Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
Остаток августа Петро пробыл в отряде. Он учил молодых парней пулеметному делу, дважды участвовал с «максимом» в разведке.
Наталья приняла на себя обязанности кухарки. Дальше ей было идти некуда и незачем. Она находилась среди своих людей, не пожелавших покориться оккупантам.
— Их и буду держаться! — сказала она Петру.
Как-то поздно вечером Петра позвал к себе командир отряда. Пряча улыбку в бороду, он спросил:
— Говорят, передумал, землячок? Остаешься?
— Нет, не могу. Вы же знаете… должен идти.
— Тогда готовься. С тобой еще один человек пойдет. Иди отдыхай. Тяжелая переправа будет, предупреждаю. Завтра…
XXVВ ночь на 5 сентября Петро и Егор, которому поручили доставить важные сведения советскому командованию, добрались к густым зарослям над Днепром.
До полуночи с обеих сторон реки били орудия, минометы. У правого берега было светло от ракет, как днем.
— Ты добре плаваешь? — шепотом спросил Петро.
— А ты не бубни, лежи тишком, — также шепотом ответил Егор и с иронией в голосе добавил: — Вырос на Днепре и чтоб плавать не умел? Чудак ты, парень.
— Я тоже на Днепре вырос.
— Ну и радуйся.
Егор ворочал головой по сторонам, напряженно вслушивался в плеск воды, в шорох камышей.
Петро лежал молча. Он думал о том, что за короткое время успел привязаться к партизанам. Командир на прощанье только крепко пожал руку. Петро понял, что командир завидовал ему. Наталья пошла провожать; расставаясь, всплакнула, крепко поцеловала Петра в губы и долго смотрела ему вслед.
Погрузившись в воспоминания, Петро не сразу откликнулся на сердитый шепот Егора:
— Давай тихонько… Не шелести.
Егор, осторожно раздвигая заросли, пополз на четвереньках к яру.
Уже около самой воды Петро увидел лодку и незнакомого деда с веслами. Он молча влез за Егором в лодку.
Канонада смолкла, только через одинаковые интервалы били пулеметы с вражеской стороны. Когда выстрелы прекращались, слышно было, как плескалась вода по бортам.
До середины реки они доплыли быстро, и Петро стал даже думать, что пересечь последний рубеж, который отделял его от заветной цели, оказывается, не так уж трудно.
Но потом лодку начало сносить сильным течением, болтать из стороны в сторону, и Петро с Егором по очереди садились на весла помогать деду.
Ослепительно яркий свет ракеты, внезапно вспыхнувший над ними, заставил всех троих пригнуться. Ракета висела прямо над лодкой, заливая голубоватым, дрожащим светом реку, и у Петра было такое ощущение, словно чьи-то незримые руки связали его и сотни глаз смотрят на него из темноты.
— Сейчас дадут жару! — громко и зло сказал Егор, косясь на ракету.
— Не доплыть нам, раз увидели, — откликнулся старик.
Петро взглянул на него. Это был совсем старенький рыбак, с глубоко запавшими глазами и тонкими сухими губами, еле заметными в дремучей поросли рыжевато-белой бороды.
Дед поплевал на ладони, приналег на весла, опасливо поглядывая на ракету.
В небе взвился еще один светящийся шар, чуть подальше — другой. Одновременно с берега зачастил крупнокалиберный пулемет.
Гитлеровцы стреляли по лодке. С левого берега ответили сперва ружейным огнем, затем в пальбу ввязались пушки.
Петро с бьющимся сердцем, боясь оглянуться назад, смотрел прямо перед собой, силясь разглядеть за черными валунами воды очертания берега.
— Греби дюжей! — выкрикнул Егор. — Стервы! Пустит на дно.
— А ты не лайся, — строго осадил его дед. — Нельзя лаяться, раз при смерти мы.
Петро услыхал приближающийся резкий свист, и почти им час же его сильно ударило в спину, жгучей болью пронзило правую ногу.
Осколок снаряда угодил в нос лодки. В челн хлынула вола. Петро успел заметить, как старик, медленно склонившись над бортом, погрузился в речную волну.
— Сигай! — крикнул Егор и первым вывалился за борт.
Петро прыгнул. Прохладная вода освежила его и уменьшила боль. Как в густом тумане, видел он то исчезавшую, то появлявшуюся над гребнями волн голову Егора и старался держаться около него.
Доплыл Петро до берега почти в беспамятстве.
— Он кровью истек. Гляньте, холодный, — произнес чей-то хриплый голос.
— В ногу попало. Не видишь, что со штаниной?
— Санинструктора! Да живей шевелись! — приказывал властный голос.
Еле двигая языком, Петро прошептал:
— Позовите… командира…
Кто-то, дыша в его лицо табачным перегаром, сказал;
— Я командир.
Петро с трудом поднял веки. Перед глазами все двоилось, плыло, колебалось. Он помнил, что надо, обязательно надо сказать о спрятанном на груди знамени, о полке Рубанюка. Что будет, если он умрет, а командир не поймет, что это боевое знамя?!
Петро напряг все силы, пытаясь заговорить, но губы его только чуть шевельнулись. Густой клубящийся мрак застлал ему глаза.
Часть третья
IВ Чистой Кринице за первые две недели войны почти не осталось молодых мужчин. Тоскливо и тревожно было в пустых хатах, молодежь не гомонила уже по вечерам на дубках, под плетнями. По селу бродили зловещие слухи — о переодетых в красноармейскую и милицейскую форму фашистах, которые шныряют по всей округе и тайком составляют черные списки советских активистов, о парашютистах, якобы пойманных во ржи, за Долгуновской балкой.
В селе по указанию районных властей был создан из мужчин непризывного возраста истребительный батальон. Командовать им поручили почтарю Малынцу, и тот, весьма этим польщенный, с рвением взялся за дело. Он нацепил на себя ремень с портупеей, парусиновую сумку военного образца. Тоненький бабий голос его приобрел властность.
В число «истребителей» записался было и Остап Григорьевич Рубанюк. Но тут как раз начали созревать фрукты, и он все время пропадал в саду, наведываясь в село лишь за харчами.
После того как Петро уехал на фронт, Остап Григорьевич с каждым днем становился все сумрачнее и озабоченнее.
Как-то ранним летним вечером пришла проведать Рубанюков Пелагея Девятко. С тех пор как свадьба Оксаны и Петра породнила ее с Катериной Федосеевной, она довольно часто забегала к сватам. Семья ужинала на дворе, рассевшись у порога на низеньких скамеечках. Медленно меркли на западе облака, пламенели оконца хаты.
— Вечерять, сваха, садитесь с нами, — пригласила Катерина Федосеевна. — Василина, дай стул.
Пелагея Исидоровна поблагодарила, но отказалась и присела на завалинке чуть в сторонке.
— Огурцов, сваха, думаете много солить нынешний год? — вяло спросила она, положив на колени большие рабочие руки.
— Две кадки всего, — откликнулась Катерина Федосеевна. — У нас и семья-то…
— Как бы все добро не довелось кидать, — сказал Остап Григорьевич, нахмурившись. — Чего насаливать, если всем селом, может, придется эвакуироваться.
— Неужели, сват, придется? — тревожно спросила Пелагея Исидоровна.
— Слыхали, как гады с народом обращаются?
— Не приведи господи!
Минуты две был слышен стук деревянных ложек о миску, аппетитное чавканье Сашка́. Потом Пелагея Исидоровна опять сказала:
— Не дай и не приведи боже на чужой хлеб переходить. Может, бог милует, обойдется? Бабе Харитыне видение было… Вроде черный петух бился с красным. И красный должен добить черного через сорок пять дней и сорок пять ночей.
По лицу Пелагеи Исидоровны было видно, что она глубоко верит бабкиному предсказанию. Но Остап Григорьевич так насмешливо шевельнул бровями и поджал губы, что Пелагея Исидоровна поспешила перевести разговор на другое:
— Оксана наша мудрует. Не хвалилась вам? Одно заладила: отпустите на войну.
— Не на войну, — мягко возразила Катерина Федосеевна. — В лазарет, милосердною сестрой.
— А хотя бы и в лазарет, сваха? Я ей не дозволю. Тут она при матери, при батьке.
— А я такой думки: пускай едет, — с неожиданной решительностью отозвался Остап Григорьевич — Ее дело молодое. Науки докторские проходила, соблюдает себя. Уважительная. При лазарете такие нужны.
— Ой, лышенько! — воскликнула Пелагея Исидоровна. — Что вы, сват, толкуете? Подастся на чужие люди, одна. Приедет ваш Петро — что мы ему скажем?
Закуривая после ужина, Остап Григорьевич задумчиво, как бы про себя, сказал:
— Не только, Оксану, а и Василину, Настю вашу, если, упаси бог, вражина перейдет Днепр, отправлять надо подальше. Гансы до дивчат охочие. Это я по прошлому знаю. — И снова нахмурившись, добавил: — Да и не одним дивчатам, я и нам, старым, не пристало оставаться…
Это решение окрепло у Остапа Григорьевича еще больше, когда на следующий день неожиданно приехали жена и сын Ивана.
Добралась Шура с ребенком до Чистой Криницы на попутной подводе, изголодавшаяся, оборванная, измученная.
