Виталий Закруткин - Сотворение мира
— Что ты! — волнуясь, сказал Андрей. — Никто меня не обижает. Осенью мы большой сад посадили… хороший сад… Вот пройдут холода, приедешь посмотришь. Тебе понравится. Может, и насовсем останетесь с матерью у меня.
— Да, да. — Дмитрий Данилович прерывисто вздохнул. — Я приеду… обязательно п-приеду…
Настасья Мартыновна рассказала сыну, что у отца почти неподвижны правая рука и ноги, что с того самого дня, как с ним случился удар, он стал плохо говорить.
— Я вначале совсем не понимала, что ему хочется, — вступила в разговор Каля. Подойдешь к нему — он забормочет, чувствует, что его не понимают, и начинает злиться, кусать губы.
В тот же день Андрей дал телеграмму в Ржанск, оттуда на санитарном автомобиле приехал врач, чистенький старичок в старомодном пенсне. Он долго осматривал Дмитрия Даниловича, долго расспрашивал Настасью Мартыновну о больном, аккуратно выписывал рецепты и напоследок сказал:
— Состояние вашего хозяина весьма серьезное. Болезнь его именуется апоплексией, или, иначе говоря, инсультом. Словом, у него кровоизлияние в мозг. Однако течение болезни позволяет надеяться на более или менее благоприятный исход, хотя остаточные явления будут. Вот так. Постарайтесь ничем не раздражать больного. Лекарства, которые я выписал, давайте регулярно, и все, как говорится, образуется…
После отъезда ржанского доктора Андрей накинул на плечи отцовский полушубок, вышел во двор, закурил, осмотрелся. Старые помещичьи коровники и конюшни колхоз кое-как отремонтировал, покрыл соломой. У коровников стояли присыпанные снегом арбы. Дворик примыкающей к колхозным фермам амбулатории был огорожен невысоким забором. Все здесь было давно знакомо Андрею, и все за годы его отсутствия изменилось; отсюда, со склона холма, на котором прошло его детство, он увидел и старый колодец, у которого когда-то молча прощался с Таней Терпужной, первой своей любовью, и дома высланных на Дальний Восток огнищанских кулаков Антона Терпужного и Тимофея Шелюгина, и новые избы — в долине их появилось пять или шесть, и поредевший от вырубок лес на втором холме.
Он долго бродил по засыпанной снегом пустынной улочке. Над огнищанскими избами вились дымки. Из леса доносился гортанный крик голодных ворон. Деревня казалась вымершей…
3Уже в сумерках к Ставровым зашли Илья Длугач, председатель колхоза Демид Плахотин и Николай Турчак, друг детства Андрея, которого тот не сразу узнал.
Если рыжеватые усы Длугача еще больше порыжели от табачного дыма, а Демид Плахотин с годами раздобрел, то Колька — так по старой памяти мысленно назвал его Андрей — совершенно преобразился. В чисто выбритом, стройном командире-пограничнике, который уверенно снял и положил на подоконник свою щегольскую зеленую фуражку, повесил на гвоздь шинель и, широко улыбаясь, обнял Андрея, невозможно было узнать неуклюжего, большеголового Кольку Турчака, бесстрашного огнищанского селькора, зимой и летом бегавшего в драных штанах, — ведь именно таким он запомнился Андрею. А сейчас в тесной комнатушке Ставровых стоял с иголочки одетый красный командир, на котором поскрипывали новехонькие наплечные ремни, а на зеленых петлицах гимнастерки сверкали покрытые алой эмалью кубики. С его появлением комната заполнилась невыносимо резким запахом одеколона.
— Ну, Андрей, узнаешь нашего селькора Кольку? — посмеиваясь, сказал Длугач. — Ничего парень? Поди, до генерала дослужится.
— Только больно крепко душится, вроде девки-невесты, — добавил Демид. — От такого духа любой нарушитель границы окочурится.
Они крепко обнялись, посидели возле Дмитрия Даниловича, рассказали ему о деревенских новостях. Настасья Мартыновна с Калей поставили самовар, накрыли стол. За чаем Николай Турчак заговорил о своей службе на монгольской границе.
— Застава наша находится в Забайкалье, так что жизнь у нас пока спокойная, — отпивая чай деликатными глоточками, рассказывал он. — Нарушителей почти не бывает. Видно, самураи после того, как в прошлом году дали им по заднице на озере Хасан, малость поуспокоились. А там черт их знает. К нам на заставу добровольно перешел один японец, так он говорит, что их офицеры спят и видят во сне наш Дальний Восток и Сибирь аж до Байкала…
Задумчиво покуривая, Длугач слушал Николая и вдруг перебил его:
— Так говоришь, Коля, что житуха у нас на границе спокойная? А успокаиваться, промежду прочим, нам никак невозможно. Вы небось еще не знаете, кто у нас был в гостях прошедшей ночью?
Он помолчал, выбил цигарку из неизменного своего вишневого мундштучка и, словно испытывая терпение насторожившихся слушателей, оглядев их всех, сказал:
— Степан Алексеевич Острецов на хутор Костин Кут заявлялся. У давней полюбовницы своей изволил покушать, выпил водки, набрал харчей и ночью же пропал, как сквозь землю провалился. Ясно? Вот тебе, Колечка, и спокойная жизнь. Что ж, по-твоему, этот белогвардейский гад по хуторской шлюхе соскучился? Нет, браток, тут дело посурьезней.
— Откуда же вы узнали о его появлении? — спросил Андрей.
— Сама эта баба утром в сельсовет прибегла и все чисто рассказала: как он постучался до нее после полуночи, как жратву потребовал, как водку хлестал и грозился прикончить ее, ежели она хоть одно слово про него вякнет. К тому же, говорит потаскуха эта, и обличье свое Острецов замаскировал: бороду отрастил чуть ли не до пупка, чтобы на дряхлого старика скидываться, одежонку надел самую что ни на есть завалящую — латка на латке. Имя и фамилию свою и то сменил. Так и сказал полюбовнице: ты, мол, меня не называй Степаном Алексеевичем, я теперь по-другому называюсь, а как — не открылся. По всему видать, и документы у него фальшивые.
— Ничего, найдут, — уверенно сказал Николай Турчак, — от чекистов он никуда не скроется. Обнаружат и арестуют как миленького.
— Да уж точно, — глухо проговорил Плахотин. — Только вот посадят подлеца, а он честного человека за собой потянет.
Длугач нахмурился, повертел недопитый стакан чаю.
— Не потянет. Прошлогодний январский Пленум ЦК насчет честных людей сказал свое слово. — Он повернулся к Демиду Плахотину: — Мы же с тобой по газете «Правда» вместе решение Пленума изучали.
Андрей не без удивления наблюдал за говорившими. Еще с дней детства он знал, что Илья Длугач и Демид Плахотин, оба коммунисты, были закадычными друзьями, которых водой не разольешь. И вот теперь, это чувствовалось по всему, в чем-то они расходятся.
— Ну а что раскулаченные огнищане пишут? — спросил он. — Я ведь их видел на Дальнем Востоке, и Терпужного и Шелюгина.
— Антон Терпужный одно письмо прислал брату своему Павлу, — сказал Длугач, — пишет, что живы, мол, и здоровы, чего и вам желаем. А Тимоха Шелюгин молчит, как воды в рот набрал.
Андрея интересовала работа огнищанского колхоза, и он спросил у Демида:
— Ну а как трудятся в колхозе наши земляки-огнищане?
— Трудятся, как все, — сказал Демид. — Конечно, в передовые мы еще не вышли, машин у нас маловато. Старые трактора добиваем в полях так, что одно утильсырье от них остается, а новых в МТС почти что не подкидывают. Вот и числится огнищанский колхоз в середнячках.
— А как насчет воровства?
— Бывает и воровство. — Демид вздохнул. — Капитошку Тютина разов несколько на этом деле засекали: то поросенка из свинарника уволокнет, то зерно в голенищах сапог да в штанах до дому таскает. Хотели мы его исключить из колхоза, так он расплакался, ну и пожалели, оставили, только строго наказали, а от начальства эту чертовщину скрыли, иначе не миновать бы ему тюрьмы.
— Наш дорогой председатель колхоза сам любит плакать не хуже Капитошки, — перебил Демида Длугач. — Ежели ему поверить, то окажется, что в колхозе одни лодыри да воры, которые к тому же до сей поры сохами пашут, а серпами жнут. — Он легонько похлопал Демида по плечу. — Не прибедняйся, председатель. Не проливай слезы. А ты его не слухай, Андрей. Машиненок действительно у нас маловато, приходится кое-где лошадок подключать. И лодыри, конечно, есть, и от воровства мы не застрахованы. И все же колхоз набирает силу: хлебушек государству мы сдаем как положено, мясо тоже, да и колхозники не дюже жалятся, потому что на трудодень получают немало. Одним словом, колхоз растет, крепнет, набирает силу.
— А сколько сейчас в Огнищанке коммунистов? — спросил Турчак, поигрывая сброшенной с плеча портупеей.
— Ежели считать с хуторами, девятнадцать человек членов партии и три кандидата, — не без гордости сказал Длугач. — Правда, есть у нас в этом деле отставание и даже, можно сказать, почти что деревенский идиотизм.
— Какой идиотизм? — с улыбкой переспросил Андрей.
Длугач покосился на Демида Плахотина, безнадежно махнул рукой:
— Обыкновенный, то есть самая настоящая дурость.
