Виктор Шкловский - Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Но сладостна жизнь в поправках.
Сладостно младенцу сбрасывать со стола на пол вещи, как бьющиеся, так и не бьющиеся.
Это познание.
И как священна для меня память о мальчике двух с половиной лет, он пришел ко мне с улицы, взволнованный, с него еще не успели снять башлыка, он подошел ко мне и сказал: – Папа, оказывается, у лошадей нет рогов, – он сделал открытие.
Вот эта множественность открытий, множественность хождений, это и есть искусство, – оно многоступенчато.
И то, что называется перипетией, это лестницы, которые идут то вверх, то вниз.
Несчастье Анны Карениной до конца непонятно самому Толстому.
Он только пошел за женщиной, про которую было известно, что она аристократка, известно было, что она изменила мужу, но вот перипетии ее жизни,
– ее не побили камнями (это был древнебиблейский способ борьбы с изменой женщины – в мужчин никто за многоженство камней не бросал).
Кажется, по некоторым намекам, у храма Соломона было помещение, где женщины утешали приходящих мужчин.
Правда, это говорил Розанов, а Розанов не ученый. Есть место в «Анне Карениной», которое я приведу. Женщина, жена мужчины, он старше ее на двадцать лет, он очень занят государственными делами, состоящими в бумажной борьбе с ведомствами, и мало занят женщиной, в чем уже нет его вины.
Говоря обиняком, в постели ей не о чем было с ним разговаривать.
И вот верная его жена, она боялась «теней», которые за ней ходили, она была прекрасна, а в самом начале романа говорится, что женщины, за которой ходят «тени», плохо кончают.
Но в том же романе было сказано, что женщина должна гордиться, когда ей делают предложение.
Совершилось падение женщины, про которую никто дурно не говорил, и она рыдает.
Любовник говорит: что, ты несчастна? – она отвечает: нет, я не несчастна, я как человек, голодный человек, который ест.
Ему стыдно, он, может быть, оборван, но он ест – вот эта жажда женщины, об этом не сказано прямо, хотя об этом много сказано в романах о мужчинах.
Это сказано с той откровенностью, с которой не говорили в самых прямо рассказывающих о любви романах.
Толстой договорил смысл брака – один из смыслов брака – до конца.
Чехов говорил, что женщина получает от мужчины включение в жизнь – программу отношения к жизни.
…Мы знаем, что дети кочевников были пастухами.
И только немногие из них – в Библии Иосиф – были любимцами отцов.
Простая истина, за которую, кажется, не надо побивать камнями.
Истина о человеке, который голоден.
Горькая истина, потому что ее никогда не договаривали.
Боккаччо включает в свою книгу рассказ об ученом судье, старике, который женился на молодой. Ничего хорошего из этого не вышло, а что вышло, я уже сказал.
Толстой говорил, что Анна вышла за Каренина при самых лучших предзнаменованиях.
Лучший жених во всем околотке.
И ребенок у нее незабываемый, любимый больше, чем Анна потом любила дочку от Вронского.
Сын Сережа, который был уже восемь лет заменой счастья, когда начался роман.
Она любит в мальчике нелюбимого человека и потом отодвигает своего обманутого и осмеянного мужа, отодвигает, как отодвигают после обеда тарелку.
Так вот, Боккаччо рассказал, как разочарованную молодую женщину, я говорю про жену судьи, взял пират в плен и сделал ее своей реальной женой; муж пришел ее выкупать, а она не хотела возвращаться.
Муж говорит о позоре, она отвечает, что об этом надо было думать раньше; она говорит, что она занята веселым шерстобитным ремеслом.
Боккаччо, как человек своего времени, как реальный человек, сказал, что потом муж умер, любовники поженились и стало лучше нельзя.
Но вернемся к главной теме жизни многих и к теме книги. Она мне кажется такой легкой, я ее напишу сразу – так всегда казалось.
Ну, скажем, сначала десять лет, а теперь последние два года.
Но искусство живет затруднениями, вниманием многократного разгадывания, и то, что мы называем перипетиями, это приближение к неведомой истине.
Драматургия Эсхила, я имею в виду Ореста, и драма Гамлета, и драма другого молодого поэта в России – Треплева, драмы других поэтов, которых мы знаем живыми и видели мертвыми, драмы многих поколений – это в жизни познание, и искусство построения романа – это искусство создания жизнепонимания.
И загадка – это не там развернутое, не там посеянное зерно художественного произведения.
Вот так наконец мы вышли на ту дорогу, которую оставили, чтобы посмотреть окрестности, на дорогу, которую никто из нас не может оставить, никогда не сможет.
И нет противоречия в том, что это трудная дорога, нередко путаная дорога, но только в том смысле, что на этой дороге легко заблудиться.
Анна Каренина, так же как и Катюша Маслова, героиня на трудных путях.
Это судьба и ее опасность.
Своеобразные и большие станции со множеством путей.
Но Катюша Маслова, как мы увидим на следующих страницах, она создает другой образ жизни, образ любви, если бы это слово не было бы вконец испорченным, я бы сказал слово – модель жизни, – Катюша, прекрасная, как будущее, она переходит, и легко, и трудно, как бегущий по земле, бегущий на колесах самолет, вздрогнув, переходит в полет новой нравственности.
II
Время смывает нас, как преподаватель в младших классах смывал мелом на черной классной доске неверно решенную задачу, вот точно так смывает время поколения.
Мне пришлось знать старика, бывшего сенатора А. Ф. Кони, знать неожиданно.
Один издатель, надеявшийся на реставрацию когда-нибудь буржуазного строя в России, покупал у писателей рукописи, навсегда, и заключал договора. Договора были напечатаны с советскими выходными данными, но на договора клеились старые царские гербовые марки, скреплявшие договор пошлиной.
Договора были тяжелые.
В договоре обозначалось, что в случае неурядиц дело должно решаться судом чести.
Возникли споры, как председателя суда пригласили Кони.
Когда-то Кони председательствовал на суде, когда судилась Вера Засулич; она стреляла в Трепова, который подверг телесному наказанию революционера.
Суд, царский суд, суд присяжных под председательством уже немолодого знаменитого юриста Кони постановил, что Вера Засулич не виновата.
Этот суд произвел тогда очень сильное впечатление на Л. Н. Толстого. Он переписывался об этом со своей теткой и говорил об этом суде как о знаке времени.
Теперь перед стариком Кони лежало маленькое нелегкое дело.
Его председательство кончило когда-то его карьеру, к чему он отнесся очень спокойно, ставши литератором.
Он написал хорошие воспоминания и знаменитую статью про доктора Гааза, знаменитого человека, который заботился о каторжниках, примерял на себя эти цепи, ходил по комнате, чтобы почувствовать, что значит пройти в кандалах хотя бы один переход от одного этапа до другого.
Кони просмотрел это дело и обратился к издателю: – На вашей бумаге напечатано, что дело будет решаться судом чести. Но дело в том, что ваши документы обращаются сразу как бы к двум правительствам – советскому и царскому. Форма советская, гербовые марки царские.
Я советую вам обратиться к любому из правительств, к которому невольно обращаются ваши документы, – либо царскому, либо советскому – и предъявите эти ваши осторожно написанные договора.
Мне очень хочется вспомнить этого человека: он не сгибаясь, но опираясь на палку, ходил по Невскому проспекту; понимал, что изменилось время, что письменное, печатное слово подкрепляется словом звучащим – кино.
Он видел смену времени.
А пока Кони основывал Институт живого слова.
Я помню Невский проспект как адрес этого института, а номер дома забыл.
Кони был человеком большой памяти и уважения.
Л. Н. Толстой хорошо знал Кони, много раз прибегал к его помощи для заступничества за какого-либо человека, для поиска доказательств, что это дело незаконно для своего времени или для всех времен, добавим мы.
Кони раз гостил в Ясной Поляне у Л. Н. Толстого.
Было это в июне 1887 года.
Он рассказал дело.
Когда он, Кони, был прокурором Петербурга, пришел к нему молодой человек, просил помощи.
По национальности человек был финн.
Его отец имел в Финляндии большое имение, часть которого сдавал в аренду. Арендатор одной из мыз умер. Осталась девочка. Старик, владелец мызы, взял девочку на воспитание. Сперва она жила в детской, потом ее перевели в девичью.
Потом она стала прислугой.
Но не потеряла своей прелести, своих знаний французского языка, – была она полугорничной-полувоспитанницей, и человек приехал из университета в имение отца и как-то случайно, думая, «что все так делают», соблазнил девочку.
Имя ее было Розалия.
Прошло время. Студента, ставшего потом почтенным человеком, уже назначили присяжным заседателем.
Судили проститутку, которая похитила у гостя сто рублей.
