Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья
— Немец прикладом его по лбу вдарил во время рукопашной, — пришлось пояснить Василию. — Вот с тех пор и случается с им такое.
— Но ведь так и мозги могли вылететь наружу!
— Могли, да вот уцелели поколь. Только, видать, перепутались малость…
— Ах, как это жестоко! Ах, как это жестоко! — закудахтала старуха. — Это что же, и вам приходилось убивать живых людей?
— Приходилось, — выдавил сквозь зубы солдат.
— А вы, что же, так и будете ехать до Оренбурга?
— Да нет, не боитесь вы! — начал сердиться Василий, когда она выдала главное свое беспокойство. — Счас вот в Троицке и высажусь.
— А его? — испуганно округлила бабка глаза, указывая спицами на Григория.
— Да уж вам не оставлю, возьму и его непременно.
Такой оборот дела, видимо, вполне удовлетворил и успокоил старушку, и вопросов больше она не задавала. А Василий с нетерпением ждал Троицка и предусмотрительно не надевал шинель, чтобы не закрывать награды. Папаху в мешок уложил, надел фуражку. В дальней дороге не раз убедился он в неотразимой силе серебряного креста и медали: надежнее всяких слов срабатывают они в разговоре с начальством.
Поезд еще не остановился полностью, а Василий, соскочив с подножки, почти бегом устремился к начальнику станции. Хлопоты, как он и предвидел, с помощью власти начальника станции и его телефона сразу пошли успешно, и через четверть часа к вагону подъехала карета с красным крестом. Григорий так и не очнулся, когда санитары выносили его на носилках из вагона.
Василий проводил товарища до железнодорожной больницы, ответил на все вопросы доктора и сказал, что ежедневно будет заходить туда, пока больной не очнется. Взяв шинель на руку и закинув за спину обе котомки — свою и Григорьеву, — он двинулся в город.
Еще на станции заметил он, что все заборы, стены зданий, столбы заклеены объявлениями, воззваниями, обращениями, печатными телеграммами, длинными списками кандидатов в городскую Думу — от мещан; от группы домовладельцев; от мусульманской группы; от социалистического блока при Совете солдатских, казачьих и рабочих депутатов; от трудовой демократической группы центрального казачьего комитета и украинской громады; от жителей Амура…
У Василия в глазах зарябило: ну и народилось же тут всяких партий и групп, как грибов после дождичка. А может, они и раньше были, да не знал о том солдат. Листовки клеили друг на друга, но во многих местах красовались обветшалые, старые, и списки эти были уже пожелтевшие.
От больницы двинулся он через тот самый Амур, от жителей которого тоже выдвигались кандидаты в городскую Думу. Ноги несли его все быстрей и быстрей, тяжести котомок не чувствовал, грязи под ногами не видел, в лица встречных не вглядывался. Все эти наклейки на заборах не хотел больше видеть. На том конце Гимназической улицы ждала его Катя!
И все-таки, пройдя мост через Увельку и перевалив небольшой пустырь, увидел на заборе «Резолюцию» и не смог миновать, не прочитав ее. Остановился.
«Резолюция, принятая Общим Собранием Совета Солдатских, Казачьих и Рабочих депутатов 28 марта 1917 г. в Троицке, — читал он, удивляясь, что Совет такой уже действует. Солдаты, казаки и рабочие есть в нем, а про крестьян что-то нигде и не поминают. — Принимая во внимание критическое положение России в борьбе с внешним врагом, стремящимся воспользоваться для своих ударов на фронте переходным временем внутреннего переустройства нашей Родины, и сознавая, что без победы над Германией и ея союзниками не будет ни русской свободы, ни спокойной жизни в России, ни экономического ея процветания, Собрание депутатов, призывает армию к поддержанию сознательной дисциплины в рядах войск, к тщательной боевой подготовке, к осмотрительному пользованию отпусками…»
— Э-э, — подсвистнул Василий, — да кто ж в том Совете сидит, коли говорят они словами нашего генерала?
«…к единению и товарищеской дисциплине в военных организациях армии, чтобы не допустить расстройства и беспорядков в доблестных рядах защитников Родины и тем отвратить грозящую всей Родине беду. Вместе с тем, сознавая всю ответственность тыла перед защитниками Родины, находящимися в окопах, Собрание депутатов призывает всех рабочих направить усилия к тому, чтобы армия была своевременно обеспечена всем ей необходимым и дружною, немедленною работой за станками на фабриках и заводах содействовать победе над врагами России, не нарушая этой работы требованиями, подрывающими порядок производства предприятий».
От этого чтива повернулись мысли солдата к Петренко, к Антону Русакову, то есть. Пробежал глазами еще по объявлению исполкома того же Совета о новой регистрации лошадей и зашагал прочь.
5Катерина в тот День поднялась раным-ранехонько. Пело в ней все, радовалось. Каждую ночь теперь она с Васей во сне виделась. Не таился он от нее, не молчал при встречах и неизменно оставался таким, какого проводила на фронт. Ефимья поглядывала на постоялку, потихоньку радовалась ее радостью, а оттого и свое горе легче сносилось.
Работали они в четыре руки. Заказы брала и разносила сама Катерина. По городу ходила почти без опаски. И диво дивное: чем смелее она держалась, чем меньше оглядывалась, тем удачливее и проще все у нее выходило. Бывало, что и земляков издали видела, но всегда уходила незамеченной — словно в шапке-невидимке ходила по городу.
А теперь, узнав о новой власти и о новых законах, она и вовсе перестала бояться. Однако старую придумку о том, что будто бы не живет она в городе, а находится здесь проездом, пока держала на всякий случай — мало ли на кого нарвешься в городской сутолоке. Ефимья и дивилась таким переменам, и радовалась, и тайно сожалела: хуже ведь ей станет, если уйдет Катя.
И еще недоумевала бабка с самого приезда, с какой это стати за те же заказы стали платить вдвое больше. Правда, подорожать-то все изрядно подорожало — война свое делает, — но ведь Катерина не то что двойную, а тройную, цену берет и более! Как же это ей удается?
Удавалось просто. Разменяла самоедовские «катеринки» и добавляла в каждую выручку.
В то утро отнесла она заказ богатой приезжей купчихе в гостиницу Башкирова. Там же еще по номерам побегала и новой работы добыла. Потом загорелось ей в Бурумбайку сбегать — купить гарусных ниток у знакомой татарки. Вышла на Толстовскую улицу, потом по Татарскому переулку на Набережную выскочила, через Уй по мосту перебралась и на подъем, к поселочку двинулась.
С утра дорожка была подмерзшая, сухая, а тут уж раскисать стала. Грязь размягчилась, и лужи открылись. Да лужи-то и обойти можно, а вот извозчика берегись! Гоняют они, как сумасшедшие, и грязью нещадно брызжутся.
В последние дни редко бывало, чтоб задумки ее не сбывались — купила гаруса и как раз такого, какого хотелось. В обратный путь по Малоказарменскому переулку пустилась. Тут ей казалось прямее и проезжих меньше. Бабке такой ходьбы на весь бы денек хватило, а она к полудню вернется и еще работать будет до глубокой ночи.
На красные фонарики, хоть и не горели они днем, поглядывала Катерина теперь с особым смыслом. А знакомый дом с фонарем всегда обходила по другой стороне улицы. Так поступила и на этот раз. Но, едва миновав его, услышала с той стороны знакомый голос:
— Барышня! Барышня!
Оглянулась Катерина — на крыльце стоит знакомая ей хозяйка заведения и призывно машет рукой.
— Господи! Уж не в работницы ли опять позвать хочет, — недовольно проворчала Катерина, но все же направилась к ней, перепрыгивая через лужи.
— Ты как-то спрашивала вязальной работы, — сказала хозяйка, когда Катерина остановилась у крыльца! — А теперь ты берешь заказы?
— Беру.
— Мне надо пятнадцать… ну, таких сетчатых, ажурных воротников для моих девиц. Белых. Ты можешь связать?
— Могу. А нитки есть?
— Есть, есть нитки! — поправив очки в золотой оправе, она повела рукой — ослепительно сверкнули перстни — и пригласила: — Пройдем в зал, там я все покажу.
Робко поднялась Катерина по ступеням этого крыльца, предварительно стрельнув по улице взглядом. Внутри было все так же чисто, уютно и безлюдно. Только салфетки на столиках другие лежали.
— Аннушка! — позвала во весь голос хозяйка. — Нюрочка, принеси мне белые нитки с комода! — И опять, как суслик подсвистнул, когда она «ч» выговаривала.
Из-за тяжелой бордовой портьеры выскочила девушка с нитками в руках и, взглянув на гостью, поникла, свернулась, как ночная фиалка. А Катерина, лицом потемнев, без приглашения присела на ближайший стул.
— Вот из таких ниток свяжешь? — спросила хозяйка, лишь удивившись бесцеремонности гостьи, но не заметив главного.
— Свяжу, — глухо ответила Катерина. — А вязать-то как, образец у вас есть?
