Овадий Савич - Воображаемый собеседник
— Нет, — шепотом буркнул Райкин, — тов. Майкерский его сам взял. Он сегодня в первый раз был.
— Ну-у, — протянул Петр Петрович. Его эта новость мало трогала, и он задавал вопросы для того только, чтобы поддержать разговор с мальчиками, пришедшими его навестить. Он не понимал, что их так беспокоит. — А как же экономия? Все-таки лишний человек. Какую ж ему работу дали?
Мальчики переглянулись и еще ниже опустили головы. Потом Геранин вскочил и сделал порывистый шаг к двери, словно собираясь убежать. Райкин, испугавшись, что он останется один, и не в силах продолжать молчание, поспешно и отчаянно выкрикнул:
— На ваше место.
Как ни тяжел был этот удар и для Елены Матвевны, она кинулась к Петру Петровичу с одним нескрываемым страхом: как он примет это известие? Врачу легко было сказать: «Дайте жизни доходить к нему», но разве врач предполагал, что жизнь вот так ворвется к Петру Петровичу? И хоть новость грозила, может быть, нищетою, Елена Матвевна думала сейчас только о том, как бы эта новость не повредила здоровью мужа.
Петр Петрович стоял в такой позе, как будто он еще прислушивается к эху слов Райкина, чтобы не пропустить ни одного звука и полностью понять сказанное. Убедившись, казалось, что больше ничего не последует, он обвел всех глазами и увидал, что они со страхом глядят на него. В его собственном взгляде было только недоумение. Ответа у окружающих он не нашел и глубоко вздохнул. Потом он сдвинул брови, словно соображая что-то, и тихо спросил:
— А я как же?
— Мы ничего не знаем, — со слезами выкрикнул Райкин. — Мы спрашивали, нам говорят — еще неизвестно. А тов. Майкерского спросить мы побоялись. Нам Ендричковский сказал: «Бегите бегом к Елене Матвевне, вызовите ее и все расскажите, а я сам скоро приду, как только толком все узнаю». Мы ведь даже конца службы не дождались, убежали.
Наступило молчание. Мальчики не решались вздохнуть. Елена Матвевна тоже не решалась открыть рот. На глазах Петра Петровича показались слезы. Он сам не знал, что вызвало их сейчас. Странно, что сквозь слезы он видел вполне ясно. Он еще не думал об услышанной новости. Не очень уверенно он шагнул к окну. Старые дома глядели на него хмуро, но кусочек неба был трогательно синь. Чья-то медленная, неразборчивая речь в воротах, голос, напоминавший голос Дашеньки, звучали нежно и приветливо. Петр Петрович взглянул наискось — на окна Маймистовых — и вздохнул: ему стало невыразимо жаль бедного Володи. Но мысли его не остановились на сумасшедшем, он посмотрел вдаль и подумал, что там, за много улиц, стоит особняк распределителя, сейчас сотрудники расходятся по домам, и Ендричковский озабоченно спешит зайти к нему. Он почувствовал, что распределитель все еще дорог ему и близки люди, работающие в том особняке. Он не то что не понял еще, он не охватил еще мыслью той новости, что принесли мальчики. С ним творилось что-то странное. Вместо страха и негодования, которые были бы так естественны сейчас, он почувствовал тихую жалость — то ли к себе, то ли к этому кусочку синего неба, то ли к голосу, нежно и грустно звучавшему на улице. Он обернулся и слегка дрожавшим голосом сказал:
— Ну, что ж, подождем Ендричковского. Может, он подробнее расскажет.
— Петр Петрович! — жалобно воскликнула Елена Матвевна, не в силах уже более сдерживаться. — Что же это будет, Петр Петрович!
Он внимательно посмотрел на нее. Он поднес руку ко лбу, как бы соображая, отчего она волнуется больше него.
— Ах, да! — сказал он. — Я завтра сам пойду к тов. Майкерскому. Просто он, наверно, думает, что я еще долго буду в отпуску. Но я здоров. Конечно, ему трудно было без меня.
Он увидал, что Елена Матвевна трясет головою, как будто не веря его словам. Он слабо усмехнулся.
— Не выгонят же в самом деле, — тихо сказал он.
Он подошел к креслу и сел. Отчего-то ему трудно было оставаться на ногах. Он понял, что жена иначе оценивает новость, принесенную мальчиками. И еще он понял, что его собственная оценка этой новости недостаточна, что за этим известием кроется что-то еще. Но оно еще не встало перед ним во весь рост. Ему трудно было соображать. Он посмотрел на мальчиков и неожиданно сказал:
— Слушайте, раз вы прямо со службы, значит, вы ничего не ели. Елена Матвевна, ты бы их покормила, что ли.
Елена Матвевна посмотрела на него с недоумением. Она уже совсем отвыкла от того, чтобы он высказывал заботу о ком-нибудь. Это напоминало ей старое. Несмотря на страх и на огорчение, она посмотрела на него с надеждой. Может быть, правда, здоровье возвращалось к нему.
Мальчики наотрез отказались от еды. Они не хотели беспокоить Елену Матвевну, они уверяли, что их ждет вдова, у которой они столуются, что у них есть дела. Вернее всего, однако, им слишком тяжело было оставаться сейчас с Петром Петровичем. Он отпустил их, но взял с них слово, что они скоро придут.
— И мандолину принесите, — сказал он им вслед. — Скучно мне без вас, а вы меня совсем забыли.
И опять Елена Матвевна не знала, верить ли своим ушам. Петр Петрович так давно не проявлял никакого интереса к людям.
Пришли дети, всё узнали, и Константин, со свойственною ему прямотою, спросил отца, что он думает о назначении нового помощника заведующего. Собственно, всем могло быть ясно, что, если Петр Петрович так долго будет болеть, придется тов. Майкерскому взять себе другого помощника. Но никто не ожидал этого, никто не представлял себе, что это может случиться уже сегодня. Петр Петрович пристально посмотрел на сына, а вся семья с беспокойством глядела на него. Тихая жалость, непонятная печаль уже прошли. Петр Петрович все яснее понимал, что ему что-то грозит. Но он еще не позволял себе вплотную подумать о случившемся. И он тихо ответил сыну:
— Не знаю. Подождем.
Но он уже не улыбался, не глядел светлыми глазами, он сидел мрачный, нахмуренный, снова ушедший в себя. Елизавета попробовала развлечь его, но он так выразительно поглядел на нее, что она замолчала. Она поняла, что он живет сейчас только одним — ожиданием Ендричковского.
И Ендричковский, наконец, пришел. Открывая ему дверь, Елизавета сказала, что мальчики проговорились Петру Петровичу. Она ждала, что он еще в дверях расскажет ей, но он нахмурился, молча прошел в столовую, молча поздоровался, испытующе поглядел на Петра Петровича и, вопреки своему обыкновению, не отпустив ни одной шутки, молча уселся. Петр Петрович не сводил с него глаз.
— Вот что, — тяжело вздохнув, сказал Ендричковский после молчания. — Я вам прямо буду говорить все как есть. Это и лучше. Тов. Майкерский ни с кем не посоветовался и взял вам заместителя. Я спросил у него, что это значит. Он мне ответил, что без помощника работать не может, а раскладывать вашу работу на всех тоже не годится, потому что мы и так обременены, да у нас и знаний таких нет. Я спросил: значит, это временный заместитель? Нет, говорит, не временный. А как же Петр Петрович, спрашиваю. Извините меня, Петр Петрович, я вам правду скажу, точно передам, что сказал тов. Майкерский. Он мне ответил: я не могу оставить у себя помощником человека, в котором я не уверен. Да и вы, говорит, в нем не уверены. Что с ним, я не знаю, но, по слухам, он — скажем так — еще не выздоравливает. Мне его очень жаль, но довериться ему, пока я не буду убежден, что он совершенно стал прежний и что, например, история с деньгами не повторится, я не могу. Вот, Петр Петрович, сообразите это и скажите мне прямо, по совести: мог я что-нибудь возразить ему? Подумайте сами. Я только спросил, как теперь будет с вами. Он мне ответил: я отправил о нем бумагу в трест, прошу, чтобы оставили его не помощником уже, а специалистом. Что ответят, не знаю, но хлопотать, конечно, буду. Вот, Петр Петрович, извините, если что не так, но я решил от вас ничего не скрывать. Надо же, наконец, выяснить все. По-моему, так правильнее.
И Ендричковский откинулся на стуле и с глубоким вздохом вытер лоб.
Петр Петрович слушал его, весь вытянувшись в кресле и даже приложив ладонь щитком к уху, чтобы лучше расслышать. Слушая, он только часто моргал глазами. А когда Ендричковский кончил, он тоже откинулся в кресле и уставил глаза в пол. Все молчали. Семейным казалось, что Ендричковский говорил слишком прямо и резко. Но об этом теперь поздно было думать. Они ждали, что скажет и что сделает Петр Петрович. И теперь только они поняли окончательно, чем грозит им страшная новость.
Понял это и Петр Петрович. Он робко посмотрел на всех. И он прочел в их глазах, что и они не были уверены в нем. Усилием воли он сдержал слезы и крик. Ему было очень больно, страдала и его гордость. Он впервые так ясно понял, что он сам во всем виноват. Он слишком поддался своей слабости. Надо было жить, надо было помнить о жизни, а он решил, что важны только его собственные переживания. Другие не знали его чувств, и вот… Нет, тут было уже не до гордости. Может быть, следовало что-то, кого-то спасать, — себя? семью? И главное — жить, жить, даже если смерть придет завтра. Все живут, ничто не останавливается. Он низко опустил голову и пробормотал:
