Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
– Как мне нравятся «Спящая красавица» и «Золушка»! Ах, как этот французский писатель Шар Перо хорошо пишет!..
. . . . .
Пересказывала мне толстовский рассказ «Филипок»:
– Один раз мама уехала в город, папа ушел в лес, а бабушка спала на плите.
Я даже на стуле подскочил:
– На че-о-о-ом?!!
– На плите.
И только тут я понял, что городскому человеку ее поколения очень нетрудно спутать печь с плитой.
. . . . .
Сейчас спросила у меня:
– Это кто книжку написал?
– Барто.
– Это тот же самый? Барто?
– Барто – это тетя.
– Тетя?
Очень удивлена. Не так-то часто встречаются тети-писатели. Чтобы не усложнять дела, я не сказал, что есть и дядя Барто.
21.1.61.
Морозец 10°. Солнышко. Маша с бабушкой гуляют. Мама с папой собираются в дорогу – завтра уезжаем в Малеевку.
. . . . .
Показывает на своего закутанного в платок львенка Леву:
– У меня дети больные.
– А что у него?
– Это – девочка. У нее корень. Она вся в прыщах.
Корь!!!
. . . . .
Маша знает, что детям не дают острого: ножей, ножниц, вилок и тому подобного.
Собирается с мамой на прогулку. Пытается сама повязаться косынкой.
Мама говорит:
– Маша, ты все сама надевай, а косынки дети сами не надевают.
– Гм… А что это – острая штука?
. . . . .
Разглядывает (в который раз) «Венеру» Джорджоне.
– Красивая? – спрашиваю.
Вздыхает:
– Да. Немножко похожа на тетю Шуру Любарскую.
Знала бы наша милая тетя Шура, как высоко ставят ее в этом доме. А она еще «бабушкой Шурой» себя называет!..
. . . . .
Ох, до чего горько уезжать из Ленинграда на целый месяц!
Четыре года назад это было куда проще.
4 ГОДА 6 МЕСЯЦЕВ
28.2.61. Ленинград.
Третьего дня мама и папа вернулись домой. После Малеевки неделю провели в Москве, очень устали.
Машка ждала нашего приезда с нетерпением. Из Москвы мы несколько раз звонили сюда и дважды говорили с Машей.
Прощаясь, я ей сказал:
– Ну, будь здорова, доченька. Теперь уж мы скоро приедем.
Слышу, как она, оторвавшись от трубки, взволнованным голосом сообщает бабушке:
– Говорит, скоро приедут!
Конечно, была уверена, что «скоро» – это минут через пятнадцать-двадцать.
Весь месяц была здорова, гуляла, не кашляла, а перед самым нашим приездом простудилась и встретила нас бледная, с насморком, с кашлем, с повышенной температурой.
. . . . .
Читал ей вчера маршаковскую «Почту». Начало читали вместе, в два голоса, а дальше она стала забывать. Но когда я с грехом пополам дочитал поэму до конца, Машка говорит:
– Ты сам пропустил, что в дороге оно не пьет и не ест.
Выходит – помнит.
. . . . .
После чтения показывал кино…
«Снегурочку» Маша смотрит с жгучим трепетом. Еще ничего не случилось ужасного, а она уже громко вздыхает и охает:
– Ох, горе, горе!..
1.3.61.
Бедная Машка сидит по-прежнему дома. Температура невысокая, но она кашляет, носик у нее плачет, а на улице тоже – лужи и слякоть.
Вечером вчера мы с мамой должны были пойти к Рахмановым, и мама имела неосторожность сообщить об этом Машке слишком заблаговременно – за обедом, так что вся вторая половина дня была для Машки отравлена.
Перед уходом, когда мама уже одевалась, Маша сделала попытку несколько изменить ход событий:
– Вы лучше завтра к Рахмановым идите.
– Как же можно завтра, если у дяди Лени сегодня день рождения?
– А пусть у него завтра будет день рождения.
. . . . .
В день отъезда нашего в Малеевку я рассказывал Маше, какие там, в Малеевке, хорошие, воспитанные дети. Идешь лесом, а навстречу тебе бегут по тропиночке, торопятся в школу деревенские мальчики и девочки. И все один за другим:
– Здрасти. Здрасти. Здрасти.
Машка:
– Знакомые, что ли?
– Нет, не знакомые. Такой там обычай хороший. Только одна девочка один раз не поздоровалась.
– Ее мама не воспитала? Да? У нее мама нехорошая?
– Нет, наверно, девочка нехорошая. А мамы у нее, может быть, и нету.
. . . . .
Да, в Малеевке нас умилял этот славный обычай старины. Пожалуй, только в деревне он у нас и сохранился – да и то не повсюду.
Вспомнил сейчас такой случай. В Москве на обратном пути мы остановились с Аленой в одной из останкинских гостиниц. Завтракали как-то в буфете. За соседним столиком пили кефир два парня, очень на вид славные. По разговору их я понял, что они приезжие, с Волги. Оба сидели за столом в кепках. И Элико им сказала:
– Молодые люди, почему же вы не сняли шапок, когда садились за стол? Ведь дома вы у себя, наверно, не сели бы так?
Пареньки смутились, покраснели. Стянули кепки. И один, постарше, сказал:
– Дома – да. Дома – конечно. А тут, в городе, все в шапках едят.
Вот она – сила примера. И положительного примера. И отрицательного.
. . . . .
Мне часто, почти ежедневно, приходится бывать на почте. И вот что я там вижу.
Среди нашей молодежи стало почему-то модным получать письма «до востребования». Чем это объяснить – не знаю. Может быть, влияние коммунальной квартиры с ее не очень хорошими нравами? А может быть, причины и поглубже. Впрочем, сейчас не об этом. Вот что из раза в раз я вижу. Подходит очередь, молодой человек протягивает в окошко паспорт или студенческий билет, девушка за барьером тщательно просматривает пачку писем, счастливым подает письма, неудачливым говорит «нет».
А дальше? А дальше – счастливый берет письмо и паспорт, несчастливый – только паспорт, и оба молча один за другим поворачиваются и уходят. Ни разу (за последние несколько лет) я не слышал, чтобы кто-нибудь сказал «спасибо».
«Пожалуйста» еще скажут иногда. Этому научило, быть может, «Волшебное слово» Осеевой. А спасибу – тому никто не учит, даже детская литература.
И самое странное: девушке за барьером такое отношение к ней не кажется ни удивительным, ни обидным. Она привыкла. Таковы нравы.
А со мной на почту очень часто ходит Машка.
. . . . .
И сколько раз – в саду или на улице – на глазах у Машки:
– Дяденька, скажите, пожалуйста, который час?
Отвечаю:
– Пожалуйста! Без двадцати двух минут восемь.
И редко-редко услышу в ответ «спасибо». Чаще и тут ограничиваются «волшебным словом». И в самом деле – волшебство свершилось, чего ради разводить дальше эти цирлих-манирлих?!
В таких случаях я не ленюсь – окликаю парня или девочку, провожу небольшую разъяснительную беседу. Делаю это и для них и для Машки. Говорю:
– Если тебе человек оказал даже самую маленькую услугу, надо его поблагодарить. Понял?
Испуг, удивление. И – чаще всего с улыбкой:
– Понял. Спасибо!..
3.3.61.
Показывала мне, как она здорово научилась одеваться. Даже лифчик застегивает. Правда, застегивает не как все, а собственным способом: сначала на руках застегнет, а потом уже лезет головой в этот маленький хомут.
. . . . .
Напялила на голову зеленый бумажный кокошник, держит в руках палку с надетым на нее зеленым целлулоидным шариком.
– Я волшебница!
– Да? А сквозь стену можешь пройти?
– Как это?
Я объясняю.
– Нет, это я не могу еще.
4 ГОДА 7 МЕСЯЦЕВ
4.3.61.
Зима небывало гнусная, грязная, мозглая, сырая, бесснежная.
Машка стояла у скамейки, разговаривала со мной и вдруг – плюх прямо в лужу! К счастью, вода не успела просочиться сквозь рейтузы и прочие обутки. Но пришлось все-таки идти домой. Под штанишки я запихал скомканную газету, и Маша стала криволапой.
Дома на всякий случай растер ей ноги одеколоном.
. . . . .
Перед тем как плюхнуться в лужу, видели, как проходили в планетарий парами школьники и детдомовцы. Я рассказал, как в детстве тоже жил в детском доме. Слушала с интересом. Потом говорит:
– Ты лучше расскажи, как ты к нам попал!..
5.3.61.
Мама дала нам по яблоку. Машка свое кое-как обкусала и спрашивает:
– Куда бросить огрызок?
– А зачем же его бросать? Тут можно еще есть и есть.
Откусила еще разок и опять:
– Куда бросить?
Я вспомнил и рассказал ей, как мальчиком в Харькове нашел на улице огрызок абрикоса, вымыл его у фонтана и съел.
Сказал, что другая девочка или другой мальчик съели бы такое яблоко с косточками. Сказал, что в школе над ней смеяться будут:
– Смотрите, какая барыня эта Маша Пантелеева! Яблока не может доесть.
Пронял дочку.
Посмотрела на огрызок:
– А как его есть?
– Кусай – и все.
Все съела. До последней косточки.
