Пётр Вершигора - Дом родной
А ночь замерла. Вызвездило так, что на выпавшую первую порошу падал отсвет мерцающих звезд. Хотя не было луны, но было ясно. Безветренный воздух, казалось, застыл, задумавшись над рассказом сапера.
— Так, значит, тот немецкий коммунист писал чистую правду, — сказал после долгого молчания майор Зуев.
— Какой немецкий коммунист? — быстро спросил Иванов.
— Которого послал к эсэсовцам Эрнст Тельман. Мы нашли его письмо в шинели генерала Сиборова. Он понял, что главная задача его жизни — раскрыть нам, русским коммунистам, эту тайну…
— Правильно понял, — сказал Шамрай.
— Так было и письмо? — медленно спросил сапер.
— Было. Оно кончалось примерно так: «…через несколько часов этого русского расстреляют. Возможно, это сделаю я, если не будет другого выхода. В полку у нас паника. Оберст Шмидке разжалован лично Гитлером. За то, что не взял русского генерала живым. Полк отправляют на фронт, в самое пекло. Если я дотяну до прибытия на передовую и перейду туда, я смело скажу всем, что я все-таки выполнил задание Эрнста Тельмана. Если же меня раскроют раньше — я теперь знаю, что делать. Меня научили русские. Живым гитлеровцы меня не возьмут… Рот фронт!»
— Толковый, видать, был малый, — сказал Шамрай.
— Гамбургский рабочий, — сказал Зуев.
— Вот найти бы его письмо, — промолвил Шамрай. — Таким людям в Германии теперь цены нет.
Сапер, полулежа на локте, не моргая, смотрел в огонь.
— Этот немец лежит в нашей русской земле и живет в моем сердце… Это он спас мне жизнь. — И, резко вскочив на ноги, Иванов вынул из кобуры парабеллум и подал его Зуеву: — Вот его оружие. Он вывел меня за околицу и подвел к большому стогу соломы. Уже смеркалось. Немец бросил мне лопату и показал — копай. И я стал не спеша трудиться над своей могилой. В селе вспыхнула ракета, и немец сказал по-русски: «Время». Стоял он шагах в пяти, а я примеривался, сумею ли подбежать к нему, чтобы ударить лопатой прежде, чем он выстрелит. Но когда со стороны деревни показались двое с автоматами, немец ткнул в меня пальцем и быстро-быстро заговорил. Половины слов я не понял. Но он показывал то на себя, то на меня и говорил: «Ду — коммунист, их — коммунист», — это ясно можно было понять. А затем он выстрелил один раз в воздух из пистолета, бросил мне эту машинку и крикнул: «Бегай, пан, бегай!» Маскируясь скирдой соломы, я бросился бежать. Сзади слышны были выстрелы. Но стреляли не по мне…
«Конечно, об этом самом немце с гармошкой рассказывал тот мальчишка, — подумал Зуев. — Так вот они, оказывается, какие — подпольщики Эрнста Тельмана».
Три бывалых вояки долго сидели у костра. Первым встал Шамрай. Он прошелся вокруг костра и шагнул к Иванову, сказал с оттенком зависти:
— Да, повезло тебе, старший лейтенант.
Тот не понял.
— Ну что ж, раз немец действительно коммунист был да еще самого Тельмана друг-товарищ. Но я-то об этом не подумал тогда, — словно оправдываясь, промолвил Иванов.
— Тут уже не везение, а закономерность. История, можно сказать, на тебя трудилась, — добавил Зуев.
— Я не об этом, — тихо сказал Шамрай.
— А о чем же? — изумился Зуев.
— О том, что в плену пришлось ему побыть всего один день. Да и то по приказу вышестоящего начальства. Вот сейчас служишь, и никто тебя не таскает.
Зуев посмотрел на друга: шутит он или всерьез. И, убедившись, что Шамрай говорил не в шутку, он еще больше укрепился в своем решении: надо пристроить парня к себе в военкомат.
— Эх, утром зайчишек бы пострелять, — вставая и с хрустом потягиваясь, сказал Иванов.
Спать все еще не хотелось, и все трое долго разминались вокруг костра…
После полуночи совсем посветлело, вскоре взошла луна и своим ровным светом медленно и торжественно осветила косогорье. Только таинственно темнели на склонах впадины бывших окопов, противотанковых рвов и насыпи братских могил.
И невольно думалось об армиях мертвецов, лежащих в этой безмолвной полосе русской земли.
Иванов присел на корточки и долго поглядывал на соседний пригорушек. На его вершине мерцание снежных искринок казалось более ярким и зыбким.
— Играют, черти косые, — вдруг восхищенно пробасил Иванов. — Эх, жалко старшину будить… Ружьишко у него справное в кузове.
Долго еще он наблюдал за игрой зайцев по первой пороше. А Зуев и Шамрай, безразличные к охотничьим страстям своего нового друга, долго стояли рядом, не то что любуясь лунным ландшафтом, а полно, на всю грудь живя в нем. Тишина, безветрие и радость жизни действовали на них, как речная прохладная вода в жару. Душа была полна тем необъяснимым, большим чувством, которое всегда вызывает в человеке величие родной земли и природы.
Сон сморил их только перед рассветом. Поспав всего часа два-три, наши вояки стали собираться. В долинке уже стучали топоры — там ладили объездной мосток. У колонны хлопотал старшина Чернозуб.
— Поехали, старший лейтенант, вперед, — предложил Зуев. — Не иначе как в Орлах придется тебе квартировать. Далеченько, правда, но ближе жилья не найдешь. Крольчатиной тебя угощать будут.
Отдав в долинке распоряжение, Иванов быстро забрался вслед за Шамраем и Зуевым на пригорок и, бросив косой взгляд на машину военкома, устроился в ней. По дороге Зуев рассказал ему историю «Орлов», не скрывая, а даже чуть-чуть бахвалясь тем, что райком партии поручил ему заняться этим необычным и трудным колхозом.
Скоро машина марки «зумаш» прикатила в «Орлы» со стороны Курской дуги. Зуев потолковал в правлении колхоза и оставил там Иванова. Вместе с Шамраем он торопился в район: и так задержался на целые сутки.
4В Орлах размещение небольшой группы воинов не только не причинило хлопот, но и вызвало приятное оживление. Молодежь, в особенности женская ее часть, с любопытством встретила новых ухажеров, а народ пожилой и степенный предвидел от них кое-какие хозяйственные выгоды.
Беспокоило Зуева другое. Ему до боли в сердце было жаль Шамрая. Старая юношеская дружба, приглушенная временем и размолвкой в бане, во время ночевки с саперами и задушевных бесед вспыхнула снова, и это новое чувство было вызвано в нем, пожалуй, не столько жалостью, сколько справедливостью, честным отношением к товарищу, попавшему в беду, и, чего греха таить, угрызениями совести. Первый шаг помощи военком видел в том, чтобы взять парня на работу, вернуть ему военные права, дать возможность использовать профессиональную выучку, тренировку и призвание офицера.
Уже на подъезде к самому Подвышкову, там, где несколько дней назад останавливались они со Швыдченкой в поле, Зуев притормозил машину. Выйдя на обочину подмороженной дороги, Зуев подозвал к себе Шамрая. Он коротко и лаконично сообщил ему о своем решении.
Шамрай удивленно вскинул обожженной бровью и несколько секунд вопросительно смотрел на друга, словно ожидая от него какого-то подвоха. Но спокойное и участливое лицо и зуевский открытый взгляд, видимо, убедили его, что никакой каверзы тут нет.
— Ну как? Согласен? — спросил военком, протягивая другу руку. Тот схватил ее, крепко пожал и, быстро отвернувшись, шагнул в мелкий, искореженный снарядами и ветрами соснячок.
Пройдя через полминуты в кустарник, Зуев увидел Шамрая, стоявшего к нему спиной, — плечи его содрогались. Чтобы не мешать, Зуев вернулся назад.
«Отходит, отходит, отходит… — ликовал он, стоя у дороги. — Нет, в лепешку расшибусь, а помогу ему снова надеть погоны. Такие люди нужны армии до зарезу. Ну, а что надломился, так его ли одного в этом вина?..»
Вернулись домой молча. У ворот уже дежурил Сашка. Он распахнул их настежь, как только в конце улицы показалась братнина машина. Зуев притормозил у тротуара и спросил друга:
— Зайдешь ко мне?
— Нет… спасибо. Я пойду, — мрачновато, бычась, ответил Шамрай.
Зуев не стал ни упрашивать, ни затягивать прощание. Он понял, что тому неловко за свою минутную слабость. Слезы ведь, по извечной мужской этике, вроде должны накладывать на истого солдата тень.
— Ну… бывай, — протянул он из машины руку.
Шамрай, сбросив с плеч кожаный реглан Зуева, крепко пожал ему ладонь.
Не откладывая дела в долгий ящик, в тот же день из военкомата майор Зуев отправил в область пакет. В нем были две бумаги: донесение о прибытии команды саперов старшего лейтенанта Иванова, размещении ее «во вверенном районе» и рапорт с ходатайством о зачислении лейтенанта танкиста Шамрая Константина Петровича, инвалида Отечественной войны, на должность начальника отделения Подвышковского военкомата по работе с допризывниками.
Вторая половина дня ушла на мелкие текущие дела.
Вернувшись после работы домой, усталый, но веселый Зуев долго говорил с матерью, подшучивал над Сашкой, на ходу экзаменуя его по географии с уклоном в геологию. Увидев, что с сыном произошло что-то хорошее и радостное, догадываясь, что причиной этому поездка с Шамраем, сияющая мать спросила как бы мимоходом:
