Зоя Журавлева - Выход из Случая
Нет, тут причина иная. И еще что-то мешало, чтоб ее сдать. Людка Брянчик. Ага. Вдруг Людка встала перед глазами, как она хохочет, таращится, цокает, будто коза, каблучками…
— Сколько месяцев-то? — вдруг сказал Комаров.
Запоздалый, животный страх, наконец пробившись, заполнял теперь Женьку, заливал ее всю, и ее трясло сейчас крупной дрожью от этого страха, даже сиденье под ней дрожало.
— Ребенка ждешь? Сколько месяцев, говорю?!
Теперь она поняла. Затрясла головой.
— Не ври только.
— Я не вру…
— А говорила — к мужу…
— Он не муж оказался…
— Ну, дура! Дура-дурища. Ну, не муж! Так и что? А людей сколько перепугала. Задрать бы сейчас штаны — тьфу, спустить! — размазня сопливая!
Сам не знал уже, что говорит. Тридцать шестой, зеленый. Но чувствовал, что именно это нужно сейчас: быстро, безжалостно, грубо, как хлестки по щекам, какие — бывает — приводят в разум. Еще бы нужно грубей, но девчонка все же. Дрожит — это хорошо, еще бы лучше — ревела…
— Тридцать первый маршрут, ответьте диспетчеру!
— Да, диспетчер…
Сам своего голоса не узнал. И Ксана, стало быть, не узнает. Пусть думает, что уехал в Рыбацкое с матерью. Вот и пусть это думает.
— Тридцать первый, опаздываете на минуту пятнадцать. Следите за расписанием, тридцать первый.
— Понятно, диспетчер!
Тридцать четвертый, зеленый. Чисто идет машина, не заковались…
— Шишки из-за тебя еще получай. — Комаров нашарил «Журнал ремонта», отодрал сзади клочок, так, ручку теперь, есть ручка, цифры скачут, ничего, разберет. — Ты вот что. Как тебя? Женя? Ну, Женя, слушай. Сейчас тебя на станции высажу. Поняла? И чтоб — никаких больше глупостей!
Повернулась. Слушает. Ну, дрожи, дрожи.
— Поняла?
Женька кивнула осмысленно.
— Хорошо, если поняла. Вот тебе телефон. Мой, домашний. Два — шестьдесят шесть — восемьдесят — восемнадцать…
Она шевелила за ним губами.
— Спрячь, тут записано. В девять буду дома. В девять вечера, поняла? Комаров, Павел Федорович, тут записано. Позвонишь. Обязательно, поняла? Буду ждать. Адрес после скажу, сейчас не запомнишь…
— Поняла, Павел Федорович.
Платформа уже летела вдоль поезда. «Площадь Свободы». Стоп. «Зебра».
Молоденький милиционер стоял возле колонны. С интересом следил, как Комаров выпускает девушку из кабины. Вроде она не в форме. А кто такая? Значит, имеет «КМ», разрешение на проезд в кабине машиниста, у него «КМ» нет. Или, может, чего случилось? Подошел поближе, ожидая знака от Комарова и стесняясь спросить, не привык еще. Нет, машинист знака не подал. Ничего, значит, не требуется…
Женька стояла на платформе нетвердо, дрожь еще била.
— Сможешь идти-то?
Ничего, пошла. Капюшон сбился набок, волосы сбились. Идет. Зря, может, все-таки отпустил? Психолог. Дурак. А она — вдруг опять… Вон милиционер, мальчик свежий, как пышка. Предупредить? Нет, ничего… Взял на себя — значит, взял. Сейчас она не полезет. А вечером разберемся. Вообще — никогда не полезет. Это ей теперь на всю жизнь.
Психолог…
— Женя! — позвал вдруг негромко.
Обернулась сразу. Нет, все в порядке.
— Иди, иди, — махнул ей.
Нет, не мог он ее сдать чужим людям, тут чужие наразбирают. Он, конечно, свой! А если б утром не встретил? Но встретил же! Соне бы можно. Предупредить, чтоб подержала пока на станции. Но Соню-то зачем путать? И Светку. В свои противоуставные действия…
Усмехнулся.
Головану теперь полегчает. Голован сегодня без прав, я — завтра. Как только сдам донесение: кого вез в кабине, зачем, почему отпустил. Вот и вышла компания Головану.
14.21
В дежурке на станции «Чернореченская» уборщица производственных помещений Скворцова, немигуче уставясь в лицо дежурной Матвеевой, говорила сейчас:
— Я ведь ее заметила. У стенки стоит. Ну, жди — думаю. И дождались!
— Почему он ее не высадил-то?
Ожил селектор голосом диспетчера Комаровой:
— «Чернореченская», какой проследовал по второму пути?
— Тридцать первый…
— Долго у вас стоял. Задержали?
— Нет вроде, диспетчер. По графику…
— Лучше следите за графиком, «Чернореченская». Минуту пятнадцать от вас повез.
— Понятно, диспетчер.
Дверь распахнулась, впустила начальника станции.
— Что тут у нас? Я на контроле была. Пассажиры с наклона идут, жу-жу-жу, такие все возбужденные. Потом Зубкова снизу звонит — мол, пассажирка кинулась по второму пути…
— А Зубковой все всласть, — сказала Скворцоза. — Она уж звонит!
— Было, Светлана Павловна, — кивнула дежурная.
— Ничего, не зарезали, чай…
— А где же она? Почему не сдали в пикет?
— И след простыл, — сказала Скворцова. — Сбежала!
— Как это — сбежала? Не смогли задержать?
— Разве удержишь! Как тигра — фыр! фыр! Уже нет.
— Странно, — сказала начальник. — Виктору надо было свистеть. У него бы уж не сбежала. А какой машинист?
— Какой?! — Скворцова блеснула глазами, горячими, будто угли. — Зеленый да синий. Какой машинист бывает, когда под него кидаются?!
— Машинист, Светлана Павловна, — Комаров, — сказала дежурная.
14.26
Горячий день, почти летний…
Вахтер вылез из своей будки, наблюдал теперь за лягушкой, которая пригрелась на бетонной плите дорожки. Загорает тоже, зеленое пучило. Ишь, растянула лапы. Вахтер шуганул ее прутиком. Лягушка подпрыгнула, просвистела мимо руки, как снаряд, влетела в канаву, обдав вахтера прохладными — с зеленью — брызгами. Кряхтя, он присел на корточки возле канавы — глядеть, где вынырнет. Нет, не выныривает, глаза-ухи…
Мимо, от депо к станции «Новоселки», протопали двое. Сухонький, легкий. Новый начальник тяги, забыл фамилию. И тяжелый, большой. Этот кивнул — Матвеев, зам по эксплуатации. Тут пропуск нечего спрашивать, люди известные.
Солнце прямо палило. Молодая трава густо лезла между бетонными плитами и будто раздвигала бетон своей силой.
— Вам же можно не ехать, Гурий Степаныч, — сказал Долгополов. — Шалай же поехал.
— Это я еще не дорос — за спину Шалаю прятаться, — усмехнулся зам по эксплуатации. — Проезд у меня бесплатный, проеду.
— Самолюбие… — сам себе сказал Долгополов.
От излишнего любопытства говорил он иногда лишнее и знал это за собой, так что ответа не требовалось.
— Точно, — кивнул вдруг зам по эксплуатации. — У нас в депо все такие — плюнешь, не глядя, а в самолюбие попадешь. Вы меня ведь снимать приехали? И приказ в кармане. Чего ж промолчали?
— С чем приехал, с тем и уехал, — отшутился Долгополов.
Они поднимались уже по служебной лестнице на станцию «Новоселки».
Молодая полногрудая женщина, с круглым лицом и неожиданными на этом круглом лице вдруг раскосыми, словно летящими и потому, наверное, тревожными и будто тревожащими глазами, метнулась навстречу:
— Гурий Степаныч, можно тебя?!
— Извините, — хмуро кивнул Долгополову зам по эксплуатации. — Жена…
— Пожалуйста. Я уехал.
Долгополов шел уже по платформе, унося в себе этот тревожно-летящий раскосый взгляд на круглом лице, невольно сопоставляя их рядом — ее и Матвеева, что же там общего, чего она в нем нашла? С любопытством поймал себя на этой простенькой мысли среднего обывателя. Хмыкнул. «Значит, нашла, — остановил сам себя. — Тебе-то какое дело?»
Состав будто ждал его. Долгополов вошел в вагон.
Машинист Голован, который был уже возле двери в тот же салон, отшатнулся и быстро пошел вперед вдоль состава — вроде с делом. Или просто гуляет. Хоть навряд ли начальник Службы знает Голована в лицо. Наверняка даже — нет. После сегодняшнего «ковра» разве только запомнит. Но тогда Голован не будет уже машинист, спасибо сопляку Федьке. А пока что машинист Голован просто не хотел ехать в одном вагоне с начальством. С Шалаем не захотел. С этим — тем более. Сегодня начальства тут набралось, как гвоздей в сапог. Кураев шныряет. Уехал. Длинный этот, который из многотиражки, тоже зачем-то тут. Тоже вынюхивает незнамо чего…
Состав с Долгополовым наконец отошел.
Ладно, на следующем…
14.26
Мимо контроля на станции «Новоселки» тихо, даже пугливо, прошел бледный ушастый мальчик лет восьми-девяти. С хозяйственной сумкой, которую он прижимал к себе тоже как-то пугливо.
— Постой. Ты с кем?
Даже вздрогнул, до чего же пугливый.
— Со мной он, со мной! — крикнула от дальнего АКЛ хрупкая пожилая женщина с черной кошелкой.
— Гляжу — он вроде боится, — контролер улыбнулась. — Думаю, вдруг один, потерялся, мало ли что.
— Нет, со мной. Он у меня молодец!
Какое там — молодец. Так и кинулся к женщине. Вцепился в кошелку. Хорошо, если не яйца, — побьет.
— Бабушка, а Маврик не задохнется? Давай откроем немножко!
