Александр Андреев - Спокойных не будет
Слив раствор, он укатил, помахав на прощание грязной рукавицей. Сгрузила бетон и вторая машина и тоже отъехала. Машинист завел каток и стал утюжить площадку, готовя ее под бетон. В другом конце бульдозерист разравнивал щебенку. Аркадий, наблюдая за неторопливостью, с которой шло движение на «объекте», крякнул и поморщился от сдержанной муки возмущения, рвущегося из самого сердца:
— Ударная комсомольская называется!
— Они думают, мы бездельничать приехали,— сказал Вадим Каретин.— При таких условиях не очень-то разгонишься. И заработаешь лишь на обратный билет, не больше...
— Да, заработаешь,— с презрительной усмешкой повторил Аркадий непривычное для них обоих слово.
С горы спускались Верещагин и Берзер. Командир отряда был мрачен, комиссар взволнован и суетлив. Аркадий двинулся им навстречу.
— Машины не пришли вовремя? — спросил Верещагин.
— Да, опоздали часа на два,— ответил Растворов.— За серьезных работников нас не считают, для них мы вроде тяжкой нагрузки — терпят, но не жалуют... Надо что-то делать, ребята, надо разбить это предвзятое и ложное представление о нас. Учтите, здесь, на этой стройке, видят студентов впервые...
— Отлучись на некоторое время.— Верещагин сосредоточенно катал под подошвой круглый камешек.— Пойдем к начальнику. Да, Растворов, возьми еще кого-нибудь дли представительства.
— Вот Женю Токареву,— подсказал Боря Берзер.— От женской половины.
Попутный грузовик довез нас до управления. Начальника строительства на месте не оказалось, он обещал скоро прийти, и секретарь попросила подождать. Мы сели рядком на стулья и присмирели, ожидая. Боря придвинулся ко мне поближе.
— Как тебя встретил муж? С делами замотался — не могу урвать минутку, чтобы поговорить.
— Хорошо, Боря,— ответила я шепотом.
— Как живет Елена? — Черные, без блеска глаза его были печальны.— Как она выглядит? Не такая стала... Ну, не прежняя...— Он смущенно запнулся.
— Ты хочешь спросить, не подурнела ли? Нет. Стала еще краше. Повзрослела немного, настоящая женщина, сибирская жемчужина!.. Да, да.
Боря улыбнулся.
— Ты всегда превозносила ее. При Аркадии не рассыпай таких восторгов, не буди в нем зверя...
Наконец появился начальник, молодой, озабоченно-веселый, принес сияние неба в голубых глазах. Задержался у порога.
— К вам, Иван Васильевич,— сказала секретарь.
Начальник широким жестом указал на дверь в свой кабинет.
— Прошу,— пропустив нас вперед, прошел сам и сел за стол.— Подвигайтесь ближе. Слушаю вас, друзья. Желательно покороче.— Остановив на мне взгляд, кивнул головой,— Добрый день.— И опять ко всем: — Кто изложит кратко суть вопросов?
Опередил всех Аркадий Растворов. Он был нетерпелив и не любил промежуточных разговоров, считая их праздными.
— У нас к вам несколько вопросов и один ультиматум.
Заявление Аркадия, видимо, понравилось Ручьеву, брови его приподнялись, шире распахнулась небесная голубизна.
— На вопросы отвечу. Ультиматум воспринимаю как атаку, которую положено отбивать.
— Он погорячился немного,— сказал Верещагин, с осуждением покосившись на Аркадия.— Ничего страшного нет.
— А я и не боюсь.— Ручьев обратился к Аркадию: — Итак, выкладывай первый вопрос.
— Вам известно, что на многих стройках страны работают студенческие строительные отряды?
— Слыхал.
— Что работают они совершенно замечательно?
— Ну, я думаю, это не стандарт...
— Нет, не стандарт, но наша норма жизни и деятельности.
— Допустим.
— Вы желаете воспользоваться нашей силой, нашими знаниями, нашим энтузиазмом, в конце концов, на пользу вашего строительства?
— Конечно.
— Тогда с самого начала уделите нам максимум внимания, нет, мы просим не особого внимания, а обыкновенного, разумного...
Мы с Берзером переглянулись с удивлением: что сталось с Растворовым, с человеком темного, стихийного нрава, с бретером? Неужели пробудилось чувство ответственности, или это спортивный азарт, или жажда доказать кому-то, что он способен на нечто иное?..
— Итак, ваш ультиматум...— сказал Ручьев заинтересованно.
Верещагин ровным, скучноватым, хотя и твердым голосом заявил, не поднимая глаз от клочка бумаги, на котором машинально выводил квадратики и кружочки:
— Мы спаяны железной дисциплиной, я подчеркиваю — железной, трудовой. Нам не хотелось бы ее ослаблять. Мы просим вашего распоряжения о следующем: предоставить нам транспорт для перевозки людей на дальние объекты; обеспечить нас стройматериалами, механизмами; на время рабочего дня машины подчинить нам; день у нас начинается в восемь утра точно.
— А сегодня как начали? — живо спросил Ручьев.
— На два часа позже,— резко ответил Аркадий.— И несуразно.
Ручьев, склонив голову, записывал что-то в блокнот красным карандашом, жирно, с сильным нажимом, как бы выражавшим его характер; волосы, медленно сползая, завесили лоб; откинув их, он заключил беседу:
— Условия ваши принимаю. Согласен со всеми требованиями. Договор вступит в силу с завтрашнего дня. Всего доброго, ребята. В случае чего прямо ко мне.
Мы вышли из помещения на крыльцо. На площади стояли легковые машины, автобусы, крытые грузовики. Было жарко и пыльно.
— Ну ты, Растворов, отличился — с места в карьер, никакой дипломатии,— сказал Верещагин, безучастно глядя за реку.
— Дипломатию прибережем для другой ситуации. Тут — дело.
— В общем-то верно,— согласился командир отряда.— С таким, как Ручьев, дело иметь можно... Заглянем на вокзал, Боря, посмотрим, что там у Хазарова...
Верещагин и Берзер направились в другой отряд, а мы на первой же машине, уходившей на котлован, добрались до нашего причала. Сидя на деревянной тряской лавке в кузове, держась за нее руками, Аркадий напряженно думал о чем-то, лицо закаменело, глаза сузились, кончик уса зажат в углу рта. Меня все более поражала та перемена, та непривычная работа, которая в нем происходила, будто шла перестановка каких-то каменных глыб, вызывая напряженность и боль... Вот клокастая борода его шевельнулась — он улыбнулся мне и подмигнул.
— Не узнаешь? — спросил он.
Я покачала головой:
— Нет.
— Я сам себя не узнаю...
Бригада работала в том немножко сумасшедшем ритме, в котором жил Растворов. Он не щадил себя, одержимый, полный взрывной энергии. Обнаженный по пояс, сильный, бородатый, он без устали таскал в двух ведрах раствор. Один раз он подлетел к только что слитому из машины бетону, запустил в него руки по самые локти, захватил раствор в горсти и начал бросать его себе на грудь, на плечи. Потом плюхнулся сам, как в сугроб, перевернулся на живот, утопил в жиже бороду, вскочил, мокрый, чумазый, страшный.
— Что ты делаешь, безумный! — крикнула я, смеясь,— Кожу стянет!
Он громко захохотал, обнажая белые зубы.
— Не стянет! Хочу проверить на себе прочность этого материала! — Он грудью легонько оттеснил меня от раствора.— Поверишь, Женька: ни разу в жизни не сходил в магазин за булкой, ни разу не подмел пол в квартире, ни разу не убрал за собой постель, не почистил себе ботинки. Работу я презирал, я считал ее уделом душ интеллектуально бедных, нищих. Она проходила где-то стороной от меня. О ней я узнавал понаслышке при помощи радио и кино. Не понимал, какое это удовольствие — работать. Честное слово. Не подвернись этой поездки, до сих пор не узнал бы. А сама поездка — тоже дело случая.
— Елена?
— Да. Но, впрочем, нет, не только она. Время пришло, должно быть.
— Значит, дело не случая.
— Значит, так. И когда вспомню, сколько же я потерял в жизни, терял изо дня в день, волосы дыбом встают. Правду говорю, Женя. Оказывается, работа — эта или другая какая, если ее делать, знаешь, радостно, закусив удила,— опьяняет как вино. Это точно... Посмотри на мое тело, притронься. — Он взял мою руку и положил себе на плечо.— Чувствуешь, какие бугры? Каменные! Стальная сила влилась в каждую мышцу, не согнешь!.. К вечеру устаю дьявольски, а утром опять готов горы переставлять с места на место. Что делается со мной, Женька, сам не могу постигнуть!
— Сказать что? — Я с изумлением глядела на него и радовалась, будто со мной происходила эта удивительная перестройка.— Возвращение к человеку, от которого ты далеко-далеко ушел. Возвращение это сопровождается потрясениями и взрывами. От восторга! Да, да...
— Я вернусь к нему, Женька,— сказал Аркадий убежденно — Я понял, что это такое, и это мне нравится. Пойду сполоснусь, смою раствор, а то вправду схватится — рукой-ногой не двинешь...
В это время взгляд его приковал Фер Лыков (Фер — сокращенное от Фердинанд), жирный увалень с круглым, щекастым лицом, с розовыми ресницами вокруг младенчески бездумных глаз, белый и раскормленный, точно хряк. Совковой лопатой Лыков наполнял раствором ведра, которые ему подставляли ребята. Он не замечал, что за ним наблюдает бригадир, и лопата его выделывала какие-то замысловатые зигзаги и круги, ходила вкривь и вкось, ударяясь в стенки ведер и опрокидывая их. Я догадалась, что Фер пьян. Я и раньше замечала за ним эту слабость, он изредка появлялся в институте навеселе.
