ханум, что ее тревожит? Может быть, сегодня рассказать? И тут мгновенно ее глаза наполнились слезами жалости к себе, а щеки зарделись от стыда.
