Лидия Вакуловская - Свадьбы
Молодая смешливо сморщила нос и улыбнулась полными малиновыми губами. Потом пожала круглым плечом, перекинула с груди на спину пшеничную косу и серьезно сказала:
— А кто ж его знает, с чего. Я по своему делу в город ехала, да меня Валерьян Павлович попросил подсобить бабе Фекле с куплей платков на похороны, — указала она карими глазами на старуху. — А мне лично поручил насчет оркестра постараться. Валерьян Павлович только утром по телеграмме приехал, а мы с ним суседи. Так он и говорит мне: «Давай, Оля, договорись с оркестром и пятьдесят рублей задатку дай. А другие пятьдесят при расчете». Вот я в клуб зашла, и мне ваш адрес сказали. А деньги при мне, могу отдать. — Она проворно отвернулась, сунула руку за вырез платья на груди и достала тугонький кошелек.
Это было неожиданностью для Сосны — сто рублей за похороны! Так никто никогда не платил. Пятьдесят — твердая ставка. Случалось и за сороковку хоронили… Нет уж, дудки! — попа он этим сукиным сынам не отдаст!..
— Что ж, можно… — сказал Митрофан Сосна, не зная еще толком, что ему предпринять, но понимая, что от похорон нельзя отказываться. Он почесал ореховую лысину, посмыкал за волосок бородавку, как бы что-то прикидывая про себя, и спросил: — А вынос когда?
— В четыре часа, сердешный, — ответила старуха, поглядев, наконец-то, на Сосну мутными, неопределенного цвета глазками. И, горестно сморщив личико, запричитала: — Ох, грех случился, ох, грех великий!.. Молодой еще, слепой як котятко…
— Зачем вам к нему мешаться? — ответила ей молодая, назвавшаяся Олей, и объяснила Сосне: — Это баба Фекла Валерьяна Павловича осуждает, сына батюшки. Валерьян Павлович и сам в духовной академии учился, а после разочаровался и на инженера переучился.
— Правильно сделал, — одобрил Сосна и решительно сказал: — Задаток беру, к четырем часам мы явимся.
— Не надо вам самим ехать, Валерьян Павлович за вами машину пошлет, — сказала Оля. — Ему от покойного отца «Волга» досталась, а Валерьян Павлович с товарищем приехал, так тот править умеет. Он только просил узнать, сколько всех музыкантов будет. За раз в машину сядут или другой раз ехать?
И это было неожиданностью для Сосны — туда и назад на «Волге»!
— Тогда передайте, чтоб к трем часам ко мне подъезжали. Все за раз поместимся, — не стал раздумывать Сосна.
Он взял задаток, проводил женщин за калитку, вернулся во двор, выпил кружку холодной воды из колонки и отправился к Остапу Браге (бас «цэ», седые запорожские усы, подковой виснущие до самой шеи); так как его, Остапа Брагу, вчера прихватило сердце, потому он на реке не был, к случившейся ссоре отношения не имел и, по мнению Митрофана Сосны, должен был поддержать его план.
Остап Остапович Брага (бас «цэ», запорожские усы до шеи) повел Митрофана Сосну в сарай, где с утра столярничал, поскольку сердце его уже вошло в норму, выслушал Сосну и сказал, что со всем согласен. Тогда они стали прикидывать, кого им взять с собой, и выбрали троих, самых надежных. Остап Брага вспомнил еще, что весовщик топливного склада Лебеда лет десять назад поигрывал на кларнете, и они решили взять и Лебеду. После этого Остап Брага кликнул своего внука Петьку, которого в доме звали Чикой, потому что еще в ползунковом возрасте Петька проявлял повышенный интерес к спичкам, ликующе визжал при вспышке огонька и кричал «чика».
— Чика, ступай сюда! — громко позвал Остап Брага, не выходя из сарая.
— Говори, деда, я слышу! — донесся с крыши сарая ломкий басок.
— Ты чем сейчас занят? — спросил Остап Остапович.
— Читаю, — последовал сверху ответ.
— А что читаешь?
— Фантастику!
— Фантастик много. Про что именно?
— «Туманность Андромеды».
— Тогда спустись сюда!
Толь на крыше хрустко зашуршала, и голый, в одних плавках, Петька спрыгнул с крыши и вошел в сарай. И был он похож на черта, выскочившего из трубы, где никогда не трусили сажу.
— На речку б шел, басурман, а не на крышу, — сказал Петьке Сосна. — Сгоришь в головешку. Вон какой обугленный.
— Не сгорю, — ответил Петька. — Я шланг от колонки на крышу забросил и обливаюсь.
— Слухай, фантаст, надень штаны и сбегай позови сюда кой-кого. А кого, я тебе на бумажку напишу, — сказал внуку Остап Брага, извлекая из столярного ящика растерзанную тетрадку и огрызок карандаша. — Кого дома застанешь, пускай сразу идет, бо дело важное.
Петька сдернул с жерди выгоревшие до белизны техасы и стал натягивать их на себя, прыгая то на одной, то на другой ноге.
— Остап, а что как мы его на барабан поставим? — сказал Остапу Браге Сосна, оценив рост и верткость его внука. И спросил Петьку: — Ты на барабане никогда не пробовал?
— А чего на нем пробовать? Бей дробь, лишь бы в такт, — дернул черным от загара плечом Петька.
— Но-но — лишь бы в такт! — осадил внука Остап Остапович. — Потому-то ты все песни на один мотив тянешь, а что за мотив — не поймешь. На вот тебе бумажку и бегом! Одна нога тут, другая там.
— А ну, Остап, как возьмем мы его с собой? — вновь предложил Сосна. — Все ж барабанщик будет. Ты в каком классе? — спросил он Петьку.
— В девятый перешел, — ответил тот и спросил: — А куда возьмете?
— На кудыкину гору, — усмехнулся в длиннющие усы Остап Брага. — Потом узнаешь. И возьмем, если ни отцу, ни матери не сболтнешь. А так не возьмем.
— Зачем, я сболтну? — удивился Петька. — Разве, деда, у нас с тобой мало от них других секретов?
— Тогда беги живо, — махнул ему рукой Остап Остапович.
Остап Брага принес из погреба оплетенную бутыль прошлогоднего яблочного вина, и они с Митрофаном Сосной выпили по кружечке. Когда пришли трое «надежных», а за ними и весовщик топливного склада Лебеда, Остап Остапович и им налил по кружечке. Потом «надежным» все объяснили, они все поняли, и Сосна повел их в клуб, чтобы каждому выдать по музыкальному инструменту. Пока еще Сосну от руководства оркестром никто не освобождал, ключей от комнаты, где хранился духовой инструмент, никто не отбирал, а стало быть, он мог распоряжаться этим инструментом по собственному усмотрению.
В половине третьего весь оркестр (пятеро с трубами, Лебеда с кларнетом и Петька с барабаном, но не с тем, каким владел Миша Капка, а с гораздо меньшим) был полностью готов к выезду. Расположившись в саду на травке, музыканты отдыхали в ожидании «Волги» из Вишняков. Оплетенная бутыль, какую Остап Брага перенес из своего сарая в сад Митрофана Сосны, была пуста и наполнить ее было нечем, так как в погребе у Браги подчистую иссякли все прошлогодние запасы.
Митрофан Сосна сидел на траве, скрестив по-турецки ноги, по-турецки посасывал трубку и давал последние наставления.
— Смотрите ж, хлопцы, чтоб все было, как договорились, — предупреждал он. — Мы, трое играем: я, Остап и Лебеда, а вы, значит, того… Только ж, смотрите, раздувайте щеки как следует… И не забудьте, в каком порядке за гробом пойдем. Мы с Остапом — с боков, альт и тенор — в середке, Лебеда — за нами, а Петька замыкает. И не бойся, Петька, сразу такт лови — и пошел… Может, еще разок прорепетнем?
— Не надо, — отмахнулся грузчик маслозавода Ванька Окунь, самый расторопный из троих «надежных». — В клубе уже пробовали и получалось. И там получится.
В три часа машины не было. Не было ее и в четверть четвертого. Если бы не внушительный задаток, можно было бы предположить, что бывшие друзья Митрофана Сосны сыграли с ним злую шутку, подослав к нему тех женщин с выдуманной историей про почившего в бозе попа. Но пять красненьких задатка гнали прочь всякие сомнения.
В половине четвертого за воротами загудел клаксон, и музыканты заспешили на улицу. Из голубой «Волги» вылез представительный мужчина в траурной черной рубашке и в черных очках.
— Извините за опоздание, — любезно сказал он. — Заблудился на проселках и пришлось поплутать.
Он снял очки и одним взглядом сосчитал музыкантов.
— Семеро и я восьмой?.. Да-а… — покачал он длинноволосой головой. — Ну ничего, как-нибудь доедем. — И распахнул все дверцы: — Втискивайтесь, товарищи!..
Доехать они доехали. Правда, сидели кто на чем и кто на ком, и сильно намяли друг другу бока и отдавили ноги. К выносу тела из дому опоздали. Покойника уже вынесли для прощания на воздух, и гроб стоял на длинном столе возле цветущих алых георгин. Народу собралось тьма: и во дворе и на улице. Двор в основном заполонили старухи в черном, молчаливые, с неживыми лицами, — видимо, прихожанки местной церквушки. Молодые — мужчины, женщины, девчата и даже дети — толпились на улице за воротами. Этих, должно быть, привело сюда любопытство, вызванное странным завещанием усопшего батюшки. По двору, сплошь усыпанному живыми цветами, похаживал тщедушный старец в черной рясе, с восковым лицом, — скорее всего, дьячок этой же церквушки. О чем-то шептался со старухами.
