Варткес Тевекелян - Гранит не плавится
Завязалась перестрелка. Одни контрабандисты пытались задержать нас огнём. Другие перетаскивали тюки обратно в моторку.
Большинство наших людей, во главе с Иваном Мефодьевичем, ползком спустились вниз, продолжая стрелять на ходу. Послышались крики раненых. Капитан Исмаил, убедившись, что товар не спасти, торопил своих подручных поскорее перебраться на лодку.
По приказу Яблочко я и двое сотрудников остались на скале — обезопасить тыл. Мы понимали: у Исмаила есть в городе сообщники и они должны приехать за товаром. Однако никто не показывался: должно быть, испугались выстрелов.
На море показались огоньки, это приближался наш сторожевой катер. Рассекая полосы дождя, заиграл яркий свет, то вспыхивая, то снова угасая. Хоть я и не знал азбуки морских сигналов, но догадался, что с катера предлагают контрабандистам сдаться.
Темнота мешала мне видеть, что происходило внизу. Блеснул огонь, раздались два пушечных выстрела. В ответ что-то просигналили с моторной лодки — и всё стихло.
На катере зажгли прожектор, и я увидел, как контрабандисты один за другим прыгают на берег. Капитан Исмаил настаивал через своего переводчика, чтобы им разрешили перетащить на лодку товар. Яблочко возражал.
— Знаем мы эти фокусы! — сказал он. — В порту вы подымете хай и будете доказывать, что на вас напали в открытом море!.. Нет, уважаемый капитан Исмаил, ничего не выйдет! Погуляли вдоволь, и хватит. Парадом командую я, а вы соблаговолите подчиняться!..
Более пятидесяти тюков и ящиков, беспорядочно разбросанных на мокром песке, оставили под охраной пограничников. Контрабандистов выстроили и повели в город. Всю дорогу Исмаил что-то бормотал, — наверное, проклинал свою судьбу, да и нас в придачу.
Наутро ящики и тюки привезли и сдали в таможню, моторную лодку привели в порт на буксире.
Председатель Чека объявил благодарность всем участникам операции.
Пришло письмо от Шурочки, она обещала скоро приехать.
Не знаю почему, но на этот раз её письмо как-то особенно взволновало меня.
Я был очень одинок. После смерти мамы у меня не осталось на всём белом свете ни одного близкого человека. Этим я и старался объяснить своё нетерпение поскорее увидеть Шурочку. Но, конечно, я обманывал самого себя. Не скучал же я так сильно по другим друзьям, даже по самым близким, как, скажем, Костя!..
В доме учительницы музыки я иногда встречал девушек. Одна из них, Мария, нравилась мне. Она была красива. Глядя на неё, я начинал понимать, почему восточные поэты часто сравнивали девушку с чинарой. Высокая, тоненькая, лёгкая, Мария и впрямь напоминала молодую стройную чинару. Волосы у неё были светлые, золотистые, а глаза, длинные ресницы и брови — чёрные. Лёгкий румянец на загорелых щеках придавал ей особое очарование.
Когда мы оставались одни, Мария охотно и непринуждённо разговаривала со мной, шутила, смеялась. Но стоило появиться кому-нибудь из её подруг, как она замыкалась, нехотя отвечала на мои вопросы.
Как-то я встретил её на улице, хотел заговорить с ней, но она холодно кивнула мне головой и ускорила шаги. Озадаченный этим, я спросил у Нины Георгиевны, почему Мария избегает меня при людях.
Старая учительница некоторое время молчала, как бы подыскивая ответ.
— Не знаю, поймёте ли вы правильно… Вы — русский, к тому же из совсем другой среды. Да, да, не удивляйтесь и не качайте головой! К сожалению, некоторые уродливые национальные традиции очень живучи. Родители Марии хорошие, образованные люди, но они в плену устарелых традиций и ни за что не согласятся, чтобы их дочь встречалась с русским парнем.
— А если молодые люди полюбят друг друга?
— Бывали и такие случаи. Правда, редко, но бывали… Обычно это кончалось печально. Родители проклинали свою дочь, отрекались от неё…
— Как всё это дико! — невольно вырвалось у меня. — Нечто подобное случилось с моей матерью, и она очень страдала… Я ещё могу понять, когда люди делятся по классовому признаку, но по национальности — это кажется мне диким! Неужели этому никогда не придёт конец?
— Придёт, конечно! Но для этого нужно немало времени… Мария очень нравится вам? — спросила она вдруг.
— Не знаю… Она добрая, хорошая девушка. Хотелось бы узнать её поближе…
— Понимаю… Скажу вам по секрету, что мне никогда не нравились люди, отступающие перед трудностями! — неожиданно добавила она.
Следствие по делу Гугуши закончилось. Коллегия Чека приговорила нашего товарища к трём годам тюремного заключения. Три года за безделушку стоимостью в три рубля!..
Дня два я ходил сам не свой — всё думал о судьбе Гугуши. И как объяснить старой матери причину исчезновения её сына?.. Что-то нужно было предпринять для спасения парня, но что? Пошёл за советом к Яблочко.
— Вообще-то немножко переборщили, — сказал он. — Впрочем, подошли так строго, чтобы другим неповадно было. Да ведь дело не в сроке, а в самом факте осуждения. Посидит он с полгода — и выпустят, пятно же останется на всю жизнь… Недаром в народе говорят: «Береги честь смолоду».
— Иван Мефодьевич, а если нам поручиться за Гугушу? — предложил я.
— Не знаю… Не знаю, — проворчал он и закурил.
— Мой бывший начальник, Модест Иванович, часто повторял, что мы работаем в органах не только для того, чтобы карать. И он был прав. Неужели такой коллектив, как наш, не сумеет воспитать одного парня, к тому же парня хорошего? Гугуша ведь не враг, не пропащий человек. Опять же — подумайте о его матери, что будет с нею?
— Слушай, Иван, ты чудной какой-то, ей-богу! Зачем агитируешь, зачем бьёшь на жалость? Кто я, по-твоему, председатель Чека, чтобы отменить решение коллегии, или председатель ВЦИК Калинин?
— Рассуждая так, можно от всего отмахнуться!.. Я же знаю, вы сами хотите помочь Гугуше. Пойдёмте к председателю, поговорим с ним, — авось поймёт. В конце концов Гугуша работал с нами, и мы в ответе за него!
— А если не захочет слушать? — Яблочко начал сдаваться.
— Захочет! У нас же есть язык, — объясним!
— Ладно уж, пошли…
Председателем Чека в то время работал у нас старый большевик Цинбадзе. Человек строгий, крутого нрава, он прошёл большую школу революционной борьбы и конспиративной работы, сидел в тюрьмах, не раз совершал побеги из ссылки. Рассказывали, что он подверг домашнему аресту собственную жену за то, что она приняла от какого-то земляка курицу в подарок.
Сразу, по-видимому, догадавшись, о чём пойдёт речь, он принял меня и Яблочко холодно.
— Слушаю, — коротко сказал он, даже не предложив сесть.
— Мы пришли просить вас за одного нашего сотрудника, — начал было Яблочко, но, поймав на себе суровый взгляд Цинбадзе, осёкся и замолчал.
— Лучше бы вы смотрели, чтобы ваши сотрудники не совершали преступлений! — Цинбадзе сердито переставил пресс-папье.
— Мы понимаем, что поступок Гугуши не имеет оправдания, — сказал я. — Но, учитывая его безукоризненную работу и молодость, решили просить вас, товарищ Цинбадзе, разрешить нам взять парня на поруки. Работники комендатуры порта сумеют воспитать Гугушу!.. А так он погибнет…
Председатель не перебивал меня и, кажется, внимательно слушал.
— Любопытно!.. Выходит, вы решили организовать у себя в порту школу по перевоспитанию молодых преступников! — сказал он с чуть заметной усмешкой.
— Нет, мы просто будем примером и советом удерживать его от необдуманных поступков. А он, в свою очередь, постоянно будет чувствовать ответственность перед поручившимися за него товарищами. Я не считаю Гугушу неисправимым преступником. Конечно, пример плохой, но…
— Что «но»? Договаривай!
— Скажу! Парень влюбился в девушку… И то, что он сделал, скорее неразумный душевный порыв, чем преступление! Не взял же он ничего более ценного, — взял грошовую безделушку…
— Смотри, пожалуйста, какими словами он оперирует: «любовь, душевный порыв»!.. Этак можно всё оправдать! — Цинбадзе некоторое время молчал, внимательно глядя на меня. — Впрочем, в твоих словах есть какая-то логика… Садитесь! Сейчас позовём сюда товарища Лордкипанидзе.
Он позвонил своему заместителю и попросил его зайти.
— Эти орлы пришли ходатайствовать за того парня, который стащил вязальные принадлежности в княжеском доме! — начал Цинбадзе, когда в кабинет к нему вошёл Лордкипанидзе. — Хотят взять его на поруки. Что ты скажешь на это?.. Во всём этом деле есть одна правильная мысль: парень будет чувствовать ответственность перед своими товарищами и, надо полагать, исправится.
— За одного битого двух небитых дают, — согласился Лордкипанидзе. — После этого урока Гугуша скорее руку себе отрубит, чем сделает новую глупость.
У меня отлегло от души — дело шло на лад!..
— А что, в самом деле, Алексей, если приговор считать условным и выдать парня на поруки работникам комендатуры? — спросил Цинбадзе. — Ну, а если не справятся с ним, вдвойне с них взыщем!
