Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)
— Осенью мы еще разок специально приедем, — пообещал директор. — К тому же Федору Ивановичу хочется рыбку половить.
— Рыбку? — переспросил лесник. — Рыбка пойманная есть.
— Это не то. Ему самому хочется с удочкой посидеть.
— Хорошее дело, — одобрил Максим Алексеевич. — Только нынче клев плохой. Разве что ближе к вечеру рыба заиграет.
— Почему? — не поyял Федор Иванович.
— А после обеда будет дождь, — спокойно, как о чем-то совершенно определенном, ответил лесник.
— Вот бы! — обрадованно воскликнул Федор Иванович, и мысли его сразу же ушли далеко-далеко отсюда — на изнывающие от жары поля района.
— Только дойдет ли до полей?! — хорошо понял секретаря райкома лесyик, а потом добавил: — В лесу-то наверняка будет. Ведь лес — он как? Он сам себя поливает. Жарко, а в лесу влаги много, она на солнце выпаривается и превращается в дождевую тучу…
— Тогда нам придется поспешать, — по-своему истолковал для себя слова лесника Леонид Семенович. — А то для нашего вездехода не везде ход — передняя передача не работает.
— Ну, убежать-то успеете, — засмеялся Максим Алексеевич, — А вообще-то приезжать надо с ночевкой. Рыба здесь непуганая. Не успеешь закинуть удочку — уже потянула. Айдате покажу.
Федор Иванович взглянул на часы: одиннадцатый.
Что ж, времени еще немного, можно и поглядеть.
Двором, затем через дверцу в заборе, они вышли на огород. По одну сторону тропы — грядки моркови, огурцов, помидоров, репы, по другую — картошка. Бледно-розовые цветы ее кажутся по-особенному нежными среди густой зелени. Как и весь огород, окруженный лесом, тоже кажется светлой-светлой поляной. На яблонях в саду, на ближних деревьях — скворечники, скворечники, их столько, что и не сосчитать.
Максим Алексеевич, походя, выдернул с корнем толстый стебель осота, а следом за ним — маленький, всего с двумя листиками, кленок, проклюнувшийся между огуречными грядками.
— Здесь нас и сорняки одолевают, и вот такие самостийные лесные посадки. Чуть-чуть проглядел — вместо огурца вот такой кленок или вяз вырастет…
Солнце поднялось уже высоко, и на открытом месте чувствительно припекало. Однако ничто пока еще не предвещало дождя, в воздухе не было никаких признаков предгрозовой духоты. Может, Максим Алексеевич ошибся в своем предсказании? Федор Иванович поглядел на идущего впереди лесника, на его седой затылок, и позавидовал легкому упругому шагу этого уже давно не молодого человека. Вот что значит жить в лесу — и старый ходит бодрее молодого!
Прямо за огородом начинался бор. Теперь ноги мягко тонули в толстом слое слежавшихся иголок. Остро и духовито пахло разогретой смолой. Воздух был так чист, так густо пропитан лесными запахами и напоен озоном, что Федор Иванович почувствовал, как у него слегка закружилась голова.
Тропинка вела все вниз и вниз, и вскоре меж деревьями засипела, засверкала вода.
Озеро, к которому они пришли, было довольно большим. Ближний его край имел плавное закругление, даль-ний, постепенно вытягиваясь, терялся в частых зарослях осинника.
Они остановились на низком, пологом берегу озера. А противоположный берег был высок, крут, и деревья на нем казались великанами, уходящими вершинами в самое небо. Где-то посредине озера плавала стая уток, Федор Иванович поначалу принял их за домашних и только позже заметил, что шеи у них вроде бы длинноваты для домашних.
— Чирки, — как бы окончательно рассеивая его сомнения, сказал Максим Алексеевич. — И ведь надо — никакого страха не имеют, плавают себе вместе с домашними утками. А выношу отруби — так первыми накидываются.
— Выходит, одни расходы с ними, — усмехнулся Леонид Семенович.
— Зато чего стоит посмотреть, как они над озером кружат! Да и здесь, на воде, вместе с домашней дикую птицу когда видишь, хорошо как-то на сердце делается.
— А охотнички тут не появляются? — поинтересовался Федор Иванович.
— Тут они меня побаиваются. — Лесник засмеялся, и не понять было, то ли в шутку, то ли всерьез надо было принимать его слова.
Чуть в стороне, на берегу виднелась наполовину вытянутая из воды лодка. Должно быть, лодку выдолбили из большой дуплистой липы; нос ее был аккуратно заострен, а корма заколочена досками и тщательно просмолена. Ближе к корме в лодку вделана широкая скамеечка.
Максим Алексеевич подошел к лодке, склонился над скамеечкой и вытащил из-под нее небольшой, свернутый рулончиком кусок бересты. Большим и указательным пальцами он отцепил от бересты крючок, размотал с рулончика около метра капроновой лески.
— Нацепишь на такую вот нехитрую снасть размоченную рожь или насадишь гольцов и на лодке разбросаешь по озеру, — сказал лесник. — Через полчаса проедешь, вытащишь — везде по рыбине… Не поленитесь, приезжайте как-нибудь с субботы на воскресенье. Можно и без удочек, этого добра у меня достаточно.
— А на настоящую удочку, с удилищем, клюет? — деловито осведомился Федор Иванович, чувствуя, как в нем опять начинает просыпаться рыбацкая страсть.
— С удилищем, поскольку с берега, — немного похуже, — ответил Максим Алексеевич. — Самый клев — на середине озера. — И, замотав леску обратно на бересту, кинул се на дно лодки.
— Рыбу сюда сами запускали или…
— Карпов, — сами, а остальную, надо думать, занесли утки. Окуня даже, пожалуй, чересчур много стало, карпу не дают покою…
— Прекрасная рыба — карп, особенно в сметане! — с вожделением воскликнул Федор Иванович и, как бы убоявшись, что его могут принять не столь за рыбо-лова, сколь за рыбо-еда, добавил: — Ну, правда, ловить его — не простое дело.
— Очень хитрая рыба! — поддержал его Максим Алексеевич.
— На что он у вас лучше всего берет? — уже с чисто деловым интересом продолжал выспрашивать Федор Иванович.
— Признаться, на удочку сам я не ловил. Это вон мой брательник, Степан, когда в отпуск приезжает, занимается. Ничего не скажешь: у него получается. Сразу же, как только заявится, начинает сырой, разве что ошпаренной кипятком, картошкой подкармливать. Покормит так с недельку, а уж потом ловит. Получается! — повторил лесник.
Затем он подошел к стоящей у самой воды раскидистой ольхе и, отогнув привязанную к ней проволоку, начал тянуть. Леонид Семенович поспешил на помощь. И вскоре из воды тяжело, медленно выползла плетенная из ивовых прутьев морда, а в ней шумно забилась, заплескалась рыба.
Максим Алексеевич вытянул морду на бережок повыше, подале от воды, и опрокинул ее содержимое на траву. Улов был почти сплошь из окуней. Бойкие, верткие, они отчаянно заплясали, запрыгали, стремясь вернуться в родную стихию и сантиметр за сантиметром приближаясь к воде, по постепенно слабели, обессилевали, затихали.
— Двенадцать! — вслух подытожил свой подсчет Федор Иванович.
При виде трепещущей рыбы у него и внутри тоже словно бы что-то дрогнуло, затрепетало. Он принялся хватать бьющуюся рыбу и кидать в небольшое углубление на берегу.
— А морду с чем закидываете? — хотелось, на всякий случай, знать и это.
Максим Алексеевич, должно быть, уже понял, что имеет дело с настоящим рыбаком, и отвечал на вопросы секретаря райкома обстоятельно, серьезно:
— Хорошо идет на копченое или чуток подпортившееся мясо.
Вытащили вторую морду. В ней оказалось восемь добрых, словно бы на подбор, окуней.
Сложив морды в лодку, лесник вытащил из кармана полиэтиленовый мешочек, зачерпнул в него воды и побросал в воду пойманную рыбу. Окуньки разом ожили, заплескались, забрызгав лицо и форменную куртку лесника.
— Держи! — протянул он набитый рыбой мешочек Леониду Семеновичу, — Вернетесь домой — уху сварите. Уха из окуней считается вкусной. Стерляжьей-то, конечно, уступит, но не на много.
— Ну вот, ты ловил, а мы будем уху хлебать, — заколебался было Леонид Семенович.
— Нам-то она уже приелась, чудак-человек, — усмехнулся лесник. Усмехнулся по-доброму, широко.
— Тавдабусь тогда, — поблагодарил Леонид Семенович.
— Ну, а теперь пойдемте немного перекусим, да хоть грибов наберите на дорогу. Из леса, говорят, негоже возвращаться с пустыми руками.
Последние слова Максим Алексеевич сказал серьезно, без улыбки, с твердой верой в их истинность. И Федору Ивановичу эта вера в какую-то древнюю, не от языческих ли еще времен идущую, примету даже понравилась.
Ему нынче все нравилось, все наводило на радостные мысли. Нравился и вот этот идущий впереди старый человек в темно-синем рабочем костюме и кирзовых сапогах; нравилась его обстоятельность во всем, его близость, если не сказать родственность, к лесу и его обитателям, ко всему, что этого человека окружало. Даже вот эта его мягкая, неслышная, вырабатывавшаяся годами и десятилетиями походка, и то для Федора Ивановича была исполнена мудрого смысла. Радовался Федор Иванович и тому, что сам так близко соприкоснулся с живой природой, с той самой первозданной природой, о которой в наш атомный век начинаем знать больше по книгам да по телевизионному «Клубу кинопутешествий», а чтобы самим, своими глазами увидеть — на это и времени не хватает, да и самой «живой природы» остается все меньше и меньше…
