Иван Кудинов - Переворот
— Бутафория, конечно, — помедлив, сказал Бачурин. — Но делу не повредит. Можно попробовать.
Между тем положение осложнялось. Наскоро сформированные, необученные и плохо вооруженные красногвардейские отряды отправлялись под Черепаново, где уже стояли барнаульские боевые дружины. А со стороны Бердска, по железной дороге, двигался на них, ощетинившись орудийными стволами, чехословацкий бронепоезд. Надо было встретить и дать ему отпор.
И в горах зашевелились опять всевозможные недобитки — каракорумцы в Улале, а в Онгудае объявился какой-то летучий отряд штабс-капитана Сатунина… Кто он, этот Сатунин откуда — пока было неизвестно.
В начале июня он сам дал о себе знать — связался с Бийском по прямому проводу:
— Даю вам сутки на размышление.
— По поводу чего размышлять? — спросил Двойных.
— По поводу вашего краха. Ждете гостей? А это не гости, хозяева возвращаются…
— Ну что ж, — ответил Двойных, — встретим «хозяев» хорошим оркестром… Есть еще вопросы?
— Полномочия ваши, граждане большевики, истекают. Советую загодя перекрасить флаги.
— И в какой же цвет?
— Конечно, в белый. Другого цвета не признаем.
— Ошибаешься, штабс-капитан, насчет цвета, — как бы подвел черту Двойных. — Мы не для того революцию делали, чтобы в трудный час мерзавцам сдаваться.
21
Ранним утром, по холодку, «артиллерию» Чередниченко погрузили на платформу, и поезд, в котором ехал и отряд Степана Огородникова, добившегося наконец отправки на фронт, двинулся в сторону Новониколаевска, оставляя позади одну за другой знакомые станции — Уткуль, Загайново, Алтайская, Повалиха, Тальменка… Поезд шел без задержек и к вечеру, еще засветло, прибыл в Черепаново.
Здесь его встретил командующий Алтайским фронтом Иванов, невысокий, медлительный человек, с тяжелым квадратным подбородком. Огородников узнал его тотчас, как только увидел — недели две назад Иванов приезжал в Бийск по заданию губревкома; и он тоже, как видно, узнал Огородникова, но никак этого не выказал. Поздоровался сухо, официально. Спросил, какова численность отряда, как и чем вооружены. И несколько повеселел, оживился, узнав о том, что бийчане прибыли со своей «артиллерией».
— Это хорошо! Пушек у нас нет.
Однако никаких распоряжений с его стороны не последовало. Да и фронта как такового здесь, в Черепаново, по существу не было. Степан удивился:
— А мы считали, что чехословаки уже на подступах к Черепанову…
— Нет, чехословаки находятся пока за Евсиным, — пояснил командующий. — Дней пять уже стоим и ждем…
— Стоим и в ус не дуем, — едко заметил высокий, крест-накрест перетянутый ремнями человек. И подал Степану руку, представился: — Долгих Иван. Командир сводного барнаульского отряда.
— И никаких действий за пять дней? — не мог скрыть удивления Огородников.
— Если не считать сторожевого охранения, — ответил Долгих. Командующий недовольно покосился на него, лениво повернув голову, и слегка покраснел:
— Зря вводишь в заблуждение. Люди только что прибыли и мало осведомлены о действительной обстановке…
— А это и есть действительная обстановка.
— Штаб разработал детальный план обороны…
— Почему только обороны?
— А вы собираетесь наступать? — спросил командующий, нахмурился и добавил, как бы оправдывая бестактность своего вопроса: — Нам неизвестны силы противника, — обращался теперь не столько к Долгих, сколько к Огородникову. — Атаковать же вслепую — по меньшей мере неразумно.
— А выжидать? — возразил Долгих. — Сидеть и ждать, когда противник сосредоточится и обрушит все свои силы, какой в этом смысл?
Видимо, разговор на эту тему у них был не первый. Иванов не ответил, круто повернулся и пошел по перрону в сторону вокзала.
— Товарищ командующий! — догнал его и зашагал рядом Огородников. — Какие же будут распоряжения? Что нам делать?
Иван как будто не слышал вопроса, шел молча, не глядя на Огородникова. Степан переспросил.
— Разгружайтесь пока, — сказал наконец Иванов. — Задание получите. — И, чуть помедлив, добавил с легкой и сумрачной насмешкой: — Не спешите, успеете еще навоеваться…
Ответ командующего поразил Огородникова. Он остановился, растерянно глядя ему в спину, и не заметил подошедшего Долгих. Тот положил руку на его плечо, Огородников обернулся.
— Ну, — спросил Долгих, — какую картину он тебе нарисовал?
— Безрадостную, — ответил Огородников, поражаясь открытой неприязни Долгих к командующему. — Скажи, он что… случайный здесь человек, Иванов? Как же он здесь оказался? Кто он, откуда?…
Долгих пожал плечами.
— Бывший капитан инженерной службы. Говорят, хорошо строил когда-то мосты…
— Вот и строил бы мосты!
Долгих улыбнулся, тронув Степана за локоть. И они пошли по шаткому дощатому перрону, сквозь который там и сям пробивалась пыльно-зеленая жесткая трава.
— Покажи мне свои пушки, — попросил Долгих. — Это правда, что они еще при Петре Великом состояли на вооружении? Ну, и как они стреляют, петровские мортиры?
— Не знаю, — ответил Огородников. — Стрелять пока не приходилось.
***Утром из Евсино донесли: несколько составов противника приближаются к станции. Что за составы, сколько? Штаб снова заседал, разрабатывал планы. А у Долгих возник свой план. Взяв несколько бойцов, он сел в паровоз и налегке, отцепив вагоны, помчался в Евсино, чтобы самолично разведать обстановку.
Доехали минут за пятнадцать. И вот он фронт — как на ладони. Местность за станцией ровная, поросшая лишь мелким и низким кустарником, и полотно железной дороги просматривается до самого горизонта. Далеко на этом открытом и ровном поле виднелись паровозные дымки. Долгих насчитал их пять, таких дымков — пять неприятельских поездов, растянувшись по всей видимой равнине, двигались на Евсино. А это значит, что при благоприятно сложившейся для них обстановке не далее как к вечеру, а то и раньше могут выйти они и на Черепаново… Теперь промедление могло стоить жизни. Долгих приказал машинисту возвращаться — и они, наддав пару, помчались обратно.
Тем временем отряд Огородникова и приданная ему «артиллерия» Чередниченко, получив задание прикрывать левый фланг между Евсино и Черепаново, вышли на исходный рубеж. Пушки установили на невысоком бугре — позади березовой перелесок, дальше поле, поросшее кустарником, а впереди железнодорожное полотно, по прямой до него не больше сорока саженей…
Взошло солнце. И поляна вспыхнула и занялась белым пламенем. Цвела ромашка. И так ее было много вокруг, так буйно и чисто она цвела, на этом бугре — некуда ногой ступить. Чередниченко, увидев, как лошади топчут и с хрустом ломают копытами цветы, несколько даже растерялся.
— Ты погляди! — сказал он шедшему рядом Огородникову. — Сколько цветов… Может, сменить позицию? Жалко топтать.
Огородников посмотрел на него и ничего не сказал Подошел к пушкам. Две из них были установлены рядом, третья чуть поодаль. Огородников придирчиво их осматривал, время от бремени поворачиваясь к Чередниченко:
— Не шибко высоко забрались?
— Нет, в самый раз. Траектория с этой точки отличная, — пояснил Чередниченко. — Кроме того… видишь поворот? Поезд непременно здесь притормозит, замедлит ход — вот тут мы его и угостим. Жахнем, как вон говорит товарищ Романюта, по кумполу. Все рассчитано.
— Ясно, — кивнул Огородников, направляясь к третьей пушке, сделанной рабочими механических мастерских и удивляясь несуразному ее виду: ствол пушки, установленный на колеса от жнейки, был слегка изогнут и смотрел куда-то в сторону и чуть вверх. — А это что за кичига? — спросил. — По кому вы из нее собираетесь палить?
— По аэропланам, товарищ командир, — весело ответил невысокий, коренастый боец, выглядевший рядом с этой пушкой не менее живописно: на нем была солдатская гимнастерка и синие плисовые шаровары, заправленные в сапоги. Огородников улыбнулся, узнав Тихона Мурзина, двоюродного брата Вари Лубянкиной.
— Ясно, — кивнул он и построжел. — Ну что ж, товарищи, шутка дело хорошее, только сегодня ждут нас дела не шуточные. Так что будьте готовы. — И, увидев Романюту, подбадривающе спросил: — Ну как, товарищи артиллеристы, жахнем по кумполу?
— Жахнем, как пить дать! — сказал Романюта.
Подул слабый ветерок, и поляна колыхнулась, белые волны пошли по ней из конца в конец. Сухо и жестко зашумела трава.
Романюта сорвал ромашку и ловко, двумя пальцами стал отделять белые продолговатые лепестки, приговаривая:
— Любит — не любит… к сердцу прижмет, любит — не любит… к черту пошлет! — Бойцы собрались вокруг него, сдержанно посмеиваясь, ждали, чем кончится этот наговор. — Любит! — объявил Романюта, оборвав последний лепесток.
