Лидия Вакуловская - Свадьбы
В гробу лежал рослый мужчина, совсем не старый, черноволосый, гладко выбритый, в сером костюме и белой рубашке, и ничто, решительно ничто не указывало на его причастность к церкви. И если бы не божьи старушки во дворе да не дьячок, похаживавший возле гроба и топтавший ногами раскиданные по земле цветы, да не деревянная церквушка с позлащенной маковкой, возвышавшаяся рядом с домом, то в подобное вообще невозможно было бы поверить.
Оля, приходившая утром к Сосне и давшая ему пять красненьких задатка, тоже была здесь. Увидев Сосну, она подошла к нему и сказала:
— Вы погуляйте трошки. Сейчас машина от сельсовета придет, тогда, наверное, грать будете… А лучше я у Валерьяна Павловича спрошу, как сделать. Почекайте трошки. — И ушла в дом, в котором и двери, и окна, и чердак — все было настежь распахнуто.
Пока Сосна с Брагой и Петькой стояли и ожидали Олю, подошли задержавшиеся в уличной толпе весовщик Лебеда с кларнетом и Ваня Окунь с трубой. И стали рассказывать им о том, что узнали и услышали. Оказывается, батюшка, давно схоронивший матушку, вел далеко не богочтенную жизнь. Был вертопрах и выпивоха, раскатывал на своей «Волге» по селам, волочился за молодицами, выбирая для этого дальние села, где его не знали и где он выдавал себя то за фельдшера, то за лесничего. У него и там и сям детки растут. Он по месяцу службу не правил, поручал это дело дьячку. И частенько вроде бы хвалился, что вот когда он помрет, тогда-то все и ахнут, а черти в аду так взбесятся, что сами в кипящую смолу попрыгают. Умер же он по собственной дурости. В пятницу приехал откуда-то средь ночи на «Волге» да, видать, был крепко пьян. Из машины не вышел, заснул в ней, а двигатель не выключил. Вот и надышался газом, да так, что утром его мертвым обнаружили.
Дьячок, проходя мимо, зыркнул на них совиными глазками и загундосил:
— Какое непотребство свершилось… Какое непотребство…
С крыльца спустилась Оля, сказала, чтоб они сыграли, но негромко, а потом чтоб зашли в дом. Митрофан Сосна увел своих за цветник с георгинами, подальше от дьячка и божьих старушек, две из которых уже подобрались к самому гробу и, прилипнув к нему, что-то шептали.
Стоя за высокими георгинами, они сыграли похоронный марш. Митрофан Сосна и Остап Брага умело вели свои партии, Петька в лад постукивал на барабане. И хотя весовщик Лебеда пер не туда, а остальные «надежные» только надували щеки, делая вид, что дуют в трубы, все равно получилось хорошо, и некоторые женщины, услышав музыку, сразу начали плакать. Потом люди отхлынули от ворот, пропуская въезжавший во двор грузовик, оплетенный по бортам зеленой хвоей и яркими цветами. Митрофан Сосна сделал знак кончать игру и повел своих музыкантов в дом, как велела Оля.
В доме уже шла уборка. В одной комнате бабы мыли полы, в другой, где полы уже были вымыты, расставляли столы для предстоящих поминок. В третьей, где, видимо, еще не прибирали, выпивали и закусывали несколько мужчин, и какой-то пьяненький мужичок, шмыгая красным птичьим носом, плаксиво говорил другому:
— Три завещанья оставил, три завещанья!.. Все предчувствовал, все он предчувствовал… Потому одно завещанье в сельсовет сдал. А не сдай в сельсовет, его б дьяк отпевал… Вот человек был, вот человек…
А другой отвечал:
— Не хнычь, подбери слюну. Было б по ком слюну пускать…
Вошел тот представительный, в черных очках, что вез их на «Волге».
— Угоститесь, товарищи, угоститесь! — сразу же сказал он им и стал наливать каждому в стакан водку. Но Петьку обошел: — Тебе паренек, нельзя. Тебя я кагорчиком угощу.
— Но-но, Чика! — строго повел на Петьку глазом Остап Брага. — Вон лимонаду выпей!
Они закусили, после чего представительный, в черных очках, налил им еще по полстакана.
Быстро вошла Оля, которая, похоже, сейчас распоряжалась здесь.
— Выходите, выходите!.. Будем трогаться, — сказала она.
Процессия двинулась со двора и потекла по мощенной булыжником улице, мимо беленьких хат в зеленых садах. Впереди семенили старухи в темных платочках, купленных, видимо, для них в городе бабой Феклой. За ними женщины несли венки. За венками медленно ползла машина с гробом, за машиной шел сын покойного батюшки, Валерьян Павлович, видный мужчина лет тридцати, в меру бледный, с опущенной головой. Рядом с ним находились представительный друг в очках и Оля-соседка. Дальше следовал оркестр, а уж за оркестром — остальное.
Еще раз сыграли марш, и опять получилось неплохо. Только один раз, когда весовщик Лебеда сильно попер не туда, Валерьян Павлович оглянулся и внимательно поглядел на музыкантов. Заметив это, Митрофан Сосна заморгал выпученным глазом Лебеде, чтоб тот не портачил и приглушил звук. Лебеда норовисто дернул плечом и мотнул головой, показывая тем самым, что он свое дело знает и нечего его учить.
Кладбище находилось в лесу, который вплотную подступал к селу, и как только вошли в лес, оставив позади булыжник, так над дорогой сразу заклубилась страшенная пылища, поднимаемая медленно ползущим грузовиком и десятками ног. Как раз в это время Митрофана Сосну стало развозить от выпитого и в глазах у него начало все качаться: и дубы, и березы, и люди, и шагавший рядом Ваня Окунь… Сосна уже хотел было сказать Окуню, что надо всем им сойти с дороги и двигаться меж деревьями, как сделали тщедушный дьячок и божьи старухи, не желавшие брести по пылюке. Но в это время к нему подошла Оля и сказала:
— Дядя, заграйте. А то вы совсем не граете.
— Приготовились! — сказал своим Митрофан Сосна. — Марш Шопена!..
Но никакого марша у них не получилось, потому что Ванька Окунь и другие, кому положено было лишь раздувать щеки и делать вид, что играют, стали дуть изо всех сил в трубы, кто во что горазд, лишь бы выходило громче. Митрофан Сосна со злостью поддал Ваньке локтем в бок и крепко наступил ему на ногу, призывая его опомниться. Окунь сильно пошатнулся, но на ногах устоял, и тут же сам дал под бок Митрофану Сосне и пьяным голосом изрек:
— Не мешай! Не хуже тебя играю!..
Валерьян Павлович опять оглянулся и замахал рукой, чтоб они перестали играть.
— Перестаньте играть! — приказал своим Митрофан Сосна, который, несмотря на клубившуюся пыль и качавшиеся в глазах деревья, все-таки заметил взмах Валерьяна Павловича и сообразил, чего тот хочет.
Но его послушались только Остап Брага да Петька. Остальные продолжали с остервенением дуть в трубы.
— Не надо грать! — подбежала к ним Оля. — Валерьян Павлович не хочет, чтоб вы больше грали!
— Прочь! — крикнул ей, оторвав от мундштука мокрые губы, Ванька Окунь, весь красный от усердного дутья, и хотел было двинуть Олю трубой.
Но в эту самую секунду с Митрофаном Сосной случилось что-то непонятное.
— А-а-а!.. — диким голосом вскричал Митрофан Сосна, вскидывая над собой свою трубу-баритон, и опустил ее прямехонько на голову Ваньки Окуня.
— А-а-а!.. — пронзительно взвыл он снова, опять вздымая вверх трубу и собираясь опустить ее на голову весовщика Лебеды. Но в Лебеду не попал, а только вышиб у него из рук кларнет.
— За мной!.. — вскричал он после этого и бросился со своей трубой в лес, сметая с пути насмерть перепуганных божьих старух, которые подняли страшенный визг.
За ним в лес кинулся Остап Брага, волоча на спине свою огромную трубу — бас «цэ», и Петька с барабаном.
— Митюха, не бросай меня!.. — тоже диким голосом закричал Сосне Остап Брага. — Митю-юха!..
— Деда, не беги!.. — кричал Остапу Браге внук Петька. — У тебя сердце лопнет!.. Деда, тебе нельзя бегать!..
— Чика, Чика!.. — кричал внуку Остап Брага. — Не бросай меня!.. У меня в голове все крутится!..
А трое «надежных» вместе с весовщиком Лебедой остались на дороге и пытались уже играть что-то веселое, похожее не то на полечку, не то на краковяк, а в общем-то ни на что не похожее. Пока представительный друг Валерьяна Павловича да тщедушный дьячок не прогнали их с дороги и не велели убираться вон.
Поздно ночью Митрофан Сосна с Остапом Брагой и Петькой добрались до города, изрядно поплутав в лесу и хорошенько изодрав о сучья свою парадную одежду. Петьку немедленно послали узнать, вернулись ли остальные и цел ли инструмент.
— Только б инструмент вернуть!.. Только б инструмент… Ведь все на мне числится, — чуть не плакал от горя Митрофан Сосна.
К счастью, «надежные» хоть в чем-то, да оправдали себя: Петька приволок три трубы и кларнет, правда, без мундштука. Сами «надежные» в этот час уже отсыпались по домам.
— Вот ироды, ах, ироды! — сокрушался Митрофан Сосна. — Да они нас специально напоили! Ей-богу, специально!.. Никогда с попами дел не имел и иметь не буду! — клялся он.
Опасаясь, что Валерьян Павлович и его представительный друг явятся к нему учинять скандал и требовать назад задаток, который еще перед выездом в Вишняки был честно поделен между музыкантами, Митрофан Сосна скрылся в дальнее село к двоюродному брату и отсиживался там целых две недели.
