Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
Васька при последних словах вздрогнул, повел головой в сторону — наверно, кивнул; губы его свело гримасой, не то засмеяться хотел, не то заплакать.
— Но это еще не все. Чернила, которыми написано твое письмо, есть во всем поселке только у меня. Особые чернила, я их заказал за границей. Вот по типу «паркера». Знаешь, есть такая ручка американская, так к ней только «паркеровские» чернила, иначе фирма не гарантирует… Словом, судебной экспертизе не составит труда доказать, какие это чернила, чьи они, откуда взялись, и тогда ты и твои дружки отдадут все; ножи, патроны, даже перец в банке из–под бездымного пороха. Не говоря уже о такой красивой авторучке — ведь правда, мощная ручка?.. Гм… Ерунда, конечно, если на мой взгляд, а отвечать придется по закону. Тем более что к этой ерунде еще много кое–чего будет приплюсовано. Это раз. — Шумейко, морщась, перечитывал письмо. — Ну и дерьмо же ты, — сказал он проникновенно и с горечью, как человек, которого впервые по–настоящему допекло. — Это два. И вот я рву сие подлое подметное письмецо на мелкие части, видишь?.. Это три. Потому что я верю: мы с тобой столкуемся. Все–таки должен образоваться из тебя человек. Но, извини, глаз я с тебя теперь не спущу. Уж это обещаю точно.
Васька Шалимов отошел без звука, понурясь.
…Так и заснул инспектор, перебирая в памяти подробности той встречи. А проснулся рано. Рядом с ним посапывал Генка Греченин. И у Шумейко поднялось настроение уже с утра.
Выбрался он наружу, долго стоял у реки. Клочьями над ее стылостью плыл туман. Тихо в провалах между лоскутами тумана перемещались пласты воды, будто зеленые льдины плыли; отягощенно клонилась к закраинам буреющая пена вербных кущ, изредка, словно арматурой, прошитая стволами усохших осин или топольков. Постепенно рассветно прояснялись дали, смутно возникали величавые вулканы, один другого нереальней. Это вечно, это навсегда. И лишь слегка способно видоизменяться от привходящих подробностей: там на отмелях временные заломы леса, подсушенные плоты; тут, совсем рядом, тарахтенье буксира с баржой, на которой мотоциклы и ящики с печеньем «Крокет» — ассортимент рыбкоопа; в небе — плотно выжатый, как паста из тюбика, белый след сверхзвукового самолета…
Подумал он уже не впервые, но именно сейчас со всей очевидностью: «Пора, старик, пора… самое время вступать тебе в партию. Самая пора. От этого сил и возможностей' прибавится. А так что же, так трудновато, даже тебе, старик, а ведь ты семижильный и вынес уже немало…»
Конечно, он понимал, что ему раньше мешало пойти на такой шаг. Обида! Воспоминания о прошлом досаждали. Чист он в прошлом — перед Родиной во всяком случае, — и тем более все эти годы обидно было. Но обида не помогала жить лучше, не делала его более ясным и прямым. Наоборот, обособляла, замыкала в себе, угнетала. Ну и достаточно. Больше так нельзя. Не уподобляться же ему старику Левандовскому — жалкий был старик и тоже ведь обидой тронутый. Не сумел устоять перед ней, поддался — смяла его жизнь. И все. И никакого следа. Разве только непутевые дочери остались, кстати, тоже с исковерканными судьбами…
Словом, пришла пора делать выводы. Пришла пора…
Позвали завтракать.
Допивая чай, Шумейко сказал:
— Примите Шалимова в свою бригаду, пока еще сезон. Я там похлопочу в поселке, но важно ваше согласие, добрая воля… Вот вы, дядя Федя?.. У вас же, скажем, опыт — насчет «черного списка». Не хочется мне, чтобы и Васька в этот список попал. Просто по–человечески — даже не могу подумать!
Греченин подмигнул:
— Что, Игорь Васильевич, нежелательно иметь подмоченного родственничка?
Шумейко хотел насупиться, сказать, что нет, совсем не по этой причине (совершенно справедливо!), но махнул рукой, засмеялся.
— А кому было бы желательно? Они мне, подмоченные, уже надоели. Да и вообще жаль парня. Замена Бескудникову растет. Помимо того, кастетами да ножами балуется. Здесь вы за ним присмотрите, мало–помалу уму обучая, а в поселке я ему спуску не дам.
Греченин сказал неторопливо, взвешивая что–то в уме:
— В принципе можно, конечно. Если только будет он лямку тянуть на пользу обществу.
Все еще обиженно, но, как бы прося уже пощады, выдавил из толстых губ дядя Федя:
— Дак заставим…
Шумейко повернулся к нему боком: не простил…
— Поручиться за него не поручусь, крученый парень, — сказал он, — а все ж, кажется мне, можно его еще переиначить.
22
Близ Белых Кустов приглушили машину, ткнулись в берег. Почти легла уже зима. Пора было ставить катер на прикол да ремонтировать машину, то, се… Правда, пойдет еще зимний кижуч — там придется либо нартой ездить, либо на лыжах… Да и озера, протоки, в которые он заходит, почти все рядом с поселком: всегда на виду.
Муторно скреблась о борта шуга. В кубрике появилась течь — замазывали всякой всячиной. Последний рейс… Остановились здесь, только чтобы купить хлеба.
Пока Саша надевал телогрейку, Шумейко стоял уже на берегу, мерз и чертыхался. Смотрел на заснеженную отмель: угрюмо каркали там вороны. Изредка, несколько раз пружинисто подпрыгнув, точь–в–точь как самолеты на взлетной площадке, они отрывались от песка, закладывали один и тот же вираж над черной водой, стремительно уходили к лесу.
В магазине было пусто — то есть даже продавец куда–то исчез. Бери, что любо. Но никто ничего не брал, не было здесь воровства, совсем не находилось охотников. Село маленькое, все друг друга знают. Да и зачем?..
«А вот рыбу берут, не совестясь, и считают, что без греха», — подумал о своем Шумейко.
Он велел Саше:
— Иди поспрошай, где тут у них продавец?
— Дома, видно, — пожал плечами Саша. — Я знаю* где он живет, сбегаю…
— Давай жми, а то чего же зря тут торчать?
Шумейко в рассеянности обозревал полки, уставленные яблочными и айвовыми конфитюрами, банановым компотом, баклажанной икрой. Синевато мерцал спирт. Шумейко и не оглянулся, когда сзади тяжело грюкнули дверью — подумал, что продавец.
Однако на прилавок облокотился солидный мужчина в реглане с цигейковым воротником, черт знает в какой пышно–кудлатой шапке… Мягкое полное лицо, блеклые глаза, слегка подпухшие, бородавка у носа, толстые губы. Внешность под стать одежде, а уж реглан у незнакомца и точно как удостоверение личности. Впрочем, Шумейко не обратил бы на этого человека внимания, если бы тот сам с ним не заговорил:
— Если не ошибаюсь, товарищ Шумейко, инспектор рыбоохраны?
— Он самый, — неохотно подтвердил Шумейко. — Чем могу служить?
— Я главный инженер треста. Кузюмов.
— Да. Я вас слушаю…
— Э‑э… Скажите, если не секрет, что у вас там за контры с механиком здешнего леспромхоза Бескудниковым?
— А почему это вас волнует?
Во взгляде Кузюмова чуть заметно просквозило неудовольствие. Негнущимся своим регланом он был отгорожен от инспектора, как броней.
— Дело в том, что Бескудников человек вполне порядочный, и попытки рыбоохраны доказать обратное ни к чему пока не привели. Возможно, у Потапова были какие–то личные счеты…
— Что касается Потапова, то он мухи не обидит, если уж ему не досадят как следует, — сухо сказал Шумейко. — А у меня, вы полагаете, счетов быть не может.
— Вот я и спрашиваю: что там у вас за безобразия творятся? — Взгляд главного инженера был уже не только холоден, но и презрителен. — Если даже допустить, что Бескудников где–то когда–то поймал рыбу, или две, или даже десяток, то мало ли что, даже я такой грех на совести ношу… баловался на утиной охоте и спиннингом. Но это слишком незначительный еще повод, чтобы нашего активиста, отличного механика…
— Достаточно, — сказал Шумейко. — Картина ясна. Никто вашего Бескудникова пока не трогает. Не пойман — не вор. Но не вор, пока не пойман, запомните это. Что касается меня, то я приложу максимум усилий для того, чтобы поймать его возможно раньше. — Он помолчал, бегло и более чем равнодушно окинув взглядом Кузюмова. — Ваш отличный механик и активист — опасный и наглый хищник, вот и весь его, с позволения сказать, «актив»…
Кузюмов забарабанил пальцами по прилавку.
— Это нетерпимость, вот как это называется. Всякие личные счеты, да как это можно?.. Разумеется, руководство треста не будет закрывать глаза… мы сообщим в Петропавловск, по вашему ведомству, и выводы, надо полагать, будут сделаны не в вашу пользу. — Он с усилием потер гладко выбритую щеку. — Общественность не потерпит… На такой работе вам противопоказано быть, поймите, с вашим тяжелым подозрительным характером. Скажу больше: данный вопрос в узком кругу уже обговаривался. И если вы существенно не пересмотрите своих позиций, то…
Шумейко взорвало. На его счастье, в магазине никого еще не было, и он с глазу на глаз довольно вдумчиво посоветовал Кузюмову:
