Александр Андреев - Спокойных не будет
— Как ты сказал? Рококо? — Виктор Ненаглядов вынул из кармана гимнастерки блокнот, записал.— Надо взглянуть в энциклопедию...
Анка села на чурбак. Река плескалась у самых ее ног. А за рекой темнела тайга, тучная и таинственная.
— Хорошо-то как, господи!..— Она вздохнула, точно сбросила с плеч кладь.
Я прошел в дальний конец перемычки, опустился на камень, только что доставленный сюда с Лосенка. Вода закручивалась в мелкие воронки и журчала, наводя тоску. Тоска опять захватывала в плен и опять от неясности. Женя избегала объяснений. Она точно страшилась их, точно надеялась, что все дальнейшее решится само собой. Да и сам я, признаться откровенно, не менее ее страшился заглянуть вперед.
А вот объект наш, каким он предстанет в недалеком будущем, я видел отчетливо. Возведем перемычку эту, затем поставим две другие — верховую и низовую. Гигантская подкова утвердится на реке, концами своими упрется в монолит Гордого мыса. Из «подковы» мощными насосами люди откачают воду, и на расчищенное дно Ангары величественно ляжет бетонное тело плотины... Странно: такую махину возвести, оказывается, проще, чем близким людям прийти к согласию. И вот сейчас я решил, что откладывать наш трудный разговор дальше невозможно. Настала пора. Я уже не боялся резкости в выражениях, не пугали меня и их последствия. Так жить стало невмоготу. Нерешенность изнуряла, тяжко подкатывая к горлу.
Сегодня состоится вечер встречи рабочей молодежи со студентами. Они пригласили нас в гости. Мы тоже готовились к этой встрече. У Трифона был аккордеон, у «судьи» Васи гитара, Леня Аксенов заделался лихим барабанщиком, а у геологов нашли скрипача. Мы отрабатывали песню, нашу, ангарскую. Потом Елена и я исполняли музыкальный монтаж о героике и романтике комсомола, читали стихи. Петр Гордиенко и Проталинка выходили с чечеткой. Трифон, Илья и Вася показывали силовые и акробатические этюды. Заканчивалось все это смешным танцем плотников с деревянными топорами.
Встреча состоялась у палаточного городка, на специально оборудованной площадке. Мы брились и наряжались, чтобы отправиться на концерт, когда постучала Женя.
— Милости просим.— Леня в одну секунду прибрал раскиданную по табуреткам и койкам рабочую одежду. — Оглядите себя: входит женщина.
— Пускай входит, мы готовы,— в один голос ответили Вася и Илья.
Женя пришла, чтобы я на нее взглянул. В белом платье, она, подобно отбившемуся облачку, залетела к нам, и в комнате стало празднично. Леня смежил ресницы от непривычного блеска, вынул из кармана платок, смахнул пыль с табуретки, выдвинул ее на середину комнаты.
— Не откажите в любезности, присядьте...
— На кресло в стиле рококо? — Белое облачко опустилось, едва коснувшись воображаемого кресла.— Чем озадачен мой муж? — У Жени было хорошее настроение. Она не догадывалась, что я отважился вызвать ее на разговор, который определит пашу дальнейшую судьбу. Окончательно. Навсегда.
— Я тоже выступаю, ребята,— сказала Женя.— Не зря же я брала уроки пения у Сигизмунда Львовича.
Я спросил с улыбкой:
— «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила»? — Мне вспомнился тот печальный вечер, когда я пришел просить ее руки и мать выставила меня за дверь, а Женя разучивала в то время злосчастный романс. Я убегал, а меня преследовал ее слабый и ласковый голосок.
— Знаешь, Вадим-переделал этот романс на современный лад,— сказала она.— Получилось немного смешно, но очень мило. Вот услышишь...-
Мы вышли из общежития, направляясь к поселению студентов. На холме белое облачко оторвалось от нас и замелькало среди стволов, уплывая, и Леня помахал ему рукой.
В тесной избенке Катя Проталина потерянно топталась из угла в угол, побледневшая, как будто осунувшаяся, большущие глаза потемнели от страха, не мигали.
— Я так волнуюсь, так волнуюсь!.. Сердце так мечется!.. А вдруг собьюсь с такта или переход забуду на новую фигуру... Или каблук отлетит, или споткнусь, упаду — вот смеху будет! Асфальт неровный, я смотрела...
— Катерина, прекрати! — прикрикнул на нее Петр.— Я не узнаю тебя! Все пройдет отлично. И вообще,— обратился он ко всем,— выше голову, рабочий класс! Постойте минуту спокойно, я взгляну на каждого.— Мы выстроились, смыкаясь плечом к плечу. Он улыбнулся.— Молодцы, как на подбор! Ангару отважились укрощать, а тут перед каким-то концертом оробели!
— А мы не робеем,— сказал Трифон.— Мы у себя дома. Пускай они робеют, студенты.
— Им тоже робеть незачем. Мы все свои.— Петр взглянул на часы.— Пора. Инструменты не забыли? Пошли?
Мы вытолкнулись из тесного домишка, вздохнули облегченно. Шествие до площадки было торжественным: в историю стройки этот концерт войдет как первый. Он положит начало самодеятельному творчеству, а возможно, народному театру, когда завершится строительство Дворца культуры.
День угасал. Солнце ушло за сопки, взмахнув на прощание розовым рукавом зари. В воздухе сеялась, не оседая, золотая пыльца. Прохлада остужала щеки.
Танцевальная площадка и сколоченная из досок сценка для оркестра располагались у подножия холма. Зрители рассыпались по взгорью среди естественной колоннады берез и сосен, вид этой колоннады и скопления людей уносил воображение в глубину веков, к народным зрелищам...
Следом за нами от палаточного городка к танцплощадке подошла студенческая группа — тоже с музыкальными инструментами. И нас и студентов зрители встретили восторженными криками; а когда зажглись прожекторы и осветили сцену, крики и аплодисменты всплеснулись еще неистовей.
Расторопные ребята из электриков метались по площадке, по сцене, устанавливая микрофон, проверяя проводку. Наконец студент-конферансье объявил о начале представления. Зрители притихли. Мы заранее решили объединить программу — нашу и студенческую, и от этого она приобрела и солидность, и обширность, и разнообразие.
Концерт открыли нашим монтажом: он давал всему последующему гражданскую направленность. И я и Елена были спокойны и уверенны, и номер наш прошел без накладок, голоса, усиленные репродукторами, звучали страстно, музыка вступала вовремя, и зрители вознаградили нас аплодисментами щедро, не жалея ладоней. Затем хор исполнил песню строителей. После хора тройка наших ребят — Трифон, Илья и Вася — показывали силовые приемы и акробатические этюды. Это было до примитивности смешно. Трифон вышел на площадку первым — в костюме борца. Анка соединила вместе черные трусы и голубую майку. Но пестрота костюма не портила атлетическую фигуру могучего гиганта. К нему выбежали в таких же костюмах Илья Дурасов, приземистый, с буграми плеч, и «судья» Вася, тоненький, хилый, но ловкий. Они принялись выделывать свои уморительные штуки. Комбинация была проста и крайне наивна, но подготовка к ней была длительна и церемонна. Ребята расходились в разные стороны, сближались, проникновенно пожимали друг другу руки, опять расходились на далекое расстояние и застывали в картинных позах. За этим следовала по-детски легкая фигура, вызывавшая у зрителей смешки. А после третьей комбинации, старательной, сосредоточенной, хохот раскатился по взгорью, уносясь в темноту. Акробаты раскланивались, важничая. Студенческий оркестр подчеркивал их движения выразительной мелодией — уловили ситуацию...
Потом пела про свою урну Женя, выбежала на сцену, оживленная, легонькая и счастливая — белое облачко, озаренное огнями, на секунду зажмурилась, задохнулась от волнения, и рука ее непроизвольно легла на горло. Обернувшись, она кивнула оркестру. Я слушал ее, прикрыв глаза,— опять сдавила сердце тоска, как от предчувствия: мне все казалось, что вот-вот белое облачко оторвется от микрофона и улетит, и голос ее затихнет в темной и звездной выси. Любят у нас лирические песенки про любовь, про встречи и разлуки; толпа, затаившаяся в темноте, хлестала в ладоши, не отпуская певицу, и Женя возвращалась еще и еще.
У края площадки стояли Ручьев и Верстовский и тоже аплодировали артистам.
Оркестр незаметно и умело перешел на четкий танцевальный ритм, и конферансье объявил о Кате Проталиной и Петре Гордиенко. Оба в белых костюмах, они танцевали слаженно и изящно, ни разу не сбились, не потеряли синхронности, и все бы кончилось блестяще, если бы сквозь толпу зрителей не протолкался и не встал на свету Аркадий Растворов. Он неотрывно, с жадностью следил за Катей с выражением радости на бородатом, мрачном лице. Катя, увидев его так близко, приостановилась, забыв обо всем, сбилась с такта, растерялась и уже не могла вести танец. Петр понял это, обнял Катю, поцеловал ее, и они с достоинством покинули площадку. Публика эту неудачу как бы не заметила и проводила их по-доброму, не пожалев аплодисментов...
После концерта начались танцы. Зрители хлынули с холма и стали теперь действующими лицами на площадке. Всюду в тесноте в свете прожекторов шла упорная толкотня под музыку.
