Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
Ухожу, не прощаюсь…
или Повесть о Владимире Федоровиче Танюшкине
Хирургу И. П. Никову
Самолет пошел на посадку, пробил плотные грязноватые облака, и слева на уровне крыла в глаза жутковато ударил рваный студено-серебряный зев Ключевского вулкана. Левее, чуть ниже, грозным гигантским черным зубом — снег не держится на его мрачных отвесах — торчал уже много веков молчащий вулкан Камень, еще левее и ниже густо чадил Безымянный. Была неприметная сопочка у подножья двух самых больших в Европе и Азии вулканов, даже и названия-то у нее не было, и вдруг тридцатого марта 1956 года катастрофическим направленным взрывом она снесла свою вершину, уничтожив тайгу на площади более четырехсот квадратных километров пепловая туча поднялась на сорок километров — в стратосферу, взрывная волна полтора раза обошла вокруг земного шара, грязевые потоки, промчавшись около восьмидесяти километров, повысили уровень реки Камчатки… Время от времени Безымянный продолжает себя рвать взрывами, и чаще всего— в марте, а сейчас, в августе, он лишь чадил.
Словно загипнотизированный, я с трудом оторвал от него взгляд и перевел на рваный зев Ключевского. Уже не верилось, что я когда-то был там, на его ребре. Право, уже не верилось. Надо же, прошло восемь лет! Восемь лет — а было будто вчера! Боже мой, как быстро летит время! Восемь лет! А все лишь одни планы, мечты, наивные надежды, что все еще впереди… Боже мой, неужели до конца так будет?..
Наконец Як-40 плюхнулся на пепловое поле аэродрома, и, оставив ребят со снаряжением дожидаться попутной машины, мы с Семеном Петровичем заторопились на вулканостанцию: дело к вечеру, а она в противоположном конце поселка.
Надо же, я ничего не забыл, хотя за эти восемь лет столько было других дорог, да и чего только не было… Вот сейчас будет почта, сейчас — ресторанчик с высоким крыльцом… Вот и знакомый поворот на вулканостанцию, в рощицу японской березы. Вот и сам белый домик вулканостанции. Вот поляна, на которой восемь лет назад стояли наши палатки.
Я остановился, чтобы справиться с волнением. Ничего здесь вроде бы не изменилось. Хотя — нет: на месте большой поляны, где тогда стояли палатки литовской экспедиции, где мы познакомились с Римтасом, где в ожидании машины жили несколько дней, где в высокой траве, широко разбросив в стороны руки, мы с ним подолгу смотрели в небо, молчали, каждый отходил от своего, где, оба замкнутые и не очень общительные, неожиданно для самих себя поверили друг другу самое сокровенное, — теперь стояли дома, подросли деревья и вокруг самого домика вулканостанции. Но по-прежнему грозно сверкал над всем этим, курился Ключевской.
Дело было к шести, я хватился — потом осмотрюсь — и толкнулся в дверь домика вулканостанции, но она была заперта.
«Наверное, все на вулканах, в разгаре полевой сезон, снова заработал Толбачик… Но все равно — кто-то же должен остаться на станции».
Размышляя, как быть дальше, я остановился посреди большого двора на развилке тропок.
Иван Терентьевич Кирсанов в бытность начальником вулканостанции жил вон в том домике, в самой рощице. Скорее, и новый там живет. Интересно, где же сейчас Кирсанов? Вот бы увидеть! Тогда, восемь лет назад, он собирался уезжать с Камчатки, но, насколько я знаю, так и не уехал, лишь перебрался в Петропавловск, в институт вулканологии. Только в последний день нашего житья на вулканостанции, давая последние советы перед восхождением, он разговорился. Он говорил о тяжелом чувстве, которое испытываешь у кратеров вулканов, которое потом долго не проходит: нет, не страха, страх — само собой, чувство полной беспомощности перед силами Вселенной. У кратеров невольно думаешь о вечности, о жизни и смерти, о мелочности и, в общем-то, бессмысленности всех наших забот, если хотите — самого существования: ну, что для нас жизнь какой-то букашки, которая куда-то ползла по своим делам и попала нам под ботинок. Так и Вселенной еще меньше дела до нас. Видимо, почти к каждому приходят такие мысли, но думать об этом постоянно — трудно… Нам помешал столько ожидаемый и все-таки неожиданно прилетевший вертолет…
Я было уже направился к домику, как услышал за спиной шум машины. Затихла где-то за деревьями. Я повернул туда. От машины навстречу мне по тропинке шли трое. Впереди — седоватый красавец-верзила лет тридцати пяти в огромных, оглушительно хлопающих резиновых ботфортах, в засученной по локти и широко распахнутой на груди клетчатой ковбойке, мужчина среднего роста того же примерно возраста, но подчеркнуто серьезный, несмотря на жару — при галстуке, и, постоянно забегая вперед них и что-то ожесточенно доказывая, — невысокий мужчина лет пятидесяти пяти-шестидесяти. В глаза бросалась большая голова, высокий лоб с туго натянутой кожей, переходящий в лысину, и глаза, какие-то воспаленные, словно больные. И весь он был какой-то взбудораженный, взъерошенный. Небогатые волосы были взлохмачены, короткая, недавно подстриженная борода — и та колюче торчала во все стороны. Брезентовые штаны были явно велики, ковбойка с одного бока выбилась из них, руки — в машинном масле. Мужчина при галстуке строго и снисходительно ему говорил:
— Ну. нет у нас, ты пойми, Федорыч, нет. И фондов нет.
На что тот, размахивая руками, неприятным скрипучим голосом возражал:
— А ты найди. На черта тебя тогда держат. Пойми, без этого я не могу работать.
Красавец-верзила молча слушал, и тут они наткнулись на меня:
— Вы не подскажете, как мне найти Степанова, заместителя начальника вулканостанции?
— Это буду я, — нехотя ответил верзила, справедливо решивший для себя, что ничего, кроме лишних хлопот, это знакомство не принесет.
— Я из экспедиционного отряда медиков. Вам и Эмману насчет нас вчера сообщил по рации Пашенко.
— Ничего он мне не сообщал, — безмятежно и, как мне показалось, радостно, что так легко от меня отделался, улыбнулся Степанов.
«По фамилии Степанов… из районных великанов самый главный великан», — проглотив досаду и растерянность: как это Пашенко не сообщил, так ведь тепло встретил! — невольно вспомнил я. — «Сорок пятого размера покупал он сапоги». — Он невероятно нравился мне, этот так небрежно отфутболивший меня Степанов, я почему-то знал, что он отличный мужик, хотя видел его в первый раз, и мне было даже неловко, что я вынужден приносить ему дополнительные хлопоты.
— Странно, — упавшим голосом сказал я. — Вчера Пашенко сказал, что по вечерней связи сообщит вам и Эмману… Может, вместо моей фамилии он называл фамилию Андронова, нашего профессора?
— Нет, Эмману, может, и сообщал, а мне
