Струны памяти - Ким Николаевич Балков
«Нет, не дурак Семен Удальцов, чтоб съезжать со двора», — говорю я и открываю глаза. Малец тянет меня за руку:
— Ты чо спишь? Вставай!
Поднимаюсь с земли, иду в деревню. До полудня сижу дома, а потом плетусь к дому Семена Удальцова, пристраиваюсь у распахнутого настежь окна возле пацанов. Гостей полный дом, уж и за стол садятся. И отец тут же… Куда денешься? Шафер… И мать среди гостей, и председатель колхоза… Стучит вилкою о стакан:
— Дорогие мои односельчане!.. — Председатель, я уж не раз замечал, когда в настроении, говорит красиво и с чувством. — Нынче мы выдаем… прошу прощения, женим нашего уважаемого товарища. Да!.. — Обводит застолье веселыми глазами: — Семен Удальцов, встань!.. — И, когда тот поднимается, растерянно оглядывая гостей, продолжает: — А в жены себе он берет человека достойного и приятного во всех отношениях. — При этих словах лицо у женщины, которая сидит по центру стола рядом с Семеном Удальцовым, розовеет, она поправляет волосы и почти с нежностью смотрит на председателя колхоза, тот замечает этот ее взгляд и улыбается. — Зовут невесту Муся, а фамилия у нее… гм… Закирова, гм… Бадмаева… гм… Афанасьева… гм… А теперь, значит, еще и Удальцова… — Кто-то спрашивает: «Зачем ей столько фамилий?» Но председатель будто не слышит, говорит, показывая рукою в сторону женщины: — Муся, встань!.. — Ноздри у него дрожат, когда он восклицает: — Горько!.. — Семен Удальцов берет женщину за плечи, тычется носом в щеку. — Чудненько!.. — говорит председатель и опускается на стул.
На крыльцо выходит старуха, вся в черном; горбоносая, тощая, раздает ребятне мягкие, на молоке, шанюшки… Старуху зовут Зина. Зина с Баргузина… Но, может, и не с Баргузина — с другого места. Случатся на деревне поминки или свадьба, она тут как тут… А откуда узнает, одному богу известно. Так и живет: нынче в одном доме, завтра — в другом… Божий человек.
— А ты, бабка, отчего не по форме одета? — спрашивает кто-то из пацанов. — Отчего в черном?..
— Ошибка вышла, — отвечает старуха. — А теперь уж не исправишь. Платье-то белое я оставила у товарки в соседней деревне. Не сбегаешь враз…
Я гляжу в окно на Семена Удальцова, и мне хочется, чтобы он посмотрел на меня, но он сидит прямо и головы не повернет. Правда, чокается со всеми, не отстает… Раз-другой пробует запеть полюбившееся: «Когда б имел златые горы…», однако женщина, что сидит рядом с ним, всякий раз дергает его за рукав пиджака: строга, не больно-то распоешься! И Семен Удальцов замолкает.
Голубая «эмка» подкатывает к дому, из нее выходят двое: шофер и еще один, толстый, в гимнастерке, перепоясанный крест-накрест широкими кожаными ремнями. Из райцентра, видать, к председателю… К кому же еще?..
Отхожу от окна, разглядываю «эмку», а потом чувствую на плече чью-то руку, поднимаю голову, вижу Семена Удальцова и радостно говорю:
— Ты, дядя Семен?.. Вот здорово! Удрал, что ли?..
Семен Удальцов не отвечает, смотрит сначала на меня, потом в окно, за которым шумит свадьба, распахивает дверку машины, говорит, блестя глазами:
— Э, где наша не пропадала! Садись, пацан. Прокачу с ветерком…
Машина срывается с места, улица бежит под колеса…
ШУТИК И ШУТИХА
А изба та стоит на веселом месте: по правую руку от нее магазин, подле которого частенько собираются мужики да бабы, судачат о трудодне, ругаются, а по левую — просторный, в шесть окон, забранных серыми, конопатыми от мушиных следов стеклинами, с широкой плахою, придавившей низкое, полуистлевшее крыльцо, клуб, куда потемну стекаются парни и девки, а нередко и неутешные вдовы, махнувшие рукою на постылую жизнь. Принадлежит та изба старикам Шутиковым, а зовут их… Нет, я не знаю, как зовут их. И только ли я?.. Уверен, обеги всю деревню, поспрошай, одно и услышишь: Шутик да Шутиха… Старик, значит, Шутик, а старуха — Шутиха… И, что приятно, они прямо-таки срослись с этой фамилией, назови их как-то по-другому, ну, положим, Ивановыми или Петровыми — все, пиши пропало, потеряются люди… И еще приятно, что так бывает, оказывается, не только в литературе (взять хотя бы Гоголя, есть у него и Коробочка, и Плюшкин… проходили недавно, не забыл еще), а и в жизни. Это я понял первый, на уроке. Учительница спрашивает: «А знаете ли, почему Коробочка?..» Чего проще! Тянет к себе, оттого и Коробочка… Но скажите, пожалуйста, отчего Шутиковы?.. Тяну руку, спрашиваю. Учительница вздыхает: «Опять ты за свое?..» Но пацаны, слава богу, не обучены охать да ахать, смекнули, и вот уж говорят что-то, перебивая друг друга, вспоминают пригодное к случаю и, наконец, решают, что Шутиковы из того же ряду, откуда Коробочка и Плюшкин, только побледнее. Ну, а потом начинают уговаривать учительницу, чтобы она согласилась с ними. Она туда-сюда, хотела вызвать кого-то к доске, не получилось. Едва дождалась, когда кончится урок, и за дверь… А пацаны ко мне: молодец, не промахнулся, угодил в самую середку, а то иди к доске, выкручивайся… Скучно!
Закинув на спину сумку, выхожу с пацанами из класса, а на школьном дворе (надо же!) Шутик… весь белый, борода едва не до пупа, глаза серые, бойкие, чудится: все-то приметят, заглянут в самую душу… В
