Исаак Бабель - Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика
Мимо несутся поля, покрытые поспевшей рожью.
— Мой юный друг, — разглагольствует Полибин, — я бы сказал, что в Главном управлении вы не были на высоте… Новые птицы… новые песни… В заместителе главного конструктора я хотел бы больше уверенности и, не будем бояться слов, апломба… Призаймите у Ивана Платоновича…
— Да нечего занимать… После полета совсем тронулся…
— И очень просто, мой юный друг… Полет-то, скомпрометировав Жукова, весьма ощутительным образом задел вихревую теорию знаменитейшего академика Толмазова… У бильярдистов это называется комбинированный удар, когда одним ударом кия прорывается сукно, разбивается лампа над бильярдом и протыкается глаз партнера… Но, между прочим, в Главном управлении надо было быть энергичнее, а то как бы, мой друг, Жуков и компания не зашевелились…
Машина несется к Дирижаблестрою, мимо неярко блещущих полей…
В монтажной главной верфи сборочная бригада Вихрашки разбирает детали кольца.
— Ребята, гляди, — несется звонкий Вихрашкин голос, — чтобы за комсомольской бригадой дело не стало!..
— А когда оно за нами ставало? — басом отвечает долговязый парень, весь измазанный в машинном масле.
В дверях появилась непременная Аксинья:
— В чертежную зовут… Вихрашка умчалась. Бежать надо было быстро, так как
новый работник в конструкторской ждать не любил. Новый этот работник был Иван Платонович Толмазов.
— Мальцева, мы проверим с вами боковые сечения… Лейбович, четыре часа на расчет… Где бригадир сборки?
— Здесь, — сказала Вихрашка и оробела.
— Фамилия ваша?..
— Аня Иванова…
— Ребята, у Вихрашки есть фамилия!
— Товарищ Иванова, в шесть часов надо закончить демонтаж кольца. Жуков, заснули вы, что ли?
— Я не заснул, — ответил Жуков. Он смотрел на скинувшего пиджак Толмазова застенчиво
и восхищенно и без особенного толка метался от одного чертежного стола к другому.
— Сережа, — Толмазов увидел оцепеневшего на пороге Васильева, — куда вы запропастились? Проверьте монтаж кольца. Завтра летим…
— На чем? — пропел тенорок за спиной Васильева, и появился Полибин.
Двинув ножкой, он склонился в сторону Толмазова и, не в силах удержать откровенной злобы, прошипел:
— Прыть для академика похвальная, но вряд ли не запоздалая…
В дверях появился Мурашко. Полибин двинул ножкой в его сторону.
— Привет товарищу Мурашко! Только что из Главного управления… Образована аварийная комиссия… Председатель оной комиссии перед вами… Для начала запечатайте-ка вы, друг мой, эллинг и распорядитесь о прекращении всяких работ.
— Письменный приказ, — сказал Мурашко.
— Воспоследует незамедлительно, — пропел Полибин и, казалось, стал выше ростом.
XVIВ здании рядом с эллингом молча и быстро работали Васильев и Наташа, соединяя какой-то провод.
Вихрашка и Фридман в кустах около газгольдера положили жестяные пакеты и быстро повели от них электрический провод.
В будке, недалеко от здания управления Дирижаблестроя, шофер Вася и чертежница Варя соединяли в пучок тонкие провода и привинчивали к мраморной доске рукоятку.
Вася посмотрел на часы и включил рубильник.
От пакета, лежавшего в кустах, повалил густой дым.
В дежурке Дирижаблестроя Петренко читает книгу.
Завыла сирена. Ей ответили колокола громкого боя. Вспыхнули сигнальные лампочки, затрещал пожарный телеграф, зазвонили многочисленные телефоны на столе дежурного.
Петренко схватил две трубки зараз:
— Пожары на очистительной станции?! Первый и второй эллинги?.. Пожар на складе материалов?!
Петька бросил все трубки и схватился за единственный молчавший телефон.
— Квартиру Мурашко! Начальника строительства!.. Начальника!
Вопль Петренко долго оглашал дежурку. Небо закрыли клубы черного дыма.
На газоочистительную станцию промчалась пожарная команда.
Спокойный голос Елисеева сказал в телефон:
— Дым подходит к эллингу, Алексей Кузьмич…
— Что вы предлагаете? — спросил Мурашко.
— Предлагаю вывести дирижабль в воздух.
— Действуйте согласно пожарной инструкции, — сказал Мурашко, положил трубку на рычаг и улыбнулся в первый раз за все эти дни.
На ходу одевались летчики.
Стартовая команда стремительно выводила дирижабль из эллинга.
С огнетушителями в руках пробежала группа комсомольцев из сборочной бригады Вихрашки.
Дым, жирный и черный, образовал на небе гряду туч, распухавших все больше.
Дирижабль оторвался и пошел в воздух…
Он прошел над шоссе, по которому мчался автомобиль Полибина.
Услышав гул моторов, Полибин выглянул из машины и увидел уходивший в небо дирижабль.
Из своего кабинета вышел Мурашко и обратился к секретарше:
— Агния Константиновна, сообщите отбой пожарной тревоги.
С борта дирижабля по радиотелефону звонила Вихрашка:
— Алексей Кузьмич, управляемость отличная. Скорость двести сорок. Все в порядке.
Дирижабль неожиданно развернулся против ветра.
— Курс сто двадцать! — скомандовал Елисеев.
— Есть, курс сто двадцать! — ответил Петренко и притворно нахмурился.
Дирижабль, послушно проделывая все эволюции, все увеличивал скорость.
И, наконец, очередь труднейшего из маневров.
— Спуск по спирали! — командует Елисеев.
— Есть, спуск по спирали! — ответил Фридман, от напряжения оскалив зубы.
Двухсотметровая серебряная сигара перешла в пике, спиральными кругами пошла к земле, на мгновение замерла и начала круто набирать высоту.
По радиотелефону звонила Наташа:
— Есть, спуск по спирали, Алексей Кузьмич! Все в порядке!
К выходившему из здания управления Мурашко подлетел ошеломленный Полибин с пакетом в руках.
— И за что только этим пожарным деньги платят! Задумали когда тревогу делать!.. — повернулся к нему Мурашко.
И пошел на летное поле.
У эллинга на пустом перевернутом баке сидели рядышком два старика, закрывшись ладонями от солнца, — смотрели на плывший в высоте дирижабль.
Рядом с ними разноголосо шумела толпа рабочих и конструкторов Дирижаблестроя.
К двум старикам подошел такой же старый слесарь из монтажной, сел рядом с Толмазовым и Жуковым и, также закрывшись ладонями от солнца, стал следить за полетом «СССР-1»…
Летное поле заполнялось приехавшими из Москвы летчиками, корреспондентами, работниками авиационных заводов…
Шел третий час полета «СССР-1». Уже были побиты рекорды скорости и высоты.
Тогда к Мурашко подошел простоватого вида пятидесятилетний человек, председательствовавший в комиссии при прохождении сметы Дирижаблестроя.
— Ну, меня, брат, из Совнаркома взяли…
— Куда же это?..
— Да опять в ЦК. Я к тому, что придется, брат, ко мне наведаться… Дирижаблестрой-то уже перестал быть «строем»…
В пламенеющем небе — последнее видение серебристого «СССР-1».
XVII Из здания ЦК ВКП(б) на Старой площади, 4, вышел сухощавый человек. Мгновение постоял, потом направился к длинному ряду автомобилей, ожидавших против подъезда.
Машина двинулась…
— Москва? — спросил Вася.
— Периферия… Пауза.
— А именно сказать, кто мы, Алексей Кузьмич?..
— Высотные бомбовозы… Вот кто мы… Завод номер… За окнами летела Москва.
Публицистика. Статьи, мемуары, выступления
В доме отдыха*
За верандой — ночь, полная медленных шумов и величественной тьмы. Неиссякаемый дождь обходит дозором лиловые срывы гор, седой шелестящий шелк его водяных стен навис над грозным и прохладным сумраком ущелий. Среди неутомимого ропота роющей воды голубое пламя нашей свечи мерцает как далекая звезда и неясно трепещет на морщинистых лицах, высеченных тяжким и выразительным резцом труда.
Три старика портных, кротких, как няньки, и очаровательный М., так недавно потерявший глаз у своего станка, да я, заезженный горькой и тревожной пылью наших городов, — мы сидим на веранде, уходящей в ночь, в беспредельную и ароматическую ночь… Неизъяснимый покой материнскими ладонями поглаживает наши нервические и сбитые мускулы, и мы неторопливо и мечтательно пьем чай — три кротких портных, очаровательный М., да я, загнанная и восторженная кляча.
Мещане, построившие для себя эти «дачки», бездарные и безнадежные, как пузо лавочника, если бы вы видели, как мы отдыхаем в них… Если бы вы видели, как свежеют лица, изжеванные стальными челюстями машины…
В этом мужественном и молчаливом царстве покоя, в этих пошленьких дачах, чудесной силою вещей преображенных в рабочие дома отдыха, затаилась неуловимая и благородная субстанция живительного безделья, мирного, расчетливого и молчаливого… О, этот неповторимый жест отдыхающей рабочей руки, целомудренно-скупой и мудро рассчитанный. С пристальным восхищением слежу я за ней, за этой направленной судорожной и черной рукой, привыкшей к неустанной и сложной душе моторов… От них взяла она эту покорную, молчащую и обдуманную неподвижность утомленного тела. Философия передышки, учение о возрождении израсходованной энергии — как много узнал я от вас в этот шумливый и ясный вечер, когда портные и металлисты пили свой патриархальный, нескончаемый, стынущий чай на террасе рабочего дома во Мцхете.
