Иван Виноградов - Плотина
— Но ведь можно еще что-то предпринять!
— Единственное: думать над тем, как сохранить жизнь Реки в новых для нее условиях. Сохранить или восстановить. Большего нам уже не дано. А в дальнейшем — это уже другое деле! — в дальнейшем надо добиться, чтобы ни одна стройка на реках не проектировалась без нашего участия. Только тогда, когда проект закладывается, можно что-то предусмотреть и спасти. С нами согласовывают теперь готовые проекты, а надо, чтобы уже в состав проектной группы, на равных правах, включали инженера-эколога. Чтобы он бился там за природу насмерть, а главное — предлагал свои технические решения. Мы должны противостоять покушениям на среду в самой начальной стадии человеческого вмешательства и в конце концов освободить прогресс или НТР от варварства.
— Это вы прекрасно сказали, Иван Глебович! — похвалила Мариша. — Когда будете в Москве докладывать, начните именно так: освободить прогресс от варварства… Только вот насчет технических решений, — усомнилась она. — Мы ведь ничего не смыслим в гидротехнике, в проектировании.
— Нельзя сказать, что ничего, — возразил Иван, — но, конечно, мало. Поэтому надо ставить вопрос о подготовке инженеров-экологов, а всем проектировщикам давать экологическую подготовку. Тогда будет реальным путь, что предлагает Жак-Ив Кусто: иметь выбор и выбирать такие технические решения, которые совместимы с сохранением окружающей среды и всей экологической системы…
Пожалуй, внимательнее всех других прислушивался к этому разговору Михаил Михайлович. Ему все было интересно, он понимал заботы ученых, но всякий раз, как задевались его чувства старого гидростроителя, когда его причисляли к варварам, он готов был забыть о правилах гостеприимства и вступить в бой с этими близорукими людьми, которые не понимают, что без энергетики вся их наука, все разговоры, все хлопоты равносильны пшику. В конце концов он выбрал момент и сказал:
— Нам здесь приходится многое слышать, на многие отвечать вопросы, но пока что не доводилось быть в роли обвиняемых.
— Мы вас не обвиняем, Михаил Михайлович, — сразу же отклонил его обиду Тихомолов. — Вы делаете свое дело, мы — свое. А надо, чтобы мы эту общую работу делали вместе. Нам надо быть ближе друг к другу — вот в чем задача.
— Один новосибирский академик, — заметил тут кто-то из молчавших москвичей, — высказал любопытную мысль. НТР преподносит нам такие проблемы, говорит он, где нет ни правых, ни виноватых, где нет единственных решений, где один долг противопоставлен другому.
— Вот! — обрадовался Мих-Мих. — Долг против долга, но там и там — долг!
А катер все несся вниз по реке, и река несла его на своей бугристой спине то быстрее, то медленнее, и проплывали мимо, оставались позади обреченные берега, молчаливо предлагая людям еще раз посмотреть на них и попрощаться с ними. Какие бы потом ни предпринимались программы по сохранению Реки, эти берега уже ничто и никто не спасет, и этим деревьям уже в следующую осень придется уйти под воду, потерять свои листья, а затем и ветви и медленно догнивать потом мертвыми тычками на дне будущего глубокого водохранилища, А вода, здесь накопленная, будет пропущена сквозь азартную круговерть турбин, и ее сила потечет по толстенным жилам в окрестные города и села, обернется то светом, то новым движением, то электролизной реакцией — и все это будет на благо человека, отдавшего взамен частицу живой природы. Не будет ни правых, ни виноватых. И самые ярые защитники природы будут пользоваться электрическими бритвами, радиоприемниками, телевизорами, электроутюгами… а гидростроители будут орудовать уже на новой реке.
Соединятся ли, согласуются ли когда-нибудь усилия защитников и покорителей?
— Приезжайте через годик — увидите здесь новое море, — пригласил гостеприимный Мих-Мих, когда ученые высаживались из катера.
— Спасибо, — отозвалась на это одна только Мариша. Да и она поспешила добавить: — Нам-то лучше бы приезжать к Реке, а не к вашему морю.
Мих-Мих обиделся и замолчал. Все-таки он плохо понимал этих неблагодарных людей и был, пожалуй, доволен, что его миссия здесь завершилась.
Все направились к плотине, хорошо в этот час подсвеченной вечерним солнцем. На многих блоках оставались еще с зимы желтые, соломенного цвета щиты утепления, и в тех местах плотина была тепло-золотистой, как будто и не бетонной. Даже и голый бетон в этом мягком освещении выглядел не столь сурово.
С какой-то особой замедленной грациозностью поворачивались над плотиной высоко поднятые на блоки башенные краны. Поскольку людей видно не было, работа кранов воспринималась как некая фантастика. Они словно бы сами собой двигались, сами собой управлялись и временами тяжко, басовито вздыхали — от бессменной работы.
23Но люди на плотине, конечно же, были всегда, и в этот благословенный час тоже. Продолжали свое, не сегодня начатое. Возводили поперек Реки несокрушимую и в какие-то моменты действительно красивую стену-скалу, эту рукотворную твердь, в общем-то не уступающую природной тверди.
Легко было творцу всевышнему! Сказал про свет — и стал свет, сказал про твердь — и стала твердь. За какие-то семь дней, без проектов и графиков, сотворил все сущее. А тут и после семи лет беспрерывных трудов разве что полдела сделано. И предстоит еще столько попотеть и помозговать! Без перерывов, без любований, без остановок. Так что и в нынешний вечер, как во все предшествующие дни и ночи, несли здесь свою поднебесную вахту невидимые и недоступные крановщики, а в сырости и сумраке потерны, в боковых галерейках, скрючившись над малыми бурильными станочками, сверлили-просверливали сначала бетонную, затем природную твердь угрюмоватые бурильщики, все укрепляя, усложняя и развивая «корневую систему» плотины. Не прекращалось конвейерное движение «белазов» и «мазов» между бетонным заводом и плотиной. Позвякивая цепями и зацепами, перехваченные толстыми кожаными ремнями, лазали по стойкам и прогонам будущей бетоновозной эстакады неторопливые монтажники. Верхние лазали и что-то там крепили, схватывали, а нижние ворчали: опять недослал завод-поставщик два ригеля! Как без них монтировать дальше? Что скажем Острогорцеву, который требует эстакаду хотя бы к сроку, если для досрочной сдачи у нас кишка тонка? Ему и в самом деле нужна позарез эта надземная магистраль, по которой бетон будут подвозить прямо к блокам.
Где-то тут же делали свое дело и менее заметные, не главные вроде бы, но совершенно необходимые другие люди: электрики, газорезчики, водопроводчики, даже повара и официантки (в ночной столовой) и еще многие и многие. Каталась вверх-вниз в железной коробке-клетке (настоящая беличья забава!) миловидная девушка-лифтерша в голубой косыночке. Она еще весела и забавна в это ранневечернее время, ловко пикируется с парнями, но пройдет еще часок, другой, третий, и начнет бедняжка позевывать — укатается! И станет больше помалкивать, вспоминая свою общежитскую кроватку в углу комнаты, где по ночам снятся все еще голубые и розовые сны.
Словом, все люди, необходимые для продолжения дневных дел ночью, были на местах — в кабинах ли кранов и бетоновозов, на блоках или в потерне.
В одной пустой выгородке на водосливной части плотины задержалась комиссия по приемке блоков. Саша Кичеева заметила, что нехорошо промыт старый бетон, обнаружила несколько щепок в углу и начала читать мораль Юре Густову:
217 — Как же ты так, Юра? Не проверил, доверился? Да?
Юра и в самом деле доверился новому бригадиру Руслану Панчатову, который до сих пор так старался показать свою преданность делу, а тут явно сплоховал, и не поймешь, по какой причине. Саша отгадала — доверился. Но признать это Юре не хотелось, и он пытался что-то бесполезно возражать ей, просил все же подписать акт, чтобы не тянуть время, не задерживать начало бетонирования.
— Время уже идет, Юра — мягко, но непреклонно заметила Саша.
— Каменная ты баба! — по праву старого приятеля беззлобно обозвал ее Юра.
— Скажи — бетоновая, — отвечала необидчивая Саша. — Каменных теперь и в степи не осталось — все в музеях.
Юра подозвал Панчатова, показал ему кулак и велел привести своих ребят, чтобы доделать то, что надо, и быстрее начать работу. Он и сам ушел бы, убежал бы отсюда вместе с Русланом, если бы мог. Потому что ему почти невозможно было находиться в этом коробе в присутствии трех женщин. Потому что одной из трех была Наташа Варламова, новый и неожиданный для Юры член приемочной комиссии. Она, правда, не участвовала в разговорах и за все время не сказала громко ни одного слова — только шепнет что-то Саше и опять замолчит. Она вообще вела себя тихо, как неопытный, сознающий свою неопытность, новичок. И так же, как подобает новичку, держалась: вроде бы в группе, вместе со всеми, и в то же время как бы чуть в сторонке. Главной фигурой была здесь Саша. С нею велись все переговоры, ее Юра только и видел, только и слышал. И не было, однако же, такой минуты, когда бы он не ощущал присутствия Наташи и не чувствовал от этого вяжущей и раздражающей скованности. Ему все время было не по себе. Он и говорил не совсем то, что полагалось бы, и у него даже голос изменился, стал каким-то пересохшим и чужим, трудно управляемым. Все тут было нехорошо — и то, что блок не принят, как говорится, с первого предъявления, и то, что его, Юру Густова, уличила и слегка отчитывала эта женщина, ходившая когда-то у него в подручных, как теперь пришла с нею Наташа. Уж не перед Наташей ли хочет унизить его хитрая степнячка?
