Надежда Чертова - Большая земля
Старик настороженно выпрямился: чего это они толкутся дома и молчат?
Кое-как замотав портянку, Савелий сунул ногу в валенок и поднялся.
— Батя! — сказал он звенящим голосом.
В избе сделалось тихо, старшая сноха перестала греметь посудой, молодая Агаша тяжело навалилась на подоконник. У старика упало сердце: «Вот оно!»
— Батя, — повторил Савелий, — выдай мне мою долю.
Старик хлебнул воздух открытым ртом и, пересиливая себя, смиренно спросил:
— Чего же, в колхоз добро свалишь?
— Это уж моя воля будет.
Савелий теребил кисть на пояске, лицо у него было каменно-спокойное. Он не глядел на отца, но старик почуял: умри он сейчас перед сыном — и беда все равно случится. Какое ему дело до Орловки, до кума! Гори весь белый свет, у него у самого пожар в доме!
— Отпашемся вместе, тогда уж… — пробормотал он, с ужасом слыша свой дрожащий, жалобный голос.
— Нет, батя, — твердо возразил Савелий. — Пахать еще не знаю где придется.
Отец вскочил, рванул ворот рубахи. Шея его, коричневая, в глубоких рубцах, похожая на ствол старого дуба, начала наливаться темной кровью. Он устремил на сына тот прямой, бешеный, пронизывающий взгляд, от которого, бывало, вся семья разбегалась и замирала в страхе. Потом он с силой толкнул стол. Деревянные ложки с грохотом посыпались на пол. В тот же момент из избы словно всех вымело. Одна Агаша осталась у окна, наблюдая за стариком и Савелием с каким-то ленивым любопытством.
Левон, ступая криво, по-медвежьи, пошел к сыну. Лицо его пылало бурым румянцем, он бережно нес впереди себя тяжелые кулаки. Савелий не поднял глаз, только темные брови его резко и гневно сдвинулись.
Агаша рванулась к мужу — она думала, что старик обрушит свои кулаки на опущенную голову Савелия, но Левон остановился перед сыном и бессильно уронил руки.
— Ты жизни меня лишил, щенок! — почти визгливо закричал он. — Как гора, стоял я крепок, все завидовали! Да я сейчас раздавлю тебя, хорек тонкорылый! Не жить моему корню на земле, если он смолоду гниет…
Агаша, тяжело переваливаясь, прошла к порогу. У двери остановилась, глянула на старика и медлительно усмехнулась. Старик гневно топнул на нее. Она неторопливо прикрыла дверь и, усмехаясь, прошла через двор в другую избу. Здесь она разделась под жадными, вопрошающими взглядами баб, задернула полог в своем углу и начала тихо укладывать одежду. Она знала: Савелий твердо решил переселиться в конец Утевки, к дальней родственнице, одинокой старухе.
…Часом позднее, когда улицу затянуло реденькими сумеречными тенями, Левон вышел во двор и скрылся в задних воротах. Оглянувшись вокруг, он осторожно зашагал по летней, занесенной снегом тропинке, мимо чужих огородов. «Здесь ближе, — убеждал он себя, чутко прислушиваясь к своим хрустящим шагам. — Погляжу, как люди живут, посоветуюсь».
Впереди кто-то затопал и словно бы упал. Старик, не помня себя, прыгнул в сугроб и замер. Приглядевшись, увидел темную тушу коровы, которая улеглась поперек тропы. «Чья же это? Иль больная?» — прошептал Левон и обошел корову стороной. Выйдя снова на тропу, отряхнулся и застонал от стыда и тревоги: почтенный старик и хозяин, крался в ночи, как вор. И к кому же? К Дегтеву, к барышнику и хитрецу, которого всегда презирал.
Выбравшись из сугробов, Левон прошел по переулку и, усталый, поднялся на высокое крыльцо Дегтева. Да, больше не к кому толкнуться. Сейчас вот он войдет, снимет шапку, неторопливо пригладит волосы и умно, шутейно, ни слова не говоря о своем горе, выведает у Дегтева план его будущей жизни.
Степенно улыбаясь, Левон прошел по длинной террасе дома, купленного Дегтевым у разорившегося мельника, обстукал о порог заснеженные валенки, прошел в темноватую прихожую и уважительно кашлянул. Никто не откликнулся. Левон заглянул в зальце. Оно было ободранное и пустое, на сорном полу валялась опрокинутая скамья, у окна криво стоял стол, накрытый грязной скатертью.
Старик удивился и медленно прошел по зальцу. «Уехал, бросил все», — смятенно думал он, высоко подымая седые брови. Внезапно до него донеслись голоса. Он быстро сорвал шапку и открыл скрипучую дверь в кухню. Запах водки, лука и махорочного дыма ударил в лицо. Из-за стола навстречу Левону судорожно вскочил Дегтев, казавшийся огромным в темноте.
— А-а! — хрипло крикнул он. — Прибыл! Вот хорошо! Налью стаканчик, уважь!
— Не пью я, — тихо сказал Левон и осторожно огляделся.
В углу сидел человек, низко опустивший рыжеватую взлохмаченную голову. Староста узнал вора Евлашку и, не показывая удивления, обратился к Дегтеву:
— Семья-то где?
— Кочевать уехали!
Дегтев качнулся прямо на старика, словно собираясь клюнуть его своим острым крючковатым носом. Левон почуял слабость во всем теле: его испугали не слова Дегтева и не резкое движение, а лицо, криворотое, острое и словно испепеленное. Старик сразу понял: Дегтев не пьян, а только прикидывается. Скорее всего, добивается какой-то трезвой и, наверное, страшной цели.
Левон обошел хозяина и сел в простенке. Дегтев метнулся к столу. Он будто забыл о госте. Опираясь на жилистые кулаки, он наклонился к Евлашке и, как бы продолжая прерванный разговор, строго и трезво сказал:
— Тебе без хозяев тоже не житье. Ты как гриб на дереве: дерево подсекут — и ты высохнешь в пыль.
Евлашка поднял голову и пьяно промямлил:
— Я ничего и не говорю.
— И говорить не надо! — властно сказал Дегтев. — Только бы рука не дрогнула.
Евлашка глянул на Левона красными, больными своими глазами и невнятно пробормотал:
— Не-ет!
Дегтев качнулся на длинных и тонких ногах:
— Ты прямочки по темени. В темени у человека вся жизнь заложена!
— По темени, да-а! — усмехнулся вор.
Левону стало страшно от этой мутной улыбки. «Пьяные… болтают», — стараясь успокоить себя, подумал он, но глаза его вдруг встретились с коричневыми ястребиными глазищами Дегтева, и сразу стало ясно, что Дегтев вовсе не шутит.
Спина у Левона мгновенно взмокла, — поднявшись, он робко проговорил:
— Я чего зашел-то… Семя у меня завалялось конопляное. Масло бы отжать… шел мимо и думаю…
Дегтев резко обернулся:
— Маслобойку у меня отняли, не знаешь, что ли?..
Он опустился на табуретку и бросил на стол жилистые кулаки.
— Обожди, мы у них из мозгов тоже слезы выжмем!
— Не слышал я про маслобойку-то, — в замешательстве пробормотал старик. — Ну что ж, я к домам, гуляйте тута-ка…
Он торопливо поклонился и стал пятиться к двери. Дегтев, словно нахохленная птица, проводил его горящим косым взглядом. За окнами, непривычно большими — с них были сорваны шторки, — сгустились сумерки. Левону, дрожащему от страха, вдруг померещилось, что там, на улице, стоит молчаливая, настороженная толпа. Он с трудом занес на порог отяжелевшую ногу и стал нашаривать скобу.
— До дому моего добираются! — гневно закричал Дегтев. — Спалю! Матицу подпилю, а не дам!
Левон спиной вышиб дверь, пробежал по зальцу, потом по террасе. Остановился только на крыльце. «Убивство!» — хотелось закричать ему. Но позвать было некого. Внезапно вспомнились слова младшего Пронькина: «Жгите, палите, теперь и убивать не грех!» Дегтев говорит о том же самом. Как же это люди, не видя друг друга, могут думать и говорить согласно?
Глава девятая
Еще одну долгую неделю проходила Авдотья по разным людям, а в субботу решила остаться дома — надо было испечь хлебы и постирать.
Весь короткий день прошел в хлопотах, и только в сумерках, засветив лампу, Авдотья присела наконец к столу, отломила от каравая теплый сморщенный «прилепышек» и, зачерпнув из чугуна кружку кипятку, принялась закусывать.
В окне вдруг промелькнула тень — не то человека, не то собаки. Через мгновение та же тень с непостижимо жуткой быстротой мелькнула во втором окне, уже во дворе. Какой-то человек, согнувшись, пробежал к двери.
Авдотья поставила кружку с кипятком на скамью, быстро опустилась на пол и отползла подальше от лампешки. Затем обернулась к двери, подождала. Человек снова возник у дворового окна. Осторожно и глухо скрипнул снег. Авдотья, не жуя, проглотила хлеб. Шершавая корка оцарапала ей горло.
Прошли томительные, бесконечно долгие минуты, и вот в звенящей тишине послышалось, как человек положил руку на расшатанную скобу. Слабый этот звук оглушил Авдотью. Проглотив комок теплой слюны, она превозмогла нестерпимое, до ломоты в ногах, желание заползти под скамью и медленно выпрямилась во весь рост.
Человек постоял в тесных сенях, тихо отворил дверь, пригнулся и вошел в избу. Авдотья сразу узнала непутевого Евлашку, ее словно обдуло холодным ветерком, а в горле и в теле вспыхнул жар.
Инстинктивно она сделала два широких шага и остановилась перед Евлашкой, высоко подняв голову и почти касаясь его плеч. Евлашка быстро отвел руку за спину: должно быть, держал что-то тяжелое, и от этого одно плечо у него неловко опустилось.
