Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
— Прекрасно, — говорил он, — все идет как надо, и скоро мы будем иметь шестьдесят на сорок, не считая сцены.
— При чем тут шестьдесят на сорок? — удивленно спрашивали его. — И при чем тут театр?
— А вот пройдет месяц-другой, увидите.
Действительно, через какой-нибудь месяц пришло решение: отказать Глинску в средствах на строительство театра. Вот тебе и шестьдесят на сорок! Даже в поговорку вошло: шестьдесят на сорок! Это означало — отказ, неудача. Только председатель горсовета был весел. На первом же собрании керамиков Одинцов сказал:
— В деньгах нам отказали, но должны ли мы отказаться от театра?
— Нет, — неслось ему в ответ.
— Значит, будем бороться?
— Обязательно, — снова дружно слышалось в ответ.
— Тогда, товарищи, предлагаю такой выход: сделать театр из собора. Для этого нам денег своих хватит.
Решили: закрыть собор и открыть театр. Причем особенно заманчиво звучало обещание Одинцова, что глинский театр будет вроде Александринки. Когда работы были закончены, все убедились, что Одинцов слов на ветер не бросает. Золоченые украшения иконостасов перекочевали на стены зала, ложи, рампу и потолок. В огромной люстре, сделанной из лампадок, зажглись яркие электрические лампочки. Сверкавший золотом глинский театр действительно напоминал столичный. С той поры жители Глинска стали звать его «наша Александринка» и в канун войны пригласили руководить театром заслуженного артиста Дроботова.
Вот в этот театр и шла Татьяна. Какую работу предложит ей Дроботов? Она терялась в догадках. Кем она может быть в театре? Биллетершей, кассиром, продавщицей в книжном киоске? Отгонять от входных дверей безбилетных мальчишек она не будет. И нет смысла к ее домашнему заточению прибавлять одиночную камеру кассира. А что касается киоска, то с детства она недолюбливает всякую торговлю. Нет, Дроботов предложит ей что-нибудь другое. Но что? Стать актрисой? Смешно! Портнихой в костюмерной? Невозможно. Она не умеет ни кроить, ни шить. А что, если суфлером? И вспомнила: да теперь суфлеров нет! Остается дежурный пожарный... Татьяна Тарханова — дежурный пожарный, да еще в медной каске!
Дроботов встретил ее в фойе и провел в свой кабинет. В кабинете у окна стояла девушка с высокой прической и бархатной наколкой, похожей на маленькую шляпку.
— Может быть, я не вовремя пришла?
— Наоборот. Присаживайтесь и внимайте. — Дроботов усадил Татьяну на диван и, повернувшись к стоящей у окна девушке, спросил: — Так вы хотите поступить в театр? Простите, сколько лет вы были в самодеятельности?
— Три года...
— Это очень мало и очень много. Мало, чтобы стать актрисой, и предостаточно, чтобы какой-нибудь невежественный руководитель испортил ваш вкус. Ну что же, посмотрим. Что вы приготовили?
— Поэму Маяковского «Ленин».
— Может быть, вы знаете басню Крылова «Стрекоза и Муравей»?
— Знаю.
— Ну вот, будем читать «Стрекозу». А поэму Маяковского не надо. Тем более о Ленине. Я знаю только двух актеров, которые могут прочесть ее. Так что начнем со «Стрекозы».
Дроботов слушал ее, опустив глаза. Его немолодое лицо было спокойно, казалось даже безразличным, словно хотело сказать: сколько раз мне приходилось выслушивать вот эту басню, и она надоела мне, как те, кто читает ее, мечтая о великой артистической будущности. Короткая крыловская басня казалась ему длинной, и когда наконец прозвучала последняя фраза: «Так поди же, попляши», он вздохнул, потом посмотрел на потолок и сказал, по-прежнему не глядя на экзаменующуюся актрису:
— А теперь давайте сыграем что-нибудь.
— Я подготовила Катерину.
— А зачем же Катерину? — Дроботов поморщился. — Оставьте Островского в покое. Вот ступайте к дверям и без слов сыграйте такую сцену: вы возвращаетесь в родной город, идете по улице и вдруг видите своего любимого с другой девушкой. Прошу. Только подумайте сначала. И главное, отрешитесь: вы — это не вы.
— Я не сыграю, — смутилась девушка.
— А хотели Катерину, — усмехнулся Дроботов. — И Катерину не сыграли бы. Но там есть слова, вы бы их произносили, и вам казалось бы, что вы играете. Ну хорошо. Если этот этюд вам не под силу, предложите сами. Можете?
— Да! — неожиданно уверенно и смело ответила она.
— Тема?
— Девушка приходит к известному артисту и держит экзамен в театр.
Дроботов громко рассмеялся.
— Недурно придумано. Да вы, я смотрю, молодец.
— Можно начать?
— Позвольте, а кого вы будете играть? Конечно, девушку?
— Нет, артиста.
— Меня? — Дроботов уже не смеялся, а хохотал. — А ну, посмотрим!
Девушка села за стол в дроботовское кресло и, широко улыбнувшись кому-то невидимому, входящему в комнату, начала сцену.
Ее лицо то улыбалось, то становилось подчеркнуто серьезным. Ее глаза то снисходительно кого-то оглядывали, то прятались под тяжелыми веками. Ослабив все свои мышцы, она стала вся грузноватой, ну точь-в-точь артист Дроботов в расцвете своих сил и славы. Она повторила все, что наблюдала сама. И Дроботов видел самого себя таким, каким его воспринимали другие: барственно снисходительным, но не замечающим, что каменная неподвижность его лица способна убить и чувство и надежду. А девушка с каким-то внутренним озорством продолжала вести сцену: «Представить Катерину?» Она поморщилась: «Нет! Пройдите к двери и изобразите девушку, неожиданно встретившую своего любимого с другой. Нет? Тогда играйте сами по выбору. Хотите изобразить меня?» И громко рассмеялась. Рассмеялась так, как Дроботов. Басисто, всей грудью, напрягая диафрагму.
Дроботов тоже смеялся. Но тут же испуганно бросился к графину с водой, налил стакан и подал его дрожащей рукой молоденькой актрисе: та коротко всхлипывала.
— Ну, успокойтесь, будьте умницей. Вот так! Нет, нет, выпейте еще глоток. И возьмите платочек, носик утрите. Не думал, что вы такая нервная.
— Простите меня.
— Нет, это я виноват перед вами.
— Только вы мне скажите всю правду.
— Скажу, когда успокоитесь.
Девушка вытерла слезы, шмыгнула носом и сказала:
— Я совсем спокойна. Но только правду. Если сейчас не хотите сказать — я потом приду.
— Хорошо. Слушайте. В искусстве сказать человеку ложь — значит совершить над ним самую страшную казнь. Это значит — всю жизнь, день за днем отравлять его кровь и даже смерть его сделать ужасной, потому что в последний день он поймет, что его обманули. Вы понимаете меня?
— Да...
— Ну так вот, я слушал вас и думал, как бы хорошо было, если бы у каждой актрисы была такая же светлая голова и наблюдательный глаз. Но я вам прямо скажу: если бы вы сегодня подали заявление в театральный институт, вы бы по конкурсу не прошли. Вы умница, чувствуется в вас душа... Но как музыканту мало знать ноты, мало даже иметь музыкальную душу — надо иметь чувствующие, думающие руки, так артисту надо владеть своим лицом, движениями, каждым мускулом, чтобы гармонично выразить своего героя. И вот этой способности к органическому слиянию я у вас не заметил. Душа у вас говорит одно, голос другое, а лицо однообразно. Может быть, все это потом придет. Все может быть. Кто знает. Все же я хочу вас предупредить. На многое не рассчитывайте. Даже в нашем глинском театре. Сможете вы удовольствоваться маленьким?
Девушка не ответила. Он повторил:
— Маленьким?
— Примите меня к себе, — проговорила она. — Я никогда, ни в чем не буду вас винить.
Дроботов поднялся с кресла и протянул ей напечатанную на машинке пьесу.
— В этой комедии есть роль горничной. Внимательно прочитайте и приходите завтра утром на репетицию. — И строго, почти официально, добавил: — Я вас не задерживаю. Не забудьте, завтра с утра. И никаких опозданий.
Когда за девушкой закрылась дверь, Татьяна с ужасом подумала: «Неужели Дроботов хочет, чтобы я играла на сцене? Значит, сейчас он начнет меня экзаменовать? Ведь я не смогу сыграть даже так, как эта девушка. Нет, я ничего не буду ни читать, ни представлять. Прямо скажу: „Я не актриса и не буду ею!”»
Дроботов подсел к Татьяне на диван и, словно не молодая актриса, а он только что сдавал экзамен, устало проговорил:
— Я рад, что вы были свидетелем разговора между мной и этой девушкой. Искусство требует многого от человека. И таланта, и трудолюбия, и самопожертвования. Поэтому я думаю, вы не удивитесь, если я предложу вам работу не на сцене, но работу живую, интересную. Скажите, вы любите литературу?
— Да.
— Стихи? Впрочем, что я спрашиваю, вы же читали их со сцены. А много читаете?
— Да, я же все время дома.
— Вот, кстати, хотите посмотреть роль, которую я дал этой девушке? Горничная в богатом доме. Вы, может быть, видели эту пьесу? Посмотрите. — И Дроботов протянул ей тетрадь.
— Ее ставили два года назад.
— Так вот, мы эту пьесу будем ставить заново. Как вы себе представляете роль горничной? Пусть у нее по ходу пьесы всего три выхода, всего несколько фраз, но она человек, у нее своя жизнь, своя душа, и эту душу надо раскрыть. И это тем труднее, что слов мало. Очень мало.
