Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева] - Анна Сергеевна Аксёнова
Была бы в Шабанино церковь, пошла бы в церковь. Заказала бы молебен во здравие. Пусть бы все ее осуждали, может быть, даже уволили с работы. Пусть. Зато это была бы жертва с ее стороны. Но церкви нет. Дома молиться? Не то. Да и не помнит она ни одной молитвы. В детстве бывала с матерью в церкви, еще до той войны первой, германской. Из того времени только и запомнилось, как целовала пахнущую известкой и пылью стену в синих и желтых пятнах. Потом, уже позже, она рассмотрела, что целовала ногу Христа, переходящего реку Иордань.
«Господи, да святится имя твое, да приидет царствие твое».
Вот все, что она помнит. Да разве в молитве дело? В словах? В конце концов, можно узнать, спросить старух. Нет, нужно что-то весомое, чтобы нелегко было. Вклад дорогой, например, или наказание себе придумать — епитимья, кажется… Мелькнула мысль, что, если бы явился Никита Михайлович, она сама бы отказалась от него. Но Ирена тут же отогнала эту мысль. Лучше другое. Лучше вклад. Только кому, куда, какой? Раньше дарили церкви камни драгоценные, золото. Когда-то читала книгу об индейцах — там тоже золотые слитки, статуэтки из золота кидали в озеро — жертва богам. Разные веры, а плата везде одна: отдавать самое ценное.
Золотых слитков у нее нет. Но есть… Да-да! Она тоже может каждый день понемногу, по грамму, по полграмма платить за жизнь сына чистым золотом. Это будет как раз то, что надо!
От матери ей остался золотой браслет. Массивный, перекрученный, как жгут для снопа, он облегал запястье символом богатства. Наверное, то была прихоть какой-нибудь купчихи — уложить, неизвестно зачем, столько золота в украшение, в пустяк. Хотя, возможно, это было мудро: вещь принадлежала женщине, и в случае чего у нее был собственный золотой запас.
Матери он достался от отчима — это была собственность его первой жены. Откуда он был у той, Ирена не знала. Знала только, что его надо хранить, потому что деньги теряют цену, продукты портятся, а золото — чуть ли не триста граммов червонного, чистого золота — в самое трудное время выручит.
Браслет лежал в материнском тайнике — в подполе, в железной шкатулочке. Он лежал там в стене фундамента, откуда вынимался один кирпич и куда помещалась только одна шкатулочка, больше ничего. И в шкатулочке тоже не было больше ничего. Мало ли — воры или обыск какой, поди предугадай, что может случиться — каждый бы удивился и не поверил, что в дому у известной портнихи нет никаких ценностей. Не поверили бы, перерыли бы весь дом. Поэтому мать прятала в разных местах дома колечки, серьги, золотые диски для зубов и только один браслет хранила здесь, в тайнике. Никто его не носил. Это был клад, запас. Даже если бы случился пожар, клад бы не пострадал. Его всегда можно было откопать: против тайника во дворе росла старая яблоня. В любом случае — пришлось бы спилить дерево по старости, померзло бы оно от лютых морозов — пенек следовало оставить как примету. Яблоню эту мать с отчимом берегли — зимой укутывали соломой, весной подкармливали. Бывало, задавит проезжая машина собаку какую, либо кошку, отчим не брезговал — тащил дохлятину в сад, закапывал под яблоней. Свинью ли резали, курицу — все отбросы туда же. Зато и яблоки были, что на вкус, что на вид!
Ирена слазала в подпол и достала из тайника браслет. Солнце заглядывало в окно, играло на сгибах браслета. Изнемогая и плавясь, лежало оно на руке Ирены. Она поворачивала руку, и казалось, что солнечные блики, пойманные браслетом, возвращаются снова на солнце и оттуда обратно, как шаловливые дети бегают от матери и снова возвращаются к ней.
Ирена любовалась браслетом, забыв обо всем на свете. Почему она раньше его никогда не носила? Впрочем, он хранился у матери. Мать его при своей жизни не отдавала дочери. Может быть, боялась, что Ирена «убьет» всех своих знакомых этим браслетом? Или наоборот, что ее убьют за него, уже в прямом смысле.
Она представила себя в черном платье, гладко зачесанной, без всяких украшений, только с браслетом. Да! Это вещь! Но в то же время, такой шикарный, такой массивный, он, пожалуй, в молодости и не подошел бы ей. Теперь бы самая пора его носить или попозже, когда станет совсем пожилой: в нем нет изящества, но есть солидность и богатство. Как раз то, что и нужно в пожилом возрасте.
Ирена подошла к шкафу, накинула на плечи черную кружевную шаль елецких кружев. Нет, не то: смотрится по-старушечьи.
Достала, не поленилась, коричневое театральное платье. Из темной матовой ткани, оно тяжелыми складками драпировалось понизу. Рукава длинные, узкие. А если надеть браслет прямо на рукав?
Она включила электричество, чтобы создать иллюзию вечернего освещения. Совсем другое дело, она не ошиблась: на коричневом фоне струящее свой свет золото смотрелось великолепно. Как жаль, что теперь нельзя его носить. Но скоро, уже скоро придет его время. Хватит таиться этому сокровищу.
Она завернула браслет в плюшевый лоскут, уложила в шкатулку и снесла ее на прежнее место в подпол. «Поиграла — и за щеку», — как говорил, бывало, Виктор.
И только перед сном, за чаем, когда золотистый цвет в стакане напомнил о браслете, она спохватилась, зачем доставала его. И надо же было такое придумать: каждый день отщипывать от браслета по кусочку. Совсем из ума выжила.
Восьмого мая в учреждениях и домах весь день, вечер и ночь не выключались репродукторы: ждали объявления конца войны, ждали волнуясь, со счастливой боязнью, хотя и знали, что уже конец, конец великому горю, знали, но еще не верили.
Ночью Ирена, спавшая вполглаза, вполуха услышала по радио знакомую мелодию, предшествующую важным сообщениям.
Сердце колотилось. Она не могла лежать, встала, зачем-то оделась, пересела на стул, поближе к репродуктору, машинально потянулась к выключателю настольной лампы и — о, чудо! — лампа загорелась: сегодня электричество не выключали всю ночь.
Зазвучал на весь дом голос
