Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы
— А ты думал, что исчезну? — засмеялся Назаров. — Вот, — он отступил на шаг, расставил руки, словно говоря: «Смотри, любуйся». И в его улыбке и в голосе не было даже искорки обиды. Но Саидгази каким-то внутренним чутьем понял: «Знает... Все знает...»
Саидгази предложили почетное место. Он устроился поудобней, взглядом обежал вокруг: двор в праздничном убранстве, слышится веселый говор женщин, крики ребятишек, играющих в прятки. Между гостями как птица порхает Нигора в белом платье.
На супе, покрытой кошмой, старики, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону, слушают чудесную песню хафиза[33]. Назаров поднес пиалу с чаем к губам, а потом раздумал и поставил на достархан: не хотелось перебивать удовольствия. Прямо над головой Саидгази ослепительно горит электрическая лампочка. Вокруг нее вьется майский жук. Ударяясь о горячую лампочку, он, видимо, совсем ошалел. «Еще раз ударится — и конец», — подумал Саидгази. Нет, он не жалеет этого летуна, стремящегося к свету. Что ж, одним жуком станет меньше. Он с нетерпением стал ждать гибели жука. Вот он ударился о лампочку, упал. Снова ударился. Конец… конец... Саидгази печально закивал головой. Почему-то показалось, что стало темно в этом мире. Хе, да разве в этот момент хочется слушать песню! Слушать музыку — удел бездельников. А в жизни надо работать, действовать. Покойный отец не раз говаривал: «Богатство человека — на улице, его нужно уметь собрать». Помнится, однажды Назаров, увидев, как он вечером обносил глиняным дувалом приусадебный участок, в шутку заметил: «Саидгази, сам-то ты щуплый, а работаешь, как осел».
«Свари и съешь такую похвалу, негодяй». Да много горьких минут доставил ему этот друг детства. Взять хотя бы историю с женитьбой Саидгази. Однажды вечером они с Назаровым стояли на мосту над арыком, наслаждаясь прохладой. Мимо прошла девушка. «А волосы-то длинные, красивые», — заметил Назаров. Саидгази женился на этой девушке, поспешил сыграть свадьбу, чтобы друг не встал поперек пути. А потом Назаров стал присылать ему всякие продукты: ты, мол, теперь человек семейный, тебе поддержка нужна. Саидгази не отказывался, но иногда с бешенством пинал ногами мешки и думал: «Он шлет объедки со своего стола, чтобы унизить меня».
Столько лет прошло, а Саидгази до сих пор выходит из себя, когда жена разговаривает с Назаровым. Так и кажется, что Назаров жужжит у него над ухом: «Длинные волосы у твоей жены... длинные, красивые волосы... Длинные, красивые волосы...»
В эту минуту он готов запереть жену в сундук и подвесить к потолку, чтобы только не показывать Назарову.
Было уже за полночь, когда разошлись последние гости. Остался один Саидгази. Усталый хозяин попытался намекнуть, что ему хочется побыть в кругу своей семьи, но Саидгази не двигался с места. Чувствовалось, что ему не терпится поговорить о чем-то важном, но он никак не может решиться. Наконец он повздыхал, поерзал на месте и начал:
— Э-эх, друг, и я здесь увидел такое, что не снилось во сне. Обвиняли меня в том, что я ваш друг... — Саидгази опять тяжело вздохнул.
— Из-за меня мучился? Эх, бедняга! Значит, я у тебя должен просить прощения, — насмешливо покачал головой Назаров. — О, горе! Почему же не перевернулся этот древний мир!
Саидгази огляделся вокруг, будто проверяя, нет ли кого поблизости, и, понизив голос, стал говорить о Ежове, Берия, о последствиях культа личности, о том, какую вредную роль сыграла ошибочная сталинская теория усиления классовой борьбы при социализме.
Назаров слушал, набравшись терпения, стиснув зубы. А в душе его нарастал готовый вырваться наружу крик: «Ты, как попугай, слово в слово повторяешь все то, что написано в газетах. Эти слова не идут из твоего сердца. И вообще, какое ты имеешь право говорить о ленинских принципах внутрипартийной демократии, ты, который занимался клеветой, подхалимничал!»
А Саидгази между тем все говорил и говорил, возводя Назарова в сан великомученика, который пострадал ни за что, «потому что в этом мире еще много несправедливости».
Наконец Назаров не выдержал.
— Послушай, Саидгази, я уже достиг того возраста, когда могу отличить друга от врага, коммунизм от капитализма. За кого ты меня принимаешь? Когда я кутался в лохмотья, нищенствовал, дрожа от холода, грелся у чужого очага, советская власть устроила меня в школу-интернат, одевала, обувала, кормила, дала знания. После всего этого разве я имею право обижаться на нее? Да я никогда и не считал, что меня посадили Советы. Это дело рук трусливых клеветников, перестраховщиков, которые боятся собственной тени. Я буду до самой смерти ненавидеть это племя. Они для нашей страны, для нашего народа как безводная пустыня, как вредный суховей!..
«Для кого я все это говорю? — вдруг мелькнуло у Назарова. — Ведь этот человек, судя по его поведению, нисколько не изменился...»
Разговор прервался: из дому вышла жена Саидгази. Назаров поднялся. «Зубайра всегда была хорошей женщиной, если не подпала под влияние мужа», — подумал он.
После традиционных прощальных слов Саидгази даже предложил:
— Если вам здесь тесно — перебирайтесь ко мне в дом.
— Если душа широкая, то жилище не покажется тесным, — ответил Назаров.
Глава шестая
Когда же это сломался карандаш? Никак не припомнить. Как бы там ни было, но если ломается грифель карандаша — ломается и душа. Саидгази знает это хорошо. Потому что никто не может отточить карандаш так тонко, как Саидгази. Никто, как ни старается, не может написать так красиво, как Саидгази. Каждый, кто увидит его почерк, залюбуется. А его помощница — хохотушка Салима, рот которой не закрывается с утра до вечера, так та просто завидует. Про себя Саидгази называет ее легкомысленной. Если сломался кончик карандаша, так чему тут смеяться? Глаза плохие у нее, сглазила!
Шорох, донесшийся снаружи, прервал мысли Саидгази. Через раскрытое окно глаза поймали «Победу», остановившуюся у правления. Саидгази хорошо знает, кому принадлежит эта голубая машина и какие слухи ходят про ее хозяйку. «Кого может пожалеть женщина, которая даже мужа не пожалела?» — с ужасом подумал Саидгази, и тело его похолодело. Слышал он, что ходили они влюбленные друг в друга, как Тахир и Зухра, а потом поженились. Однако у бедняги Тахира, видимо, было предначертание судьбы: во время войны дезертировал из армии, а жена, несмотря на то, что двое детей, вытряхнула его из дому со словами:
— Нет у меня больше мужа, такой трус мне не нужен!
И вот эта самая безжалостная Зухра приехала теперь на голубой «Победе». Саидгази печально прошептал: «Значит, двоевластию конец. Приехала сажать на трон Шербека!»
Саидгази вспомнил, что в правлении, кроме него, сейчас нет никого из «ответственных работников». По телу пробежала приятная дрожь: он будет встречать первого секретаря райкома партии Зухру Каримовну.
Саидгази, спрятав сломанный карандаш в ящик стола, бегом бросился на улицу. Увидев дремлющего старика сторожа, послал его в чайхану: может случиться, что в эту жару пиала крепкого зеленого чаю погасит пламя гнева и вызовет реку милости. Говорят же, что, услышав хорошие слова, даже змея вылезает из своей норы.
Он пригласил Зухру Каримовну в пустующий кабинет председателя, предложил мягкое кресло, где когда-то солидно восседал Ходжабеков.
Зухра Каримовна не воспользовалась его предложением. Она села на краешек стула, облокотившись на длинный стол, и стала осматривать кабинет. Саидгази, думая, что сейчас попадет за то, что нет портретов руководителей партии и правительства, поспешил пояснить:
— Здесь никого не бывает, все дела мы решаем в парткабинете.
У Зухры Каримовны непреложное правило: обращать внимание на порядок в помещении и на внешний вид руководителя. Она безжалостно распекала неряшливых. Обиженные не раз жаловались на нее в обком партии, обвиняя в жестокости. Зухра Каримовна и сама знала, что она крута с «разжиревшими и равнодушными», но ничего не могла с собой поделать: чувство неприязни к таким людям впитала она с молоком матери.
Вот и сейчас, сидя в кабинете председателя колхоза «Аксай», она невольно обратила внимание на то, что потолок закопченный, а в углах паутина. Саидгази поймал недовольный взгляд Зухры Каримовны:
— Здесь ведь никто не сидит... извините...
— А Шербек?
— Мне кажется, Шербек стесняется сидеть в этом кресле...
— Почему?
— Два ножа в одни ножны не уместятся, в одном колхозе двух председателей не бывает. Вам это лучше знать, чем мне. Пока законный председатель Ходжабеков. Шербека еще не избрали на общем собрании. Поэтому, мне кажется, он чуть отпустил вожжи.
— Почему же не провели собрания?
— Мы... думали, что сверху дадут указание...
