Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
А я снова пишу. Снова пишу не потому, что рассчитываю стать писателем по профессии, моя профессия навсегда где сила и сноровка руки человеческой требуется, где материал при работе ты держишь прямо в ладони. Чего-чего, а выдвигать напоказ «я писатель» теперь я стесняюсь. Просто не могу. Это, может, где-то вдали. Это мечта. Вторая мечта. А пишу я сейчас только потому, что в жизни моей произошли такие повороты, вернее, не столько в моей жизни, сколько с другим человеком, что не рассказать об этом открыто и прямо я никак не могу. Начнем с манной каши.
Варю я кашу, конечно, не для себя. И гляжу на нее, как на живую устрицу. Правда, об устрицах я знаю только то, что раньше их ели, кажется, главным образом римские императоры, а теперь стремятся заказывать в ресторанах и некоторые наши стиляги. Знаю еще, что у римских императоров от устриц болели животы, думаю, что и у наших стиляг желудки тоже не луженые. Но к манной каше устриц я приравнял не поэтому, общий признак у них другой: проглатывать трудно. Варю манную кашу я для сына Алешки. Он глотает ее превосходно. Впрочем, не только кашу, но и бусы и пуговицы. Дай ему устрицу — тоже, наверно, проглотит. И я боюсь, как бы он не вырос у меня стилягой, потому что римским-то императором, ясно, ему не бывать.
Будь моя воля, я кормил бы Алешу баклажановой икрой. Во-первых, я сам ее очень люблю. Во-вторых, явно мужская пища и в то же время вполне детская — мягкая, жевать не надо. В-третьих, продается в банках в готовом виде, вся забота — крышку открыть. В-четвертых, когда Маши и Леньки дома нет, банку из-под икры вымыть легче, чем кастрюльку из-под пригоревшей каши. В-пятых, для каши обязательно, кроме крупы, требуется еще и молоко. А из трех раз два раза мне почему-то непременно продают кислое. В-шестых… Но я думаю, и этого хватит. Для меня, понятно. А попробуйте-ка убедить женщин!
Ольга Николаевна говорит: «Да ты что это! И ты сам, и Ленька, и вообще все люди на земле на манной каше выросли, возмужали. Ты вот про римских императоров вспомнил. Фараоны египетские куда древнее, чем римские императоры, а есть твердые исторические сведения, что и малюток фараончиков кашей кормили».
Маша, та на историю ссылается реже, у нее главная опора — современная литература. Всякие медицинские справочники, брошюрки, вырезки из газет. Я взял у Пети, Петра Фигурнова, в обмен на «Черный тюльпан» «Женщину в белом». Маша отняла, сказала: «Костя, это как-нибудь потом, когда выйдешь на пенсию, а сейчас для тебя полезнее вот эта». И подает мне в полпуда весом «Мать и дитя». Смеется, говорит: «Поскольку книга «Отец и дитя» еще не написана, ты потрудись из этой книжки узнать все, что о ребенке знать полагается».
А я не только в манной каше сомневаюсь. Я бы Алешку своего стал растить по-новому, как, например, прошу прощения, телят теперь — «холодным способом». Я бы не стал его кутать в байковые пеленки и закрывать одеялом, да еще на градусник поглядывать, не опустилась ли ртуть ниже восемнадцати градусов. Почему я всегда здоров? Снегом и ледяной водой закаленный. Но в каком возрасте я начал снегом натираться? В двенадцать лет. Сколько времени зря потеряно! Алешку непременно с первой недели снегом натирать нужно было, тем более что человек в марте родился, когда повсюду еще лежал превосходный мягкий и чистый снежок. И градусы на термометре вполне до десяти, а то и до шести опускать следовало. Я говорил: «Давайте сделаем из него «снежного человека», чтобы он мог зимой в одних трусах по Северному полюсу бегать. Кто знает, может быть, придется ему на атомном ледоколе работать. Капитаном». Но Маша не согласилась, сказала: «Хватит нам и тех «снежных человеков», которых в Гималаях ищут и никак не могут найти».
Но все же для Алешки один раз пробу я сделал: снегом ему пятки натер. И хоть бы что. Покраснели немного, да после насморк легонький появился. На два дня всего. Ерунда. Так можно бы постепенно Алешку к холоду и приучить. Но Маша перепугалась: «Что такое? Отчего? Наверно, парень долго в мокрых пеленках лежал». Я промолчал. Подумал только: вот так диагнозы иногда и ставят. Даже врачи.
Да. Мог бы кашу варить, конечно, и не я. Но это, так сказать, только вообще, в теории. А в данном, совершенно определенном случае заменить меня некому. Кроме брата. Но Ленька сдает экзамены за седьмой и дома появляется не тогда, когда варить обед, нужно, а точно в тот момент, когда у меня уже все готово. Будто, чертенок, за дверью стоит, дожидается.
Пробовал я стыдить его. Помоги, дескать, брату как следует. Алешку выручи, племянника своего. А он конопатую рожицу съежит: «Костя, ну дай мне экзамены сдать. В свидетельстве хотя бы четыре пятерки заработать. Это же честь фамилии!» Что против этого скажешь? Согласился я. «Ладно. От всех дел тебя я освобождаю, только четыре пятерки ты мне, хоть умри, принеси». Ударили по рукам. А после я уже сообразил, что непременно надует меня Ленька. От домашних дел я его увольняю сейчас, а что с него возьмешь потом, если он даже по всем предметам на тройках проползет? Математика, например, ему никак не дается. Маша в порядке проверки спросила: «Леня, какие бывают углы?» Он подумал, говорит: «Прямые и кривые». Маша: «Ой!» А он: «Ну, круглые…» Таких примеров я мог бы целый миллион привести, да конфузить родного брата не хочется, тем более что он и не виноват — рос заморышем, из одной болезни в другую. Но не подумайте, что Ленька мой — вообще полудурок. Он парень как парень, хоть и коротышка. А просто с самых детских лет у меня какое-то такое к нему отношение: люблю подтрунить над ним, как с котенком позабавиться. Он для меня все еще пацан. И коли на то пошло, так я и над собой подсмеиваюсь не меньше. Да. Но приходится мне опять к манной каше вернуться. Объяснить, почему ее Маша сама не варит.
А дело все в том, что Маша — заочница и сейчас в Москве защищает диплом на инженера по радиотехнике. Заочником быть очень трудно, по всем дисциплинам готовить письменные работы, но мне все же куда легче было бы послать Алешке письменную работу о каше вместо самой каши, чем вот так стоять у кастрюльки с ложкой.
Я об этом написал Маше в Москву. Маша ответила: «Правильно, Костя. Как я сама не додумалась! Давай по всем статьям нашей жизни переходить на заочные отделения. Москва мне очень нравится, и я, пожалуй, останусь здесь навсегда. Но ты не грусти, любить тебя все равно буду. Заочно». Вот так…
Могла бы, конечно, в моем горьком положении помочь мне Ольга Николаевна — Машина мама и, выходит, она же моя теща и Алешкина бабушка. Притом пенсионерка. Но что вы скажете, если человеку именно на это самое время собес дает бесплатную путевку в Железноводск, куда бы я сам, к примеру, даже приплачивай мне, не поехал бы! Потому что лучший курорт в мире, который лечит все болезни, — наш Енисей. Но Ольга Николаевна, когда ей это скажешь, только посмеивается. Она за кислотностью своего желудочного сока следит так же аккуратно, как за температурой в комнате, чтобы точно столько было всегда, сколько положено по справочникам. Возможно, конечно, что именно поэтому у нее и вид такой, что даже в голову никому не придет, будто она уже бабушка. Мне вот двадцать три года, столько же лет я знаю Ольгу Николаевну, и за все это время она хоть бы чуточку постарела. Круглее стала немного — это правда. Врачи ей сказали: не надо есть мясо, масло, хлеб, сахар. Лучше и чай не пить. И Ольга Николаевна теперь по утрам водой только полощет горло, а весь день живет главным образом на капусте.
Ольгу Николаевну все в доме очень любят… Я ее, сами понимаете, люблю больше, чем какие угодно соседи, и совершенно легко и свободно, как положено по народному обычаю, называю мамой, но эту поездку Ольги Николаевны в Железноводск я оправдать никак не могу. Можно было бы на другое время переменить путевку, или железноводскую водичку просто в аптеке купить, или, наконец, обыкновенную кипяченую воду настоять на тухлых яйцах, словом, подумать немного — не пришлось бы ее любимому зятю Константину Барбину варить для своего сына, а ее внука, манную кашу. Но Ольга Николаевна рассудила иначе: «Ничего, мальчик, ничего, справишься. В жизни надо все уметь. А у тебя сейчас тем более отпуск».
Вот это, собственно, и есть главное объяснение всему: я — в отпуске.
Но не на реке я в эти дни не только поэтому. Речникам во время навигации, сами знаете, отпуска не положены. Дело в том, что я уже не речник. По документам я — мостостроитель, хотя в душе конечно же как был речником, так и остался. И если хорошенько разобраться, от Енисея-то я все равно не ушел, мосты ведь не через горы, а через реки строят. Сделаем мост через Енисей — снова я вернусь на пароходы. Обязательно! И, по секрету говоря, кто его знает, может быть, уже и не матросом, не рулевым, а штурманом. Аттестат зрелости, хотя и с тройками, уже заработал. В вечерней школе. А дальше тоже, как Маша, думаю двигать заочно. Вообще, чем меньше покоя даешь голове, тем лучше она работает.
