Пантелеймон Романов - Русь. Том I
Задачей первого заседания было только определение точной цели существования Общества и выбор президиума. Поэтому все думали, что к двенадцати часам кончат. Но вышло не то.
Люди, казалось, самые свободные, без предрассудков, которые не могли спокойно слышать о формализме и бюрократизме, когда дошло до дела, вдруг стали такими крючками, что цеплялись за каждую формальность. Кто-то потребовал даже выработки регламента, по которому проходили бы заседания.
Регламент после всяких споров выработали. Но, что было значительно труднее, — заставить соблюдать этот регламент и сорганизовать многочисленное разношерстное общество, чтобы оно не ползло в разные стороны каждую минуту.
Авенир, точно застоявшийся конь, почуявший свободу, то и дело вскакивал с места и кричал, чтобы не нарушали регламента, а сам нарушал его больше всех, потому что постоянно залезал в чужую область: перебивал председателя и с места возражал оратору, когда никто его не просил об этом. А потом и вовсе закричал, что ну его к черту, этот регламент.
— Мы шире регламента, и нас вы не скрутите никакими регламентами, — крикнул он.
— Отдохнул бы немножко, сел, — сказал ему Валентин.
— Не могу, брат, — отвечал Авенир, беспокойно оглянувшись на Валентина, — с тех пор, как ты уехал, ни разу вдоволь поговорить и поспорить не удалось.
Петруша сидел около Валентина и уже мигал слипающимися глазами. Он совершенно не мог бороться со сном, когда ему приходилось слушать речи или печатное слово. Тут его охватывал такой сон, как будто он не спал десять ночей подряд.
— Ты бы записался в число ораторов, — сказал ему Валентин, посмотрев на него сбоку, — ведь говорить хорошо можешь.
Петруша только молча повел своей воловьей шеей и ничего не сказал.
Из регламента выяснилось, что необходимо составить повестку дня. И тут Федюков, до того презрительно молчавший, вдруг спросил, почему среди членов нет представителей других наций, хотя быевреев, которых в городе много, и потребовал, чтобы на повестку был поставлен еврейский вопрос, который требует наконец своего разрешения.
— Разбираться в этом вопросе не наше дело, — сказал, нахмурившись, Павел Иванович, — это дело правительства.
— Ах, это не наше дело? — сказал иронически Федюков.
— Как чуть что, так не наше дело. А где же наше-то? — закричали, как ужаленные, несколько голосов с разных сторон.
— Не говорите с места! Куда вы через весь стол-то лезете?!
— Ну никакого порядка… — говорили недовольные голоса.
— Призовите их к порядку, чего они орут? — надрываясь, кричал тонким голоском жиденький дворянин в куцем пиджачке, сидевший рядом с Павлом Ивановичем.
— Да вы сами-то чего кричите? — сказал раздраженно, глядя на него снизу, сосед.
— Кричу, потому что председатель пешка, не может восстановить порядка.
Павел Иванович растерянно, но упорно и хмуро звонил во все стороны.
— Тише-е! — крикнул вдруг Щербаков, поднявшись во весь рост и ударив кулаком по столу. Он подвинулся со своим креслом ближе и оттеснил дворянина в куцем пиджачке, пристроившегося было около Павла Ивановича.
— Ну и народ, разве с таким народом можно добиться толку? — говорили все, переглядываясь.
И правда, до заседания все были люди как люди, — скромные, с хорошими манерами, но, как только они добрались до этого стола, за которым можно было публично выражать свои мнения, так и пошло все вверх тормашками. И очевидно было, что стол с зеленым сукном и висящими на нем золотыми кистями по углам и листы бумаги перед каждым членом имели какое-то роковое значение и на всех действовали по-разному.
Одни, сев за этот стол, вдруг сделались как бы другими людьми, порвавшими всякую связь с обыкновенным миром. Даже своим близким приятелям говорили «вы» и как будто не узнавали их, если приходилось высказывать противоположные им мнения, считая, очевидно, что их теперешнее положение исключает возможность личных и простых отношений. И были необычайно щепетильны, в особенности в отношении нарушений регламента.
Другие, наоборот, как бы щеголяя своим свободным отношением к форме и торжественности, ежеминутно нарушали и форму и торжественность. И держали себя так, как будто они здесь уже давно и все это — и стол, и листы перед каждым, и сукно с золотыми махрами — для них пустяки, своя обстановка, которой можно других удивить и заставить присмиреть, но не их.
Наконец на минуту затихли, когда ставился вопрос о целях. И сначала было слушали спокойно, пока говорил председатель.
Общество, по мысли основателя, должно было преследовать задачи чисто местного характера, но большинство ораторов, после речи председателя, взяло сразу такой масштаб, который покрывал собою все государство, даже переходил его границы и усматривал недостатки в организации жизни западных соседей.
Федюков, до которого дошла очередь говорить, сидевший до того совершенно молча с презрительной миной, сказал:
— Общество при определении цели своего существования не должно довольствоваться скромными ханжескими размерами какого-то местного благотворителя от культуры. Оно должно сказать себе: всё или ничего…
— Браво! — крикнул Авенир. — Всё или ничего. Средины не принимаем.
— Браво! — крикнуло еще с десяток голосов, застучав при этом стульями.
— Всё, что мы видим вокруг себя, — продолжал Федюков, оглянувшись на Авенира, — безобразие и никуда не годится. И я лично не могу без отвращения подумать о каком бы то ни было участии в общественной деятельности, пока картина общественной жизни в корне не переменится.
— Верно! Молодец!
— Что это они там? — сказал помощник секретаря, торопливо составлявший какую-то бумажку. — Да подождите вы, повестка еще не выработана. Что за наказание!
— К делу ближе! — раздались голоса со стороны дворянства.
— Не зажимайте рот оратору. Вам дороже всего форма, а не сущность, — закричали с другой стороны. — Душители!..
Поднялся шум.
Павел Иванович от непривычного напряжения сорвал голос и поэтому только звонил в колокольчик, а Щербаков через голову кричал на всех.
Наконец, мало-помалу, успокоились. Председатель, придерживая рукой горло, стал говорить о том, что нужно же наметить хоть какие-нибудь границы и формы, ибо нельзя, в самом деле, тему об удобрении земли раздвигать до пределов общих принципиальных вопросов социальной жизни.
— Глотку затыкаете! — раздался короткий, отрывистый возглас.
— Ай, глаза колет? — крикнул другой, такой же отрывистый голос.
— Молчать! — закричал Щербаков, зверски взглянув в сторону выскакивавших отдельных голосов, которые, как пузыри от дождя на воде, показывались и скрывались раньше, чем успевали уловить, кто это сказал.
— Дайте же сорганизоваться хоть сколько-нибудь! — кричал умоляюще дворянин в куцем пиджачке.
И так как возражения самые противоречивые сыпались неожиданно с разных сторон, то решили, что главным вопросом следующего заседания будет вопрос о распределении и размещении всех членов по однородным группам или партиям, чтобы председатель хоть мог, по крайней мере, знать, с какой стороны каких ждать возражений.
Необходимость этого сказалась еще и тогда, когда стали прилагать регламент к порядку прений. В нем было определено, что после выступления каждого оратора право голоса имеют: его единомышленник и представитель противоположного направления, то есть за и против.
Но оказалось с первого же шага, что единомышленников не было ни у кого, а противниками каждого являлись все.
И регламент приходилось или менять, или оставить его до следующего заседания, когда выяснится, на какие группы распадается Общество.
— Эх, организаторы!.. — кричали со всех сторон.
— Нет, голубчики! — воскликнул Авенир, уже ни к кому не обращаясь и никого не слушая, а грозя в пространство пальцем, — не на таких напали. Это вам не западные, разграфленные по линейке души, и нас вам не запрятать в рамочки. Потому что в нас — душа и огонь!
— Это же возмутительно, наконец! — слышались раздраженные голоса людей, которые, видимо, отчаявшись добиться толку криком, с досадой бросили свои карандаши и даже повернулись боком к столу, отодвинувшись со своими креслами.
Владимир, растерянно водивший по сторонам глазами, наконец, повернувшись к Валентину, махнул рукой с видом человека, которому совсем закружили голову, и сказал:
— Прямо, черт ее, что…
— Нет, хорошо; молодой энергии много, — сказал Валентин, сидя несколько раскинувшись в кресле и переводя глаза с одного оратора на другого. — Вот никак не могу убедить Петрушу выступить. Его участие необходимо.
— Что же определение цели Общества-то? Скоро мы до него доберемся? Или попрежнему будем ерунду молоть, — сказал раздраженно плешивый дворянин.
