Александр Авдеенко - Черные колокола
— Еду! Не обижайся, Маргит, такое дело… Сэрвус, Жиги!
Жигмонд удержал неблагодарного шофера.
— Ну, а насчет «оппель-капитана» как?
— Уведу!
— Когда?
— Считай, что он уже твой. Вернусь — вручу ключи. Патентованные. Секретные. Не подберет и взломщик.
— Подберу! Хочешь пари?
— А разве ты?..
— Да, Миклош, да! Открывал и могу открыть любой сейф. В былое время гастролировал бы: Вена — Будапешт — Рим — Париж — Берлин, а теперь… гастроль из тюрьмы в тюрьму. Десять дет отсидел. С молодых лет до первого гнилого зуба. Ну, договорились?
— Договорились.
— Смотри не стань шлюхой. Таким курочкам я свинчивал головы вот так. — Жигмунд зажал левую руку меж колен, выставил кисть и очень наглядно продемонстрировал правой рукой, как ловко он свинчивал курочкам головы.
Только привычка сдерживать себя, закалка следопыта помогли Андрашу не сорваться, довести тяжелый разговор до конца, не выдав себя Жигмонду.
Попрощался с телохранителем коменданта и побежал готовить машину.
По дороге в гараж, за ближайшим углом, затормозил «Победу», заскочил в будку телефонного автомата, сообщил дежурному офицеру оперативной группы полковника Арпада Ковача, куда, с кем и зачем едет в Ретшаг. Говорил на условном языке, почти кодом. Впрочем, мог бы и не очень осторожничать. В эти дни в Будапеште доверяли телефону и не такие секреты.
Все заводы стояли, а телефонная станция работала. И не потому, что в ней нуждался Совет Министров. В телефонной связи прежде всего нуждались разрозненные, пока полностью не вышедшие из подполья штабы контрреволюции, ее «невидимые» руководители.
Андраш подал машину к главному подъезду комендатуры.
Ждать не пришлось. Сейчас же, сопровождаемые «гвардейцами», вышли знатные путешественники. Один в сером костюме, в сером макинтоше, в серой шляпе, седой, поджарый, с гладким, без морщин, моложавым лицом. Другой совсем молодой, не старше двадцати пяти, худощавый, подобранный, в старомодных очках.
Шагая твердо, уверенно, по-военному цокая каблуками, старший направился к машине. Молодой почтительно, без унизительной для себя суеты, опередил седого спутника, распахнул перед ним дверцу «Победы».
«Адъютант и шеф», — подумал Андраш, и рука его невольно потянулась к тому карману, где лежал готовый к бою пистолет.
Пассажиры молча расположились на заднем сиденье.
На шофера изволили обратить внимание, лишь когда отъехали от комендатуры.
— Ты и есть Миклош Папп? — спросил молодой и улыбнулся, обнажая розовые, младенчески нежные десны и озабоченно поправляя очки, к которым, по-видимому, еще не привык.
— Да, я Миклош Папп, честь имею. А вы?
— Мы?.. — Адъютант переглянулся со своим шефом. — Иштван бачи и Фери. — Снова поправил очки и еще раз улыбнулся, добродушно, почти застенчиво. — Фери — это я.
Он хорошо говорил по-венгерски, но в его речи Андраш почувствовал иностранный акцент. Так твердо, отрывисто, огрубляя мягкие венгерские слова, обычно говорят немцы.
Предположения не оправдались. Послы «Свободной Европы», чуть отдернув оконные занавески, разговаривая вполголоса по-итальянски, внимательно вглядывались в улицы Будапешта. Они завалены вывороченным булыжником, газетными киосками, разбитыми машинами, трамвайными обугленными скелетами, сломанной мебелью, повозками, ящиками и книгами. Всюду, куда ни глянешь, книги и книги. Горы книг.
— Почему так много книг? — удивился Фери.
Иштван усмехнулся.
— Марксистская литература не нужна новой Венгрии, выброшена на свалку.
На стекле «Победы», справа от Андраша, багровел огромный кусок картона с черной крупной надписью:
«Национальная гвардия. Проезд всюду».
«Национал-гвардейцы» встречали машину хмуро, пытались останавливать, но, увидев пропуск, подписанный Белой Караи, торопливо отворачивали дула автоматов от лобового стекла «Победы», освобождали дорогу и любезно козыряли: «Висонтлаташра!»[12]
Проехали весь Будапешт, с юга на север. Мимо зияющих пещер магазинных витрин. Виляли между баррикадами. Остерегались попасть в паутину трамвайных и троллейбусных проводов, свисающих с мачт, как тропические лианы. Объезжали переулками дымные, бушующие огнем магистральные улицы и дома, угрожающие обвалом.
Десятки улиц проехали и наконец вырвались на Вацское шоссе. И все время ехали по стеклу — по стеклу витринному, толстому и обыкновенному, выбитому из окон верхних этажей. Битое, посеченное пулями, облитое кровью, в цементной и известковой пыли, тысячи раз топтанное, размолотое, оно хрустит, рассыпается под колесами машин.
Андраш сжал челюсти. И на зубах скрежетало стекло.
— Скажи мне, сколько в городе разбитых окон, и я тебе скажу, что произошло.
Андраш вздрогнул, услышав эти слова, произнесенные старшим послом «Свободной Европы», тем, кого отрекомендовали — Иштван бачи.
— Землю Будапешта укрывает сплошное стекло. Значит, здесь грянула революция, — говорил посол. — А вот в Познани и Берлине… Я там не был в первые дни событий. Приехал, когда они были уже в разгаре. Мне говорили в Мюнхене, что я увижу революцию. Увы, я увидел и в Познани и в Восточном Берлине почти все окна целыми. Пшик, а не революция.
Адъютант сдержанно засмеялся, указал глазами на крепкий, покрытый светлым, чуть курчавым пухом затылок шофера и перешел на немецкий.
— Этот парень, кажется, прислушивается. Понимает итальянский.
— Не думаю, — ответил шеф. — Ни единого итальянского слова не знает. Немецкие, русские — да, возможно, но итальянские…
— Почему вы так уверены?
— Посмотрите, как он сидит? Бесчувственный камень. А уши! Глухие. Тупые. — Старший посол иронически улыбнулся. — У человека умного, культурного, знающего языки, слуховой аппарат чуток, как радар, и прекрасен, как жемчужная раковина. Сравните свои уши и уши этого лопуха.
Адъютант смущенно улыбнулся.
— Пожалуй, мои уши еще хуже. Я человек справедливый.
Старший посол озабоченно, вспомнив что-то, глянул на часы, тронул плечо шофера одним пальцем, на котором блестел золотой перстень с каким-то ярким камнем, сказал по-венгерски:
— Милейший, включите, пожалуйста, радио и настройтесь на правительственную станцию Кошута.
Андраш сделал все, о чем его попросили, и снова принял прежнее положение, стал «бесчувственным камнем». Сидел как обыкновенный шофер, которому уже порядочно осточертела баранка: сутулясь, втянув голову в плечи, наклонив корпус чуть вперед, к лобовому стеклу, терзал челюсти и рот сладковато-мятной жевательной резинкой.
С недавних пор, с 23 октября, американская жевательная резинка в Будапеште вошла в моду. А в последние дни она стала характерной приметой «национал-гвардейца», такой же, как и автомат с ремнем на шее, берет или меховая шапочка.
Послы продолжали беспечно болтать. Всего, о чем они говорили, Андраш не понял достаточно ясно, но смысл разговора улавливал хорошо и запоминал надежно. Работая в органах безопасности, Андраш иногда выступал в роли переводчика.
Адъютант вдруг оборвал разговор с шефом, помолчал и негромко, но отчетливо сказал по-немецки:
— Водитель, остановитесь, ради бога!
Эту же фразу он повторил по-итальянски.
Андраш спокойно вертел баранку. Не сделал никакой попытки повернуть голову к пассажирам. Мчался себе и мчался с прежней скоростью, привычно прикованный руками к машине, а глазами — к дороге.
— Ну вот, я же говорил! — Старший посол потрепал младшего по щеке.
Адъютант смущенно молчал.
Шеф потихоньку улыбался и думал о своем молодом спутнике. «Талантлив, энергичен, умен, подает большие надежды. Повидал весь мир, понял и почувствовал, куда человечество идет, что и кто ему угрожает… В больших делах юноша сообразителен. А вот в малых… пока не умеет наблюдать, не сразу разгадывает людей, не способен читать их молчание, еще не до конца понимает, что и спина человека, как и лицо, отражает и душевное настроение и интеллект. Скажи ему сейчас об этом — засмеется. Ничего! Поживет, наберется мудрости и убедится, что человек доступен для изучения со всех сторон, даже с самой неожиданной».
Легкая музыка в радиоприемнике сменилась голосом диктора:
— Внимание, внимание! Включаем площадь Кошута, где сейчас происходит грандиозный митинг. Весь Будапешт здесь. Сейчас выступит премьер реорганизованного национального, независимого, суверенного, правительства новой Венгрии…
— Многообещающая прелюдия, — заметил молодой посол.
— Тихо, пожалуйста! — раздраженно бросил старший. Он насторожился и, выхватив из кармана крупные черные четки, стал быстро, зло пересчитывать их тонкими, в перстнях, пальцами.
После короткой паузы в радиоприемнике послышался низкий голос Имре Надя:
— Дорогие друзья! Снова обращаюсь к вам, к венгерским братьям и сестрам, с горячей любовью. Революционная борьба, героями которой вы были, победила. В результате этих боев создано национальное правительство, которое будет бороться за независимость и свободу народа. Русские покинули столицу.
