Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков
Врач рассмеялся.
— Не знаю, Гриша, — сказал он. Достал из стола бутылку пива и два стакана.
В столе у врача хранились кое-какие припасы. Случалось, приходили такие пациенты, которых решительно невозможно было разговорить. Тогда психиатр прибегал к общеизвестному средству.
Врач и пациент отхлебнули пива.
— И никто сейчас на стройке пока не знает. А я знаю: в Померковском сельпо, в десяти километрах от нас. Тамошний совхоз начал строить теплицы, инкубатор и эти самые, как их… забыл… ах ты, господи, вот уж память отшибло! Да название вроде вашего, вроде медицинского…
Гриша закрыл глаза и прикрыл их ладонью левой руки. — Глюкозный завод! — вдруг выкрикнул он, вскакивая, и сел снова. — Глюкозу какую-то для скота хотят изготовлять. Им завезли уже девять вагонов стекла по сквозной разнарядке — это значит, по указанию из Москвы. Без единой задержки. А у них, понимаете, еще и фундаменты не готовы. Приезжай к ним, они отпустят в долг. Потому как, едва начнут строить, двадцать раз приедут в трест с поклоном. Понимаете?
Врач кивал.
— Вот и выходит, доктор, что я такой работы не боюсь. Я все знаю. Или вот еще: сдавали мы гараж мебельного. То есть срок подошел — надо сдавать. А ворот не было. Мы бы их сами сделали — поковок не имелось. А как-никак сорок штук воротных полотен! Это не шутка! По документам выходило, управление завезло их от заказчика еще два года назад, а на деле их нигде нет. Скорей всего за два года-то постепенно разобрали их то на ваши гаражи больничные, то у себя ворота какие-нибудь навешивали. Что делать? Главный на комбинате осерчал. «Ни одной поковки не делать этим барышникам!» — такую команду он дал своей инструменталке. А я нашему механику Власову говорю: «Иван Иванович, пойдем прямо в мастерские, там брат Белякова работает бригадиром. Белякова прихватим с собой, по дороге угостим. Он с братаном переговорит. Матвей Ильич пусть оформит их по наряду-заказу, они за три ночи нам поковки и сделают». И что же? Пошли, переговорили, угостили ребят. Через неделю навесили ворота, а главный их инженер и знать до сих пор ничего не знает.
— Хорошо, Гриша. Но ты написал, что желаешь стать спокойным и угрюмым человеком. Как это понимать?
Гриша вскинул голову, с удивлением смотрел на врача.
— Дак, а я о чем вам говорю? — возвысил он голос. — Я же написал вам, что описать все как есть нет никакой возможности! Матушка мне говорит: «Ты, Гришка, еще дурак, ты, говорит, вот женись, тогда иди на такую должность, а то тебя запутают или ты сопьешься?» Каково? Как, скажите, мне слушать подобное? Она дураком меня называет — в том рассуждении, что какой-нибудь жулик меня обведет, запутает, сам в кусты, а меня — в тюрьму. Понимаете? А где логика в ее рассуждениях? Выходит, ежели я женюсь, тогда хитрее стану? Вот скажите: так это или нет? Я, например, думаю, что нет. А вы?
— Надо подумать, — сказал врач. И еще более оживился.
— А я не желаю жениться! — заявил строго пациент и ударил кулаком по столу. — Ежели Ваське в деревне приспичило жениться, то он и женился, а я не желаю. А она мне невест приводит! По делу, видите ли, к ней приходят! Все в прачечную белье носят, а тут явится в нашей стиральной машине стирать, потом обедать садимся, а на мать-то я ругаться не могу. Хлопну дверью и уйду из дому… Не желаю — и все! — крикнул пациент, помолчав.
— А твоя девушка где работает? — спросил врач.
— Это ж какая? Вы про какую говорите? Про Зинку? — Гриша скосил глаза на врача. — С Зинкой у меня покончено. Разругались.
— По какой же причине?
— Не знаю… Так… Я год с ней ходил. Она в шестом общежитии живет. Мотористской работала при подъемниках, потом в расчетный отдел комбината перешла. С чего началось у нас, точно и не определишь. Сидел я как-то у них в комнате, четверо они жили. Проскурина такая с ними жила, ну, надул ее какой-то мужик, уехал. Слезы, одним словом, в комнате. А я в окно глядел высунувшись и вдруг слышу — Зинка говорит в коридоре: «Ничего, я умней буду — как рожу, дурака своего мигом к присяге приведу». Меня так, знаете, холодом и обдало: дураком меня обзывает среди подруг! Я так опешил, знаете, но вида не подал даже, постоял и ушел. С неделю к ней не показывался. Потом она встретила меня возле кинотеатра.
«Ты что ж, говорит, подлец, не показываешься? Думаешь, как с Проскухой обошлись, так и ты со мной? Ну нет уж, Гришка, тебе поблажки не будет, я и к самому управляющему пойду, понял?»
Тут, знаете, не холодом, а прямо варом меня обдало: подлец! К управляющему пойдет! А в глазах, знаете, столько злости, что, ей-богу, доктор, эта злость-то ее и напугала меня. А она думала — я управляющего испугался, а какое мне дело до управляющего, доктор? С какой стати мне его бояться? А Зинка еще хлеще: «Я, говорит, домой уже написала, что беременна, отец, говорит, в милиции работает, а брат мой — офицер, они приедут да знаешь что с тобой сделают?» А у меня, доктор, даже в глазах потемнело: куда ж годится, коли она запугивает меня? Мы ведь пожениться-то хотели, а тут я тоже закричал, топнул, плюнул и ушел. И на том дело кончилось, доктор. Видеть я ее не мог с того случая — так злобой меня напугала. Куда!.. Так я рад, доктор, что подслушал тогда про дурака, что вам не понять. Она ведь глупая оказалась.
— Глупая? — не выдержал доктор.
— Да. Как определить такое поведение? Вырос, понятно, живот у нее, месяцы идут, живот растет. Стал виден вполне, побежала к управляющему, вызвала сюда брата, отца. Меня запугать! Да какая же может быть женитьба, доктор? Брат, знаете, два метра, отец — тоже. Встречают меня на улице. «А ну, Григорий, пойди-ка сюда, поговорим, побеседуем», — говорит брат. А в бригаде моей уж все знали. Со мной Митька Пивоваров шел — сбегал он за ребятами, Василия позвал. А брат-то завел меня за дом, тот, в котором сберкасса. Глаза выпучил, зубами, знаете, заскрипел. «Я, говорит, сначала из тебя котлету без
