Варлам Шаламов - Артист лопаты (сборник)
Человек был бородат, волосат, бледен от невыносимого страдания. У него был понос, отчаянный понос. Одиннадцать целехоньких консервных банок лежали тут же на камнях. Одна банка была разбита о камни и дочиста съедена еще вчера.
Он шел уже месяц к Магадану, кружась в лесу, как гребец в густом тумане на озере, и плутая, потеряв всякое направление, шел наудачу, пока не наткнулся на командировку – только тогда, когда совсем ослабел. Он ловил полевых мышей, ел траву. Он держался до вчерашнего дня. Он заметил дымок еще вчера, дождался ночи, взял консервы, выполз на плато к утру. В кухне он взял спички, но пользоваться спичками ему не было необходимости. Он съел консервы, и страшная жажда, пересохший рот вынудили его опуститься по другому распадку до ручья. И там он пил, пил холодную вкусную воду. Через сутки лицо его отекло, начавшееся расстройство кишечника уносило последние силы.
Он был рад любому концу своего путешествия.
Другой беглец, которого выволокли на ту же командировку из тайги оперативники, был какой-то важной персоной. Участник группового побега с соседнего прииска, побега с грабежом и убийством самого начальника прииска он был последний из всех десяти бежавших. Двое было убито, семеро поймано, и вот последний был изловлен на двадцать первый день. Обуви у него не было, потрескавшиеся подошвы ног кровоточили. За неделю, по его словам, он съел только крошечную рыбку из пересохшего ручья, рыбку, которую он ловил несколько часов, обессилев от голода. Лицо его было опухшим, бескровным. Конвоиры очень заботились о нем, о его диете, о выздоровлении – мобилизовали фельдшера командировки, строго-настрого приказав ему заботиться о беглеце. Беглец прожил в бане поселка целых три дня, и наконец, постриженный, побритый, вымытый, сытый, он был уведен оперативкой на следствие, исходом которого мог быть только расстрел. Сам беглец об этом, конечно, знал, но это был арестант бывалый, равнодушный, уже давно перешагнувший ту грань жизни в заключении, когда каждый человек становится фаталистом и живет «по течению». Возле него все время были конвоиры, бойцы охраны, говорить ему ни с кем не давали. Каждый вечер он сидел на крыльце бани и разглядывал огромный вишневый закат. Огонь вечернего солнца перекатывался в его глазах, и глаза беглеца казались горящими – очень красивое зрелище.
В одном из колымских поселков, в Оротукане, стоит памятник Татьяне Маландиной, и оротуканский клуб носит ее имя. Татьяна Маландина была договорницей, комсомолкой, попавшей в лапы уголовников-беглецов. Они ее ограбили, изнасиловали, по гнусному блатарскому выражению, «хором», и убили в нескольких сотнях метров от поселка, в тайге. Было это в 1938 году, и начальство тщетно распространяло слухи, что ее убили «троцкисты». Однако клевета подобного рода была чересчур нелепой и возмутила даже родного дядю убитой комсомолки – лейтенанта Маландина, лагерного работника, который именно после смерти племянницы резко изменил свое отношение к ворам и к другим заключенным, ненавидя первых и оказывая льготы вторым.
Оба этих беглеца были пойманы тогда, когда силы их были на исходе. По-другому себя вел беглец, задержанный группой рабочих на тропе близ разведочных шурфов. Третий день шел обложной дождь беспрерывно, и несколько рабочих, напялив на себя брезентовую спецовку – куртки и брюки, отправились посмотреть, не пострадала ли от дождя маленькая палаточка – кухня с посудой и продуктами, полевая кузница с наковальней, походным горном и запасом бурового инструмента. Кузница и кухня стояли в русле горного ручья, в ущелье – километрах в трех от места жилья.
Горные реки разливаются в дожди очень сильно, и можно было ждать каких-нибудь каверз погоды. Однако то, что люди увидели, привело их в крайнее смущение. Ничего не существовало. Не было кузницы, где хранился инструмент для работ целого участка – буры, подбурники, кайла, лопаты, кузнечный инструмент; не было кухни с запасом продуктов на все лето; не было котлов, посуды – ничего не было. Ущелье было новым – все камни в нем были заново поставлены, принесены откуда-то обезумевшей водой. Все старое было сметено вниз по ручью, и рабочие прошли по берегам ручья до самой речки, куда ручей впадал, – километров шесть-семь, и не нашли ни кусочка железа. Много позже в устье этого ручья, когда вода спала, на берегу, в тальнике, забитом песком, была найдена смятая камнями, вывороченная, исковерканная эмалированная миска из столовой поселка – и это было все, что осталось после грозы, после паводка.
Возвращаясь обратно, рабочие наткнулись на человека в кирзовых сапогах, в намокшем плаще, с большой заплечной сумкой.
– Ты беглец, что ли? – спросил человека Васька Рыбин, один из канавщиков разведки.
– Беглец, – полуутвердительно ответил человек. – Обсушиться бы…
– Ну, пойдем к нам – у нас печка горит. – Летом в дождь всегда топились железные печи в большой палатке – все сорок рабочих жили в ней.
Беглец снял сапоги, развесил портянки вокруг печи, достал жестяной портсигар, насыпал махорку в обрывок газеты, закурил.
– Куда идешь-то в такой дождь?
– На Магадан.
– Пожрать хочешь?
– А что у вас есть?
Суп и перловая каша не соблазнили беглеца. Он развязал свой мешок и вынул кусок колбасы.
– Ну, братец, – сказал Рыбин, – ты беглец-то не настоящий.
Рабочий постарше, заместитель бригадира Василий Кочетов встал.
– Куда ты? – спросил его Рыбин.
– До ветру. – И перешагнул через доску – порог палатки.
Рыбин усмехнулся.
– Вот что, браток, – сказал он беглецу, – ты сейчас собирайся и иди куда хотел. Тот, – сказал он про Кочетова, – к начальству побежал. Чтоб тебя задержать, значит. Ну, бойцов у нас нет, ты не бойся, а прямо иди и иди. Вон хлебушка возьми да пачку табаку. И дождик как будто поредел, на твое счастье. Держи прямо на большую сопку, не ошибешься.
Беглец молча намотал непросохшие портянки сухими концами на ступни, натянул сапоги, вскинул мешок на плечи и вышел.
Через десять минут кусок брезента, заменявший дверь, откинулся, и в палатку влезло начальство – прораб Касаев с мелкокалиберкой через плечо, два десятника и Кочетов, вошедший в палатку последним.
Касаев постоял молча, пока привык к темноте палатки, огляделся. Никто не обратил внимания на вошедших. Все занимались своим делом – кто спал, кто чинил одежду, кто вырезал ножом какие-то мудреные фигуры из коряги – очередные эротические упражнения, кто играл в «буру» самодельными картами…
Рыбин ставил в печку на горящие угли закопченный котелок из консервной банки – собственное какое-то варево.
– Где беглец? – заорал Касаев.
– Беглец ушел, – сказал Рыбин спокойно, – собрался и ушел. Что я держать его должен?
– Да он же раздетый был, – закричал Кочетов, – спать собирался.
– Ты ведь тоже собирался до ветру, а под дождем куда бегал? – ответил Рыбин.
– Пошли домой, – сказал Касаев. – А ты, Рыбин, смотри: это добром не кончится…
– Что ж ты мне можешь сделать? – сказал Рыбин, подходя к Касаеву ближе. На голову соли насыпать? Или сонного зарезать? Так, что ли?
Прораб и десятники вышли.
Это – маленький лирический эпизод в однообразно мрачной повести о беглецах Колымы.
Начальник командировки, встревоженный постоянными визитами беглецов трое в течение одного месяца, – тщетно добивался в высших инстанциях организации на командировке оперпоста из вооруженных солдат охраны. На такие расходы для вольнонаемных управление не пошло, предоставив ему справляться с беглецами собственными силами. И хотя к этому времени, кроме касаевской мелкокалиберки, в поселке завелись еще две охотничьих двустволки центрального боя и патроны к ним снаряжались как жиганы – кусками свинца, вроде как для медведя, все же всем было ясно, что при нападении голодных и отчаянных беглецов жиганы эти – ненадежная помощь.
Начальник был парень бывалый, – внезапно на командировке были построены две караульные вышки, точно такие же, какие стоят по углам настоящих лагерных зон.
Это был остроумный камуфляж. Фальшивые караульные вышки должны были убедить беглецов, что на командировке вооруженная охрана.
Расчет начальника был, по-видимому, правильным – беглецы больше не посещали эту командировку, находившуюся всего в двухстах километрах от Магадана.
Когда работы на первом металле, то есть на золоте, передвинулись в Чай-Урьинскую долину – путем, который когда-то прошел Кривошей, двинулись десятки беглецов. Тут было всего ближе до материка, но об этом ведь знало и начальство. Количество «секретов» и оперпостов было резко увеличено – охота за беглецами была в полном разгаре. Летучие отряды прочесывали тайгу и наглухо закрывали «освобождение через зеленого прокурора» – так назывались побеги. «Зеленый прокурор» освобождал все меньше, меньше и, наконец, перестал освобождать совсем.
