На широкий простор - Якуб Колас

Дарвидошка впал в отчаяние.

— А где же я возьму ее? Ну да, где?

— Ты слушай меня: вместо молодки буду я!

— Гы-гы-гы! — захохотал батрак. — Такая молодка забрыкает его, ну да!

Красноармейцы и партизаны окружили их. Букреева выдумка вызвала веселое настроение.

— Мы придем туда, — развивал Букрей свой план. — Я остановлюсь где-нибудь во дворе, а ты скажешь, что привел молодку. Идет?

— Идет!.. Гы-гы-гы!

Букрей отвел в сторону начальников отделений и деда Талаша и отдал приказание, кому, где и что делать.

По обочинам дороги в фольварк почти от самого леса тянулись густые старые липовые аллеи. Колонна разделилась на две половины и двинулась к фольварку, укрываясь между толстых стволов лип. Букрей и батрак шли в голове. За ними дед Талаш и его два разведчика. Не доходя до двора колонна остановилась. Букрей снял шинель, отдал ее деду Талашу, а сам надел его кожушок. У одного из партизан нашелся платочек, служивший ему шарфом, а вместо юбки дед Талаш обкрутил Букрея волчьей шкурой. В темноте Букрей стал похож на страшную, уродливую женщину, вызывавшую смех, несмотря на остроту момента.

Букрей и Дарвидошка отделились от колонны. За ними на некотором расстоянии следовали дед Талаш и два партизана. Букрей выбрал место в глухом уголке двора подле какого-то строения, приготовил на всякий случай наган. Дарвидошка направился к конюшке, чтоб доложить часовому о выполненном поручении. Но возле конюшни часового не оказалось. Часовой подошел поближе к дому, где ярко блестели окна, прикрытые легкими занавесками. На одном окне занавеска отвернулась, и часовой увидел молодого красивого чернявого офицера, сидевшего за роялем и перебиравшего пальцами клавиши. Звуки рояля, сливаясь в певучую мелодию, чуть слышно долетали до ушей часового.

Неподалеку стояла стройная блондинка и, словно зачарованная, слушала музыку, не сводя глаз с музыканта.

Легионер, в свою очередь, не мог отвести глаз от блондинки и часто вздыхал, охваченный страстью и тоской по женщине. В эту минуту и подошел к нему батрак. Дарвидошка должен был толкнуть часового, чтобы вернуть его из области мечтаний на землю.

— Молодку привел! — таинственно шепнул Дарвидошка.

Солдат вздрогнул, оглянулся.

— Где она есть? — взволнованно спросил он.

— Возле сарая ждет — стыдится сама идти, ну да…

— Млода?

— Ага, как колода! Ну да… Печь, огонь молодица!

Солдат еще сильнее заволновался. Подкрутил усы и быстро пошел за батраком, напевая для смелости:

«Посмотрим, как ты вскочишь!» — думал батрак, ведя за собой кавалера.

«Молодка» еще плотнее прижалась к стене и для пущей стыдливости подалась немного назад. Батрак остановился, а легионер храбро рванулся вперед.

— Не пугайся, душа моя!

Прислонив к стене винтовку, легионер деликатно протянул руки, обнял и привлек к себе «молодку». В мгновение ока «молодка», как железными обручами, сжала романтического кавалера и повалила его в снег:

— Не пикни, гад, — тут тебе и могила!

«Молодка» говорила густым мужским голосом, и это обстоятельство повергло кавалера в ужас. Все его романтическое настроение и солдатский пыл как корова языком слизнула. Он только прошептал:

— Пан бог с нами, дух свенты!

— Не пан бог и не дух свенты, а взводный Букрей.

Часового отвели под липы. Красноармейцы и партизаны бросились во двор. Окружили дом и дворовый флигель, где кутили легионеры, поставившие свои винтовки в углу возле порога. Одновременно и в дом и во флигель ворвались красноармейцы и партизаны.

— Ни с места! — загремел Букрей, появившись в доме.

— Руки вверх! — крикнул дед Талаш, ворвавшись во флигель во главе своей команды.

Партизаны почти упирались штыками в легионеров. Те послушно подняли руки.

А в господском покое лишилась чувств стройная блондинка. Умолк рояль. Музыкант-офицер как сидел, так и застыл с руками на клавиатуре. Загремели тарелки и рюмки, сброшенные на пол перепуганными панами. А глаза их, полные ужаса, уставились на стальную щетину направленных на них красноармейских штыков и на темные дула наганов.

— Пшепадли![16] — шептали побелевшие губы красивого чернявого офицера-музыканта.

В ту же ночь пленных легионеров и офицеров (их было девять человек) усадили в парадные экипажи, на которых шляхтичи съехались на банкет по случаю «возрождения польского государства» и в честь белопольской армии. Под конвоем конных красноармейцев, оседлавших отобранных у легионеров коней, пленных отправили в деревню Высокая Рудня. Дарвидошка и один из партизан правили лошадьми. Дарвидошке довелось быть кучером как раз того экипажа, в котором сидел легионер, столь неудачно встретившийся с «молодкой». С молчаливой ненавистью поглядывал «кавалер» на своего предательского «свата», а «сват» только посмеивался да лихо погонял коней.

Приготовленные выпивка и закуска — а на них не поскупилась шляхта ради такого торжества — почти целиком попали в желудки красноармейцев и партизан. Закончив банкет и сделав запас на дорогу, отряд под командой Букрея двинулся в лес. Задерживаться тут на привале Букрей считал опасным. В фольварке оставили только нескольких часовых, которым приказано было определенное время никого не выпускать из фольварка. Гости сидели, как мыши под метлой, а стройная блондинка, забившись в уголок, с грустью и болью думала о том, как коротко и неверно счастье на земле; образ красивого молодого офицера-музыканта как живой стоял перед ее глазами.

Дед Талаш знал, где в мозырских лесах построены удобные шалаши для смолокуров, работавших там летом.

Сюда и повел он красноармейцев и партизан. Сюда же должны были прийти, закончив дела в Веркутье, и Куприянчик с частью красноармейцев, оставшихся в фольварке. Дед Талаш поручил Куприянчику быть проводником и провести красноармейцев к шалашам смолокуров.

Шалашей было три. Стояли они меж стройных стволов глухой, дикой пущи, куда редко заглядывал людской глаз. Вокруг шалаша густо-густо разросся молодой кустистый ельник. Четыре крепких столба по углам, четыре толстые жерди, прилаженные к столбам, и целая сетка прутьев, плотно и густо оплетенных еловыми