Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков
А тут как раз ребята подоспели, Василий-то тоже с ними, которого я женил. А он таким шоферюгой стал, что ему и в гараже никто не перечит. «Ты что это, говорит, верста, за грудь моего брата хватаешь?» Тот на попятную. На том и кончилось сватовство…
Вот вам и женись, доктор. На Александре я бы и женился, но она сама не желает. Ей двадцать шестой год, она уже была замужем. Она учетчицей на комбинате работает. Ребенок у нее есть. «Я, говорит, через пять лет старухой стану, а ты только жить начинаешь. Какая тебе, Гриша, радость будет? Я, говорит, со временем старичка себе в мужья найду и буду с ним жить». А она-то, доктор, уж как хороша, что сразу жениться хотел на ней. Вот оно как. А что матушка мне в дом-то невест приводит? Да они мне все кажутся похлестче Зинки. А матушка не понимает.
— А ты выпиваешь? — спросил врач.
— Выпиваю. Как же!
— И часто?
— Как придется. Всяко бывает. Вот и насчет выпивки вопрос есть, доктор. Ха! — вдруг воскликнул Гриша, вскочил, ударил ладонью по столу. — Нет, не зря я к вам пришел, доктор, не зря. Когда, знаете, один думаешь или тебя никто не желает слушать, то и не скажешь путного ничего. А сейчас я уяснил. — Он сел. — Начнем по порядку. Для ясности я вам буду обстоятельства приводить, а потом спрашивать, идет?
— Идет! — тоже ударил по столу доктор.
Пиво было выпито. За окном стало темнеть. Включили свет. Пациент, улыбаясь, ходил по комнате, заложив руки за спину. Потом рассмеялся и сел.
— Начнем вот с чего, доктор. Как ваше имя-отчество?
— Валентин Петрович.
— Очень приятно. Начнем с такого примера. У нас с матушкой две комнаты: у нее комната и у меня. Кухня у нас — и кухня и столовая. Так. Вот сижу я в воскресенье дома. По воскресеньям мы сейчас не работаем. Субботу иногда прихватываем, а воскресенье — шабаш. Будний день пролетает известно как. Встаю я в семь У матушки уже все приготовлено, завтракаем мы, беру я свою бандуру с инструментом и уходим в разные стороны. День пролетает, скажу вам, незаметно как. В пять кончается работа. Потом в прорабскую зайдешь послушать: ведь, знаете, не на одних же твоих полах и перегородках мир держится! Хочется знать, что на других объектах делается, какие где события и прочее. Просидишь в прорабской до шести, а то и дольше. Домой являешься в семь. Пока помылся, поел, то да се, пусть сегодня к Александре и не пошел, а не успел оглянуться, глядь — уж одиннадцатый час. А ежели ты прилег, то и на часы не успеешь глянуть — готов. Едва вытянул ноги — готов, спишь. Но вот воскресенье! Я газеты люблю просмотреть, Валентин Петрович, почитать книгу. Так, скажу вам, иной раз и не хочется, чтоб Митька Пивовар или Василий приходили. Намоешься под душем, отдыхаешь, как говорится. Вдруг — звонок, кто-то пришел. Слышу: шу-шу, хи-хи! Так! Матушка мне: «Гриша, иди покрути мясо на машинке. Гости пришли!» Я не отвечаю. «Григорий!» — кричит матушка. Иду. А у самого, знаете, кожа на спине стягивается. Вижу, что пришла эта самая Маша ее, Крутоярова. Она, знаете, из себя-то очень хорошая, серьезно. Кручу мясо, разговариваю, а на Машу и не смотрю, потому что гляну на нее и вижу Зинку! Вот хоть убейте меня, по глазам — Зинка, и все тут. А они не сходны лицами. Нисколечко! Они шутят, смеются, матушка меня подначивает, Валентин Петрович, а я взгляну на Машины руки, на ее лицо. Она возьмет нож хлеб отрезать, а мне в голову лезет: вот с таким ножом она кидаться на своего мужа будет. Каково? Справлюсь с мясом, уйду к себе, а вскорости матушка: «Гриша, иди обедать!» Я шапку в охапку и вон из квартиры. У Александры побуду…
Гришка вздохнул и помолчал.
— Хорошая она, Александра, Валентин Петрович, — вздохнул он опять, — уж такая приветливая, уж такая ласковая… Знаете, всякий раз, как приду к ней, думаю: не уйду от нее никуда. Поженимся. А потом она начнет говорить… Говорит-говорит — и, знаете, верить начинаю ей, что жениться нам нельзя. А уж такая хорошая, Валентин Петрович! Я ей верю во всем. Она не обманет. Погодите, я вас с ней познакомлю. Вам сколько лет?
— Двадцать девять.
— Женаты?
— Да.
— Жаль. Вы по годам как раз, выходит, для нее. Она говорит мне: «Гриша, будь тебе хоть бы лет двадцать девять, мы бы с тобой поженились». А уж красавица, Валентин Петрович! И она, Валентин Петрович, говорит, чтоб я не шел в снабженцы. Ты, говорит, еще простой и дурной, не ходи сейчас к ним, а то испоганишься. Лет через пять, будет такое желание, тогда иди. Вот как мне это понимать? Запишите этот вопрос.
Врач записал…
3
За окном стемнело окончательно. Поликлиника опустела. Уборщицы подмели в кабинетах, в коридорах и тоже ушли. Только у психиатра горел свет.
— Вернусь домой, Валентин Петрович, злее прежнего. Молча разденусь — и в кровать. Слышу: матушка всхлипывает. Плачет. Господи, Валентин Петрович, куда деваться? Закрою голову подушкой и лежу. Она войдет в комнату в одной рубашке: «Гришенька, сыночек, ты у меня один, я тебе счастья желаю! Женись ты, голубчик мой, на Машеньке, будем мы жить одним домом». «Ведьма она! — крикну я. — Ведьма! Она подлизывается к тебе, а ты ничего не понимаешь! А я вижу по глазам — она ведьма! Иди, мама, спать ложись! И Ленку не смей сюда водить! Она гуляет с монтажником из „Сельэлектро“»!
Вот так накричимся и уснем перед утром, Валентин Петрович. А ведь, скажите, она женщина строгая, толковая. Думаете, легко руководить бабами? Матвей Ильич вон каким управлением руководит, а говорит, что отделочницами и за две тысячи не согласился бы командовать. В прежние времена, лет двадцать назад, когда меня еще и на свете не было, отделочники еще не были выделены в особое управление, вместе с нами, с трестовскими, работали. Тогда еще ничего не было. Прораб Соловьев был, замечательный специалист. Вот их выделили, поставили над ними Соловьева, а он сбежал отсюда через полгода. Просился обратно на общестроительные — ни в какую. А он партийный, отказаться нельзя. Дак довели его: чуть не повесился в гараже, Валентин Петрович. Временный гараж для милиции строили. В обед
